Семья Глазовых была в дружбе с Александрой Егоровной и Михаилом Павловичем. Глава семьи – отчаянный пьяница, но безотказный помощник во всех делах Савеловых. Старшая дочь его Маша жила у дедушки с ранних лет. Маша совсем не похожа на нашу толстую Аришку: она с большими черными глазами, худенькая, прозвали ее «букашка», но, по-моему, она более походила на стрекозу – такая же красивенькая, и говорила быстро, точно жужжала; младшую дочь звали Таня, она была в возрасте нашей Дуни, и мама хотела, чтобы мы подружились с ней, но нам она не понравилась: какая-то ленивая, сонная, и ее тоже большие голубые глаза смотрели на все очень равнодушно…

С осени у нас появилась с Ташей новая игра в Лолу. Мне нравилось изображать ее. Вообще, дети очень любят подражать и представлять то, что они видят. <…>

В новой игре мне хотелось изображать Лолу чересчур строгой и все время кричать на свою ученицу. А кричать-то было не за что, Таша с таким интересом взялась учить буквы, что очень быстро выучила все. И вдруг она сама пришла мне на помощь:

– Ну ее, твою Лолу, неужели она тебе не надоела? Давай играть просто в училку и девочку. Ты будешь мне задавать уроки, а когда я хорошо выучу, почитаешь мне.

Ташино предложение мне понравилось, и игра у нас привилась. Таша уже стала читать по слогам в моем старом букваре.

Как хорошо просыпаться утром в воскресенье! Впереди целый день свободы. Сегодня вернется мама из Москвы. Занавеска чуть приоткрыта, и видно, как мороз разрисовал стекла: вот пальма, а вот маленькая елочка, и все посыпано блестками – это солнечные лучи прокрались к нам в гости.

– Няня! – проснулась Таша. – Сегодня мама приедет?

– А она уже приехала, – сообщает няня, – вчера вечером.

Таша вскакивает с постели и хочет бежать босиком, в рубашке к маме в спальню.

– Куда ты, какая быстрая, мама спит, да и холодно, еще печки не топлены. Ну, одевайтесь. Леля, кто быстрее?

А я стою на кровати и роюсь на своей полке. Когда вспоминаю эти полки, висевшие у нас над кроватями, думаю, что в наше время никто не повесил бы таких даже на кухне. Да, в наш век лакированной мебели и пластика эти полки показались бы уродством. Три доски, и у каждой по краям пробито два отверстия, в отверстия продета толстая веревка, затем эта веревка связывается узлом над верхней полкой, и все сооружение вешается на большой крюк, вбитый в стену. А мы очень любили свои полочки, они такие гладенькие, черненькие. Но кто-то опять положил мне коробку спичек. Терпеть не могу, когда мне кладут что-то чужое. Это Аришка, наверно, и я бросаю спички на пол.

– Вот и хорошо – говорит няня, подбирая спички, – я ей их и отдам, только ты пожалеешь. – Няня говорит как-то загадочно.

Я смотрю на полку сестры. Там лежит такая же коробочка. Таша вскакивает и открывает ее. Обыкновенные спички.

– Это мама вам привезла, их можно есть, – наконец объясняет няня.

Спички сделаны очень похоже. Палочки беленькие, мятные, а концы обмазаны шоколадом, так что иллюзия полная. За завтраком няня говорит маме:

– А вам тут сюрприз приготовили. Леля Ташу читать научила.

Мама смотрит недоверчиво.

– Вот, Ташенька, прочти, тут крупные буквы. – Няня подает ей газету.

– «Русское слово», – медленно читает Таша. – «Обозре…»

Но я нетерпеливо вскакиваю.

– Тут слова какие-то дурацкие, – и подаю Таше букварь.

– «Мама, Миша, Маша», – бойко читает моя ученица.

Мама в восторге, целует и хвалит обеих.

– Вот бабушка и тетя Соня обрадуются, а то я все их огорчала тем, что Леля плохо учится. Сегодня же напишу им письмо.

Вдруг звонок. Аришка бежит открывать дверь, возвращается с улыбкой до ушей и подает маме свернутую бумажку:

– Вам телеграмм.

– Телеграмма, – ворчливо поправляю я.

– А так красивше: вам – телеграмм.

Таша бросается к маме.

– Ты опять уедешь?

Лицо мамы становится немного грустным.

– Нет, нет, никуда я не уеду, моя цыпочка. Какая погода чудесная, – быстро переходит она к хорошему настроению, – солнышко светит, идемте гулять.

– Солнце на лето, зима на мороз, – говорит няня, доставая наши одежки.

На Пасху я получила поздравительную открытку от тети Сони. «Какой ты молодец, что выучила Ташу читать, – писала она. – Надеюсь, так же будешь молодцом и на экзаменах».

Боже мой, все только и говорят об этих экзаменах! Но, странное дело, они меня совершенно не волнуют. А тревожит меня мысль о том, что скоро в институт, насовсем. Когда я думаю об отъезде, точно какая-то льдинка проскальзывает мне в сердце и становится так холодно и тоскливо. Но не надо об этом. Ведь впереди три месяца. Лето. Отяково. Булановы приедут погостить недельки на две, Дуня будет приходить каждое воскресенье. Мама сказала, что как мы только вернемся из Москвы, то сразу переедем в Отяково.

14 мая мы выехали с мамой в Москву. Лодыженских в Москве уже года два не было. Дядя Илюша кончил учиться и занял какую-то выборную должность в Пензенской губернии. Кроме того, у него много хлопот по хозяйству. Два имения, в одном конный завод. Дядя Илюша очень увлекается им и устраивает там всякие новшества; Володя Сухотин заканчивает гимназию, живет с дядей Гришей и тетей Анютой. А с Мишей что-то плохо. Из кадетского корпуса выгнали, сейчас устраивают его живущим в гимназию. Остановились мы у дедушки Сергея, маминого папы. Там мужское царство. Сам дедушка, два долговязых гимназиста, Коля и Аля, и два денщика. Мачехи маминой нет. Я спросила маму:

– Почему Коля и Аля такие носатые, ведь дедушка красивый?

– В их мамашу. Ее нос Бог семерым нес, а ей одной достался.

– А почему ее здесь нет?

– Ну, знаешь, – рассердилась мама. – Ты слишком много вопросов задаешь, лучше давай я тебе диктант сделаю.

И вот наконец я, наряженная в белое пикейное платье с голубым шелковым поясом, завязанным сзади бантом, и с голубой лентой в распущенных волосах, отправляюсь с мамой на экзамен. Какое унылое и огромное здание этот институт у Красных ворот! Оно выходит и на Садовую и занимает большую часть Басманной. Нам открывает дверь швейцар в ливрее с галунами и длинными бакенбардами. Мы раздеваемся и поднимаемся по широкой мраморной желтой лестнице на второй этаж. Вот громадная двухэтажная зала, в старину она называлась «двухсветной». Родители остаются в коридоре. Я никогда бы не догадалась, что это коридор, думала, что это большая комната, если бы сухонькая маленькая женщина в темно-синем платье не сказала властным голосом:

– Родители, останьтесь в коридоре, а дети идите за мной в залу.

Нас рассаживают за столы. Рядом со мной оказывается очень милая девочка, у нее большие синие глаза и короткие, распущенные по плечам волосы. Она их все время приглаживает и дружелюбно поглядывает на меня. Мы начинаем знакомиться, ее зовут Тиной Жардецкой, она тоже поступает в седьмой класс. В институте счет наоборот: самый старший – первый класс, а самый младший – седьмой. А приготовительный – до седьмого. Начинаются экзамены. Я еле-еле натягиваю на семерки, только чтение хорошо. Да, отметки в институте 12-балльные, семь – удовлетворительно, а шесть – плохо. Когда я писала диктант, как всегда, испачкала все пальцы чернилами. Ко мне подошла высокая молодая дама, тоже в синем платье: «Ты что же пальцы о чулки вытираешь? Пойдем со мной, вымоешь руки». И она повела меня из залы по широченному коридору. В конце коридора – окно во всю стену, а по бокам – двери в классы. Во всех классах шли занятия. Только в последнем классе направо, видно, учительницы не было и девочки толпились около двери, чуть приоткрывая ее. Они с любопытством разглядывали меня, а я – их, но разглядеть мне их не пришлось. Моя спутница строго прикрикнула на них, и они скрылись за дверью. Одеты они, мне показалось, очень странно: юбки до полу. В конце коридора мы свернули налево, в маленький коридорчик. Там была раковина, и сердитая дама сама принялась отмывать мне руки, что-то приговаривая о моей беспомощности. Когда мы вернулись, девочки выходили из залы к своим родителям.