— Скоро уже. К концу лета. Крёстная заходила, справлялась, как я себя чувствую. Пообещала роды принять.
Дежнёв вспомнил, что псаломщица, крёстная мать Абакаяды-Настасьи была ещё и повитухой. Иногда ей приходилось принимать роды у казацких жёнок. Семёну Ивановичу удалось в конце концов успокоить жену, заставить унять слёзы, и он смог выслушать её бесхитростный рассказ.
Жила без особой нужды, только очень скучала по мужу, тревожилась за него. Чтоб не было одной так тоскливо, пустила постояльца, купеческого работника с женой, якуткой с Вилюя. Хорошие люди оказались, степенные, дружные. Отделила им занавеской часть избы. И ей от постояльцев была выгода. Снабжали её дровами, подкармливали копчёной медвежатиной, другими продуктами, покупали у неё молоко, творог, масло. Очень жаль, что съехали недавно. Постоялец построил себе собственную избу. Дважды приезжал отец проведать дочь, порадовать гостинцами. Возрадовался, что скоро станет дедом. Корова отелилась, принесла бычка. А телка, доставшаяся в приданое, стала взрослой. Куры хорошо несутся. Только петух оказался драчливым. Поклевал соседских ребятишек. Сосед всё грозится пришибить драчуна.
— Гостей бы пригласить, Сёмушка, — сказала Абакаяда, завершив рассказ о своём житье. — Вернулся ведь живой. Как это у вас, русских, говорят, надо бы...
Абакаяда запнулась, не подобрав нужных слов.
— Возвращение торжественно отметить, пиршество устроить, — подсказал Семён Иванович.
— Во, во, это самое...
— Что ж, я согласен. Кого пригласим?
— Трофима с Катеринкой, конечно. Мы с Катеринкой подружились. Она каждый день навещает меня. Как-то я занемогла, простыла шибко, так Катеринка не отходила от меня, пищу мне готовила. Трофима чем-то воеводы разобидели. Хочет уехать с семьёй из Якутска куда-нибудь в дальнее зимовье. Жаль, коли уедут.
— Что сделали Трошке воеводы?
— Этого в точности не знаю. Он сам не рассказывает. Но говорит о них плохо.
— Бог с ними, с воеводами. Кого ещё пригласим?
— Надо бы ещё крёстную с мужем пригласить.
— Не возражаю. А я бы ещё пригласил Исайку Козоногова. Он теперь не просто купеческий приказчик, а сам купчина. Мне и спутникам моим услугу оказал. Полезный человек, хотя и большая каналья.
— Что ты сказал, не пойму.
— Я сказал об Исайке, что он большая каналья.
— Что это такое?
— Считай, что великий хитрец, ловкач. Своих постояльцев не хотела бы пригласить?
— Пелагея только что младенчика родила — не придёт. А муж её Донат со своим хозяином и с товарами в дальнее зимовье отплыл.
Стали обсуждать, чем попотчевать гостей. В доме нашлись кусок копчёной медвежатины, десятка два яиц, по крынке творогу, да топлёного масла, да запас кедровых орехов — вот и всё.
— Не густо, — заключил Дежнёв. — Была бы мука...
— Кончилась мука, — сказала, вздохнув, Абакаяда.
— Не горюй, Аба. Что-нибудь придумаем и гостей примем достойно. Пойду-ка к Исайке. Он мой должник.
Дежнёв отправился в лавку Козоногова, приобрёл у него мешок ржаной муки, большой шмат свиного сала, крынку мёда и пару бутылей вина. Исайка взялся за счёты, чтоб подсчитать общую сумму покупки.
— Пока считаешь, Исай, схожу на торжище, — сказал Семён Иванович. — Надобно ещё одну покупку сделать.
— Какую ещё покупку? — спросил настороженно Исайка.
— Понимаешь, какое дело... Петух наш совсем дурной стал, драчливый. Башку разбойнику свернуть надо, да в котёл. Хочу молодого петушка купить, чтоб нравом поспокойней был.
— Правильно поступаешь, Семейка. Только зачем ради петуха на торжище идти? А я на что?
— Ты же курями не торгуешь.
— Кто тебе сказал? Всем, к твоему сведению, торгует мой торговый дом. Федулка! — Последний возглас относился к парню, прислуживающему в лавке. — Мигом беги к Артёмке Дудырину, у которого птичник. Возьмёшь у него серого рябого петушка из прошлогоднего выводка. Понял?
— Понял, батюшка.
— Скостишь, Исай, свой должок на ту сумму, на которую набрал у тебя продуктов. И петушка не забудь, — сказал Дежнёв.
— Вестимо.
— А завтра приходи к нам в гости.
Федулка вскоре возвратился с петухом. Он и помог Дежнёву донести все покупки до дому, взвалив себе на плечо увесистый мешок муки. Старый драчливый петух был изловлен, лишился головы, был ощипан и сварен. Серый петух занял его место в качестве предводителя куриной стаи и возвестил о начале своей деятельности громким кукареканьем.
К приходу гостей Абакаяда испекла медовые лепёшки и пирожки с творогом, нарезала тонкими ломтиками свиное сало, разделала на кусочки провинившегося петуха. Не поражал стол роскошеством и изобилием. Но всё, что мог предложить казак, вернувшийся из похода, было гостям подано. Дежнёв помог жене накрыть на стол, достал из самодельного шкапчика глиняные кружки под вино.
Первыми пришли Усольцевы. Катеринка протянула Абакан де узелок с гостинцами.
— Это куропатки. Трофимушка охотился и подстрелил, — пояснила она. Куропатки были уже ощипаны и сварены.
— Обогащаете наш скромный стол! — воскликнул в знак благодарности Дежнёв. — Говорят про тебя, Трофим, с воеводами не поладил и намереваешься Якутск покинуть.
— Нехорошая история вышла, — неохотно ответил Трофим. — В двух словах о ней не расскажешь. Главный-то воевода Головин не человек, аспид. От него на край света убежишь. Уж на что крутой и грубый мужик Васька Поярков, и с ним ладить удавалось. Ценил меня, как лучшего толмача в остроге. А этот...
Трофим не договорил. Послышались шаги в сенях.
— Идёт кто-то. Потом расскажу, — сказал Усольцев, прислушиваясь к шагам.
Вошли псаломщик Агапий, худой и долговязый человек с клинообразной бородкой, со своей псаломщицей, крёстной матерью Абакаяды-Настасьи.
— Мир дому сему, — произнёс нараспев псаломщик.
— Как здоровье, крестница моя милая? — воскликнула Степанида, расцеловавшись с хозяйкой.
— Как поживает духовенство? — спросил в ответ Дежнёв.
— Плохо поживает, — ответил Агапий, вздыхая.
— Пошто так, отче?
— Нелады великие между светской и духовной властью. Наш отец Маврикий, добрый пастырь, великой души человек, не ко двору пришёлся новым властям. Он, конечно, учёностью не блещет и грамотей не ахти какой. Не учёностью, практикой достиг священнического сана. Был сперва церковным певчим, потом дьячком, то бишь псаломщиком, как аз многогрешный. Петруха и говорит ему однажды — слабоват, сер ты, отче. Служить бы тебе в церквушке в каком-нибудь захудалом зимовье. А Якутск тебе не по плечу. Благолепия в твоей службе мало. Отец Маврикий прослезился от такой обиды. Мне пожаловался. Я ему отвечаю — ты, батюшка, не мне, человеку маленькому, а архиерею в Тобольске пожалуйся. Воеводы привезли с собой новых священников. Петруха Головин понадеялся, что сии пастыри станут его послушными людьми. Отец Маврикий вроде бы оказался здесь лишним. Да не всё получилось так, как было угодно Головину. Начались крупные нелады у воеводы с духовенством.
— Из-за чего же нелады? — спросил Дежнёв.
— Иеромонах Симеон, личный духовник воевод, пастырь несгибаемого характера. Пытается поучать Петра, указывать на его богопротивные деяния. Иногда вступается за обиженных. Другие священники согласны с ним. А Головин из себя выходит — кто вы такие, попы долгогривые, чтобы меня, царского слугу, поучать? Захочу, в арестантской избе вас сгною, в железа закую.
— Неужели такое духовным лицам говорил?
— Стращал. Сам слышал. А отец Симеон ему спокойно так, ласково даже отвечает: верю, раб Божий Пётр, что можешь нас и в железа заковать, и в темницу бросить, и голодом уморить. Да душу мою не переделаешь, а я слуга Божий. Ох, чую, добром не кончатся эти нелады.
Последним пришёл Исай Козоногов. Выдерживал своё новообретённое купеческое достоинство.
За столом разговор неизменно возвращался к воеводам. Гости резко осуждали Головина, его властолюбие и самоуправство. Не щадили и Глебова — почему он, наделённый такими же воеводскими правами, проявлял мягкотелость, безволие и позволял своему напарнику безнаказанно бесчинствовать. Признавали, что в остроге и в крае зреет против власти воевод широкое недовольство. Как бы не дошло дело до большой беды. Купец попытался повернуть разговор в другое русло:
