А мой столик пуст. Я вчера еще разбиралась в своем хозяйстве. Посредине стоит большой пузатый комод. На нем зеркало. Около лежанки умывальник. Над кроватями висят наши полочки.

Господи, как хорошо! С утра мы пошли с Ташей кататься на лыжах. Я таких лыж никогда не видела. Они короткие и не загнутые.

– Это – охотничьи, – поясняет Таша. – Крайний всегда на таких на охоту ходит.

Сначала я проваливалась, а потом приспособилась, но Ташу, конечно, догнать не могла.

Потекли счастливые дни. Как-то, незадолго до Рождества, мама позвала меня к себе в комнату.

– Прислали твои отметки за первое полугодие. Очень плохие. Я ведь не говорила тебе, Леля, что после Рождества ты пойдешь в приготовительный класс. Причин к этому много. У тебя пропущенных дней оказалось больше, чем учебных. Плохие отметки. В этом частично и моя вина: ты была очень плохо подготовлена. И, наконец, ты моложе всех в классе. В седьмом полагается быть десяти-одиннадцати лет, а тебе девять. Одна только Муся Янковская тебе ровесница. Но с Мусей, конечно, тебя сравнивать нельзя. Ты сама знаешь, как она учится. Хорошо говорит по-французски.

Мама говорила долго, она старалась успокоить и убедить меня. Но я приняла эту новость равнодушно. Прежде всего, не хотела отравлять себе пребывание дома и решила об институте не думать совсем. «А может быть, в приготовительном мне будет лучше», – иногда мелькала ободряющая мысль.

В сочельник Крайний привез елку. Она была такая кудрявая и вышиной до самого потолка. А потолки у нас были не то что в можайских квартирах – высокие. Ее поставили пока в сенях. Тут же Крайний начал мастерить крест, то есть подставку под елку. Интересная личность – Алексей Крайний. Высокий, очень красивый, с черными, полуседыми кудрями. Глаза у него большие и синие, и что-то в них детское – может, от длинных ресниц, а может, от его доброты. Для нас с Ташей Крайний был кем-то вроде Деда Мороза. Всегда мы получали от него что-нибудь приятное: то салазки, то лыжи, то горку зальет в саду для катания. Крайний очень любил говорить про политику и здорово разбирался, так и сыпал разными фамилиями. Мама всегда оставляла ему газеты. Причем он использовал их вовсю. Сначала прочтет от начала до конца, а потом крутит из них цигарки. Курил он очень много, и самосад его был довольно ядовит.

Елку делали, как обычно, на третий день праздника. У нас была традиция: елку всегда наряжали мама с няней, а мы с Дуней сидели в детской и обвязывали пастилу, яблоки, орехи. На нас надели наши парадные, красные в клетку, шерстяные платья. Дуня тоже принарядилась, она пришла в розовой кофточке и белом платочке. Как ни уговаривала ее мама не носить платок в комнате, а также летом, в жару, Дуня не соглашалась.

– Я раскрымши ходить не буду, – твердо заявила она.

Когда елка была готова, нас позвали в столовую, и мама заиграла на рояле веселый марш. Очень интересно было находить на зеленых ветках знакомые, но за год забытые игрушки, а игрушек у нас этих было много, причем сохранились еще купленные папой, и каждый год прибавлялись новые. Потом мы садились за стол, на подносах стояли пастила, орехи, пряники, яблоки, всего этого можно было есть сколько хочешь. А сладостями, вообще, нас ограничивали: в старину считали, что от сладкого бывает золотуха (наверное, по-современному – диатез) и портятся зубы. Пока мы насыщались, мама с няней делали какие-то манипуляции около елки. И наконец мама сказала:

– Пусть каждый найдет себе сверток с записочкой под елкой.

Дуня нашла белый шерстяной платок полушалок с яркими цветами. Таша – очередную лошадь, но на этот раз она превзошла всех предыдущих: шерсть у нее была как настоящая, коричневая, и даже похожа немного на Красотку. А я – книгу в красивом переплете, с золотым обрезом: Чарская, «Записки институтки». Я была в восторге:

– Мамочка, можно я возьму эту книгу в институт?

– Что ты, Чарскую читать там не разрешают. Прочти ее дома.

– Интересно, а почему не разрешают?

– Прочтешь, тогда увидишь, – уклончиво ответила мама.

Книжка мне очень понравилась. Многое похоже на наш институт, но многое у нас лучше. Там девочки зовут начальницу «мадам», а друг друга называют «медамочки». А мы зовем начальницу Ольга Анатольевна, она нас называет «дети», «enfants», а друг друга мы называем «господа», как взрослые. Правда, ее героиня княжна Джаваха какая-то особенная, таких в жизни, по-моему, не бывает, но зато очень интересно. И классухи, которых они называют синявками, выведены правильно – или смешные, или злые. Вот почему, наверное, не разрешают Чарскую в институте, догадалась я. Потом, там не отпускали на праздники и воскресенья домой, даже на Масленицу не отпускали. Мама говорит, что их институт был больше похож на институт Чарской, чем на наш.

После елки и Нового года остались считаные дни до отъезда. При мысли об институте мне становилось очень тоскливо, но я старалась себя утешить тем, что недалеко до Масленицы: нас отпускали на целых четыре дня, и мама обещала привезти с собой в Москву Ташу. А потом, может, и правда в приготовительном мне будет не так плохо, как в седьмом.

И вот я опять в институте. Мама ласково прощается со мной.

– Ну, не тоскуй, все будет хорошо.

Я неуверенно открываю дверь класса. Какой маленький класс, как мало девочек! Они сидят на составленных стульях и играют в мяч. Я знаю эту игру: бросая мяч, нужно сказать начало слова, а тот, кому ты его бросаешь, должен закончить это слово. Классной дамы нет. Я нерешительно останавливаюсь в начале класса. Ко мне подходит высокая девочка с двумя косичками, торчащими пистолетиком.

– Ты будешь в нашем классе? Как тебя зовут?

Я отвечаю.

– Иди играть с нами, пока классуха не пришла.

Девочки смотрят так приветливо, я быстро включаюсь в игру, и вот мы уже вместе смеемся и шутим. Особенно мне понравилась очень хорошенькая девочка с двумя темными косами до пояса. У нее такое тонкое личико, а глаза какие-то удлиненные и очень красиво оттенены черными ресницами, ее зовут Таня Шатохина. Еще мне понравилась та, с косами-пистолетиками, – Вера Мартынова. У нее вздернутый нос и большие веселые глаза. Она все время делает уморительные гримаски, и особенно смешно получается, когда она вертит головой и ее косички разлетаются в стороны.

Мяч случайно вырвался у кого-то из рук. Я вскакиваю поднять и ловлю его около парты сидящей в отдалении девочки. Когда я приближаюсь к ней, она поднимает голову от книги и, насмешливо глядя на меня, говорит:

– Девочку перевели из седьмого в приготовительный класс, такой позор, а она вместо того, чтобы плакать, хохочет и играет в мяч.

Я сначала растерялась, одно мгновение, но потом как-то сразу почувствовала, что если смолчу, то будет плохо. Быстро поднимаю мяч и, глядя прямо на нее, спрашиваю:

– Тебе сколько лет?

– Ну, девять, – озадаченно отвечает она, – при чем это?

– А при том, что мне тоже девять.

– Так зачем же тебя отдали туда?

– Вот отдали, – неопределенно отвечаю я и как ни в чем не бывало продолжаю игру.

Таня смотрит на меня еще более дружелюбно и тихонько шепчет на ухо:

– Правильно с ней разговариваешь, задавака, корчит из себя что-то, княжна Ширинская-Шихметова.

«Чуть что не княжна Джаваха», – думаю я и разглядываю сердитую девочку. Нет, она не красавица, бледная и веснушек много, две каштановые косы толстые.

В класс вошла классная дама Ступина Екатерина Иосифовна, злючка и крикунья ужасная. <…> Она показала мне парту рядом с Верой Мартыновой, в последнем ряду.

– В пару я поставлю тебя с Еремеевой, только смотри, не наберись от нее упрямства и дурости.

Я невольно посмотрела на рыженькую, бледную девочку, она стояла с опущенными глазами, а когда подняла их, я заметила, что они зеленые, очень бойкие. <…>

Однажды, после прогулки, звонка еще не было, мы столпились около доски, и я что-то рассказывала. Мартышка обняла меня. Мы были так оживлены, что не заметили, как тихо отворилась дверь и в класс вошла Ступина. Она минутку постояла молча, как бы наблюдая нас, и, когда Шатошка первая, заметив ее, быстро проскользнула на свою парту, она вдруг сказала громко и насмешливо: