Шли по малому притоку Илима реке Индирме, а далее уже волоком. Волок вывел в верховья реки Муки. Речка мелководная, извилистая, для плавания неудобная. Часто лодка садилась в илистый вязкий грунт, и сдвинуть её с места стоило больших усилий. Приходилось облегчать груз и часть его перетаскивать на руках. Из Муки выходили в Купу, приток Куты, которая в свою очередь была левым ленским притоком. Собственно волок не требовал продолжительного пути, его можно было пройти за один день, однако было трудно из-за пустынной местности и скального грунта. Приходилось затратить немало усилий, чтобы перетащить тяжело груженные лодки. Часть груза всё же пришлось перетаскивать на себе, взвалив на плечи.

Из Куты входили в Лену, которая до этого текла в северном направлении, а затем круто поворачивала на северо-восток.

   — Вот она, голубушка! — восторженно воскликнул Бекетов, простерев руки к реке и потом истово перекрестившись. — Взирайте, казаки... Это же Лена, великая и благословенная Ленушка.

   — Чем она так полюбилась тебе, сотник? — иронически сказал Стадухин. — Река как река.

   — Ты Ангарой плыл?

   — Ну, плыл.

   — Ангарские пороги, стремнины проходил?

   — Да уж не без этого.

   — А теперь посмотри на Лену и возлюби её, коли в тебе живая душа сидит, а не чурка деревянная. Широка, полноводна, без порогов — плыть по ней одна радость. Правда, петляет кое-где в верхнем течении и перекаты есть. Но это не помеха для плавания. А как примет Лена большие притоки, Киренгу, Витим, Олёкму, растечётся вширь без этих извилин. А рыбой всякой богата.

Сотник ещё долго восхищался рекой, которая, как видно, крепко ему полюбилась.

В устье Куты тоже сложился важный перевалочный пункт. Здесь постоянно скапливались торговые и промышленные люди, возвращавшиеся с Лены или следующие в обратном направлении в сторону Якутска. И здесь возводились амбары, строились речные суда разных размеров, устраивались оживлённые ярмарки, на которые стекались не только русские, но и аборигенное население, якуты и тунгусы.

Бекетов договорился с устькутским приказчиком, сдал ему все лодки, которыми могли воспользоваться купцы или казаки в плавании в обратном направлении по Ангаре. А взамен получил три вместительных дощаника с крытыми трюмами, где можно было надёжно укрыть груз и самим укрыться от дождя и непогоды. При попутном ветре на мачте судна можно было поставить парус. Поклажу перегрузили в дощаники и тронулись в дальнейший путь.

Шли на вёслах вниз по течению, а если позволял попутный ветер, ставили на мачты паруса. Сперва река была неширока, местами растекалась до полуверсты меж берегов, а местами стиснутая крутыми каменистыми утёсистыми берегами сужалась всего до полутораста саженей. Река петляла, змеилась, огибая высокие мысы. Иногда, обогнув остроконечный мыс, казалось, возвращалась на прежнее место.

Взобравшись на высокий берег, можно было увидеть пройденный ещё накануне участок реки, серебрившийся в лесной прогалине. Кое-где на берегу дымились костры тунгусских становищ, стояли конусообразные берестяные юрты, паслись олени с ветвистыми рогами, дымились костры.

Приняв справа Киренгу, Лена значительно расширялась.

   — Взгляните, казаки, на этот гористый берег! — воскликнул Бекетов, указывая на левый берег реки. — За этим хребтом совсем невдалеке верховья верхней Тунгуски, енисейского притока. Волоком можно перебраться за два дня до этой реки.

   — Сейчас пользуются волоком? — спросил Стадухин.

   — Редко. Можно сказать, путь этот почти забросили. Он долог, неудобен. Волок проходит по гористой местности. Сейчас предпочитают тот путь, которым мы с вами прошли. Волок этот называют Тунгусским, или Чечуйским. На волоке поставили острожек. В нём осталась лишь малая команда для сбора ясака с местных тунгусов.

Ниже впадения Киренги Лена вступила в живописное ущелье, прозванное русскими «щеками». По берегам высились, как молчаливые стражи, внушительные известковые утёсы. Некоторые из них напоминали своими очертаниями старинные замки, другие — сказочных великанов. Одни высилась строго вертикально, другие наклонялись к воде, как бы кланяясь проплывавшим мимо людям. Вблизи «щёк» встречались перекаты и стремнины — «быки», представляющие некоторую опасность, но не идущие ни в какое сравнение с грозными ангарскими стремнинами и тем более порогами. Опытный кормчий легко преодолел это место. Миновав «быки», дощаники пошли уже спокойным течением. У впадения в Лену Витимы ширина Лены превысила версту, а при впадении Олёкмы достигла полутора вёрст. При приближении олёкминского устья в ленском устье появлялись низменные продолговатые островки, частью безлесные, частью поросшие кустарником. В них гнездились дикие утки и гуси. При приближении дощаников к островкам они взлетали стаями с кряканьем и гоготанием. Снова появились прибрежные скалы в виде высоких каменных столбов разнообразной и причудливой формы. Наконец горы отступили в стороны, и Лена текла теперь по низменной речной долине, поросшей лесом.

По среднему течению попадались якутские поселения и одиноко стоящие жилища. Из бревенчатых балаганов с наклонными стенами и плоскими земляными крышами струился дымок. На прибрежных лугах паслись коровы и лошади якутской породы, низкорослые, коренастые, мохнатые. За долгое плавание по Лене казаки бекетовского отряда неоднократно выходили на берег, чтобы поразмяться, пособирать лесных ягод, закинуть невод. Лена изобиловала всякой рыбой. В невод попадали и омуль, и нельма, и таймень, и стерлядь, и осётр, и чир. Леща и щуку, рыбу нестоящую, костлявую, бросали в реку — пусть живёт. Во время этих стоянок казаки общались с якутами, выменивали у них говяжье мясо, молоко, масло, битую птицу.

Гостеприимные якуты, видя, что пришельцы настроены мирно, обид чинить не собираются, зазывали их в гости, угощали любимым блюдом — кониной с черемшой и кумысом. Гости сперва было отказывались от непривычного угощения, а потом принимали его. Сибирская служба отучала людей от привередливости в еде.

В одно из якутских жилищ Семён Иванович был зазван вместе с Трофимом и Стадухиным. В балагане было дымно. Зато дым, струившийся от камелька к деревянной трубе в потолке, разгонял назойливых комаров. Гости и хозяева рассаживались по жердяным нарам, тянувшимся вдоль стен, на сундуках со скарбом. Старый якут, хозяин жилища, с плоским лицом, изрезанным морщинами, глава большой семьи, о чём-то заговорил с гостями.

— О чём он? — спросил Дежнёв Трофима. — Потолмачь.

   — Желает нам счастливой охоты и долгой жизни. Так у якутов принято встречать гостей.

   — Скажи, что и мы желаем ему того же самого.

Поинтересовались казаки, занимаются ли здешние якуты хлебопашеством. Якуты сперва не поняли вопроса, а потом, сообразив, о чём идёт речь, отрицательно закачали головой. Старый хозяин пояснил — когда-то очень давно, об этом старики говорили, жили люди не здесь, не на этой большой реке, а далеко-далеко за горами, за лесами, на юге. Здесь плохая земля, холодная, под ней вечный лёд. А там ярче светит солнце, и земля была другая, ласковая, добрая к людям. Они возделывали землю, бросали в почву семена и выращивали то, что русские называют хлебом, об этом рассказывал дед, а тому рассказывал его дед, который ещё помнил рассказы древних стариков, которые ссылались на ещё свежие предания о том, как люди приходили с юга. Старый хозяин закрыл глаза и высоким гортанным голосом затянул мелодию, раскачиваясь в такт напеву. Он сам объяснил, когда кончил петь. Это олонхо, старинное сказание о том, как счастливо жили люди в тёплых краях, на плодородной земле, как потом их стало теснить могущественное и многочисленное племя чужестранцев. И его предкам пришлось уйти на север. Долго шли они через леса и горы, терпели нужду и голод, гибли слабые и дети. И вышли они наконец вот к этой большой реке.

И ещё старый якут извинялся. Пусть гости не судят строго его рассказ. Ведь он вовсе не профессиональный олонхосут. Настоящий олонхосут рассказал бы эту историю лучше, обстоятельнее. Ему же хотелось занять гостей, вот он и пересказал старинную олонхо как умел.