Как прошла наша елка, я не помню, зато елку в Маниной прогимназии помню хорошо. Большой зал, вокруг елки чинно танцуют девочки в форменных платьях. Нина взяла Ташу за руку и вышла с ней тоже танцевать, но в общий круг они войти не решились и стали забавно кружиться перед стульями, на которых сидели мамы. Все смеялись и любовались ими.

– Леля, – сказала Маня, – хочешь, пойдем в мой класс и я покажу тебе свою парту?

– Хочу, хочу! – И мы весело побежали по коридору.

Я с интересом осмотрела Манину парту, посидела на ней, а рядом на соседней парте лежала какая-то книга, я взяла ее и только раскрыла, как слышу:

– Девочка, разве можно брать чужие книги, как тебе не стыдно! – Ко мне подошла ученица с очень сердитым лицом. Я растерянно положила книгу на место, и… весь вечер был испорчен.

После этого случая я стала чаще и чаще задумываться над тем, что скоро мне ехать в институт. Сначала я успокаивала себя мыслью, что год – это целая вечность, потом, чувствуя, что год очень быстро уменьшается, стала утешать себя тем, что в институте мне будет весело, там так много девочек, и вдруг подумала: а ведь девочки-то бывают разные. Хорошо Мане: кончились уроки, и идет себе домой к маме, к своим близким. А ведь меня отвезут к 1 сентября, и до Рождества, три с половиной месяца, буду среди чужих.

Зимой дома у нас появилась новая личность: часто стал приходить подрядчик Сергей Иванович Гудков. Когда он появлялся, в наших комнатах делалось очень тесно и всюду раздавался его громкий голос. Весной должны были начать строить новый дом в Отякове, и Гудков всегда приносил с собой какие-то планы и бумаги.

– Фу ты, какая теснотища у вас, – раздался его голос в гостиной. – Да вот, кажется, эта комната немного больше. – Он появился в столовой со своими бумагами, сдвинул мои тетрадки и расположился на столе. Я вскочила довольная, и мама почему-то на этот раз не послала меня учить уроки в гостиную.

Когда мама с Гудковым кончали свои разговоры и споры, на столе появлялась закуска и графинчик с водкой. Закусывая, Гудков рассказывал об охоте, как он однажды ходил на медведя. <…>

– А у Гудкова какая хорошая лошадь, серая в яблоках, – послышался Ташин голосок из уголка.

– У него и дочка-красавица есть, – сказала Аришка. А мама добавила:

– Богатая невеста.

– Как, разве Гудков богатый? – удивилась я, представляя себе его полушубок и высокие сапоги. – Разве богатые так одеваются?

Мама засмеялась:

– А хочешь, я тебе миллионершу покажу, вот увидишь, как она одета.

Мне только что объяснили большие числа, и мне казалось, что сосчитать миллион невозможно.

– Мамочка, покажи, – затянула я.

– Ну, только не приставать! Сегодня мне нужно к Соне, и я возьму вас с собой, но в дом не входить: вы поиграете с ребятами на улице, а я там буду недолго.

Когда уже начало смеркаться, мы вышли от Булановых и пошли по направлению к городскому саду.

– Что ж я не в ту сторону иду, – сказала мама. – Пойдем по базарной площади мимо рядов, я ведь тебе обещала миллионершу показать.

В торговых рядах было много мелких лавочек, у входа горели керосиновые лампы. Мама остановилась.

– Слушай меня внимательно: вот видишь, у крайней лавки, около бочки с селедками, стоит женщина – это и есть миллионерша.

– Ой-ой-ой! – закричала я.

– Тихо, – рассердилась мама, – когда мы будем проходить мимо, нам нужно вон по той дорожке выйти на нашу Афанасьевскую, никаких вопросов не задавать и не останавливаться. Ведь ты же большая, должна понимать, что это невежливо. Девять лет девке!

Мне было еще восемь. Мама почему-то мне всегда прибавляла год. Мы прошли мимо пожилой женщины, одетой в какую-то грязную, облезлую шубенку, она была подпоясана тоже грязным черным фартуком. Нет, останавливаться и смотреть на нее мне не хотелось. Когда мы проходили мимо, она кричала на здоровенного парня и показывала рукой на бочку с селедками. По дороге домой я засыпала маму вопросами. Сначала она отвечала мне, а потом ей это надоело. Дома я стала говорить на эту тему с няней. Но няня не разделяла моих ахов и охов.

– Кто там ее миллионы считал, – сказала она. – Каждый живет по своему усмотрению. А осудить легко. Нет, ты сначала влезь в его шкуру, а потом говори.

– Не хочу я в такую грязную шкуру влезать, – заявила я.

Но кто принял горячее участие в этом разговоре, так это Аришка.

– Ишь ты, не верит нянька, что у Стеклянниковой миллион. Да еще жалеть ее нужно: бедная, у нее миллион. А я ненавижу этих сквалыг и скупердяев. Каждую копеечку в кубышечку. Мне не миллион, мне хотя бы тысчонку дали, я бы показала, как надо жить: сейчас бы шляпу себе, манто отхватила. Фу-ты ну-ты, ножки гнуты!

– Счастье в шляпе, – усмехнулась няня.

– Не в шляпе, а в деньгах счастье. Без денег человек – бездельник, запомни это.

– Ну ладно, идем, бездельница, ужинать, – добродушно увела няня разошедшуюся Аришку. У меня уже начали привычно слипаться глаза, а ответов на свои вопросы я так и не получила.

Последнее время дома часто поднимался разговор о том, что долго не едет наш сторож. Раньше, бывало, он часто заходил, а сейчас его давно что-то нет. Мама решила поехать в Отяково. Запрягли Шведку в санки. И почему-то с мамой поехала няня. Нам с Ташей было дико глядеть, как она усаживается в санки. Мы так привыкли, что наша няня домоседка, она никуда никогда не отлучалась. Мама уезжает в Москву, Аришка уходит к себе в Косьмово, Настя, когда жила у нас, уезжала к матери в какую-то далекую деревню. А няня всегда дома. И вот, когда мы остались одни с Аришкой, мы почувствовали себя очень непривычно.

– Ну, теперь я над вами хозяйка, – заявила она, – чтоб меня слушаться!

Но власти своей над нами она показывать не стала, просто ушла на кухню, и мы ее почти весь день не видели. Сначала мы поскучали, нехотя пообедали, а потом разыгрались и не заметили, как прошло время.

– Ну, съели волки вашу маму и няньку, – сказала Аришка, входя к нам в комнату, но, увидев, что Таша очень расстроилась, добавила: – Да я шучу, дурочка, приедут.

Мы заняли свою позицию у окна, стало темнеть.

– Вот они приехали! – радостно закричала Таша. Аришка побежала взять лошадь. Господи, как они долго не идут. Наконец вот идет мама.

– Нас обокрали, – были первые ее слова. Но на меня и на Ташу эти слова не произвели никакого впечатления. Мы так обрадовались, что мама и няня приехали, и весело прыгали вокруг них. Только через некоторое время до нас дошел смысл происшедшего. Было обнаружено, что в Отякове большой дом оказался пуст в буквальном смысле слова. Ни людей, ни вещей. Флигель цел, как был, так и остался заколоченным. Сараи с дровами и сеном тронуты, но по-Божески, кое-что оставлено и нам. Зато большой дом совершенно очищен.

– Если палец порежешь, то не найдешь тряпочки перевязать, – говорила няня.

Из разговоров с отяковскими мама выяснила, что «сторож» вывозил часто возы, куда – неизвестно, большей частью «по-темному», – им это было «ни к чему», может, так и надо.

Пропажа барахла нас с Ташей, конечно, не взволновала, но кого нам было очень жалко, так это Змейку. Мама оставила ее для пользования «сторожу», да и Аришке без нее легче. На другой день мама пошла заявлять в полицию о нашей пропаже. Но так ничего и не нашли, хотя мы надеялись, что по Змейке могут найти концы. Уж очень она заметная была и по масти, и по породистости. Сторожить теперь взялся бывший дедушкин, а теперь и наш лесник Алексей Крайний.

Интересно, как в старину среди крестьянства были развиты прозвища. Фамилия Крайнего была Шишкин, но скажи «Шишкин», никто и не догадается, кто это такой. А прозвище к нему прилепилось из-за того, что много лет назад его изба была крайняя в Отякове. Уж давно она стоит посередке деревни, а Крайним он так и остался. Наша Аришка известна как Глазова, а настоящая фамилия ее Брунова. И живет ее семья в Косьмове, а по-настоящему, в документах, эта деревня называется Михайловское. <…>