Один старый казак, служивший в прежние годы на Оленеке, рассказывал:

   — Где-то между реками Оленеком и Анабарой проходит граница между уездами Мангазейским и Якутским. А где она, эта граница — никто толком не знает.

   — Понятно. Ведь не поставишь на месте этой самой границы глухой забор, — ответил ему Дежнёв.

   — Забор-то не поставишь... А что от этого получается? Мангазейские служилые люди, собирая ясак с тунгусов, появляются на Анабаре. А служилые с Оленека появлялись на той земле, которую мангазейские люди считали своей.

   — Стычки между мангазейцами и казаками с Оленека случались?

   — Случались, и не раз. Даже до вооружённых схваток дело доходило. А всё из-за того, что мангазейцы считали эту территорию своей, а оленёкцы своей.

   — И как же мирились?

   — А никак не мирились. Расходились в разные стороны и всё.

А один из подьячих, служивший ещё при первом воеводе Головине, рассказал следующее. Чтобы прекратить эти конфликты, якутские воеводы строго-настрого предписывали промышленным людям вести промыслы только в границах своего гнезда, хотя и были эти границы нечётки, неопределённы. Это преследовало и другую цель — предотвратить уход промышленников в Мангазею, на Пясину, Нижний Енисей, дабы якутское воеводство не лишалось людей, приносивших доход казне. Так, воевода сперва предписал казаку Реброву заняться поисками моржового лежбища на острове к западу от устья реки Анабары. Имелся в виду, по-видимому, остров Бегичева у выхода из Хатангского залива. Но потом Головин, опасаясь, как бы промышленники не ушли в Мангазейский уезд и не остались там, запретил дальнейшие поиски острова и всякие поездки за пределы Ленского уезда. Так сводились на нет связи с мангазейскими землями. И это послужило причиной того, что промышленные и торговые люди утратили интерес к Оленеку. Всё реже и реже выезжали на эту реку. Оленёкские промыслы с пятидесятых годов приходили в упадок и приносили всё меньше и меньше доходов. Якутские власти, однако, продолжали посылать на Оленек на очередной двухлетний срок своего приказчика для сбора ясака с местного населения.

Дежнёв, собрав все эти сведения, отдавал себе отчёт, что назначение его оленёкским приказчиком можно было рассматривать как командирование на места далеко не первостатейные. Оленек считался захудалым районом и малодоходной окраиной воеводства, и ехали туда служилые люди для прохождения службы неохотно. Гарнизон оленёкского зимовья состоял лишь из маленького казачьего отряда. Почти все промышленники в ту пору покинули Оленек. Тунгусские роды, враждовавшие между собой, платили ясак нерегулярно. Ещё не достигнув Оленека, Дежнёв знал, что ему предстоит служба, непрестижная и неприбыльная, которой воеводская власть уделяет мало внимания.

К новому месту назначения Дежнёв отправился с семьёй — женой Кантеминкой, или Пелагеей, пасынком Осипом и малолетним сыном Афанасием. Нужда заставила ехать на Оленек с семьёй, так как по бедности он не мог содержать её в Якутске и жить на два дома.

Некоторое время на Оленеке не было приказчика. За старшего оставался казак Сидорка Емельянов. Он и рассказал Дежнёву о напряжённой обстановке.

   — В чём причина этого? — спросил Семён Иванович Сидорку.

   — Не утихает вражда между азянским и боягирским родами. Люто враждуют.

   — В чём причина вражды?

   — Боягирцы однажды захватили человека азянского рода, сделали его своим холопом. Тому удалось бежать и возвратиться в родное стойбище. Боягирцы, воинственно настроенные, пришли к тому стойбищу и стали требовать выдачи беглого, Узона. Назревает кровавая стычка. Я не знаю, где выход.

   — Выход может быть только один — замирение враждующих сторон, — сказал убеждённо Дежнёв.

   — Ты думаешь, атаман, получится замирение?

   — Иного выхода не вижу. Приложим усилия, чтобы помирить драчунов. Толмачить, Сидорка, можешь?

   — Мало-мало могу. Жёнка моя тунгусского племени.

   — Вот и отлично. Пригласим князцев обоих враждующих родов.

Князьков боягирского и азянского родов пригласили в зимовье. Дежнёв одарил их подарками и обратился к ним с речью:

   — Хочу дружить с вами. Вы оба мне друзья, друзья великого белого царя. Разве один мой друг не должен быть другом другого моего друга? Разве это годится, если между ними возникает вражда?

Дежнёв ещё долго говорил, убеждая обоих князцев прекратить вражду и протянуть друг другу руку дружбы в знак примирения. Сидорка толмачил. Вмешательство Семёна Ивановича помогло предотвратить усобицу. И это не замедлило дать результаты. Атаману удалось полностью собрать с оленёкских тунгусов ясак, который в прошлые годы выплачивался неисправно. О выдаче Узона боягирцы больше не заговаривали, поумерив воинственный пыл.

А служилых людей, Сидорку Емельянова и Ивашку Аргунова, Дежнёв послал в Якутск по санному пути с соболиной пушниной. В отписке, адресованной в воеводскую избу, он сообщал, что собрал с оленёкских тунгусов и якутов три сорока двадцать семь соболей.

На охоту Семён Иванович стал брать с собой Осипа, мальчика, лицом похожего на мать-якутку, и пару хорошо натренированных собак, сибирских лаек. Дежнёв рассказывал ему о повадках соболя, показывал, как надлежит ставить сеть у входа в соболиную нору и потом выкуривать зверька из норы с помощью дыма от горящей бересты. Обучал Осипа стрельбе из лука. Мальчик был сообразительный, уроки усваивал хорошо. Осип привязался к Семёну Ивановичу, с детьми ласковому и доброму, звал отчима «тятей».

А пришлось на Оленеке Дежнёву с семьёй и его товарищами испытать тяжёлые лишения, голод. Небольшие хлебные припасы, которыми снабдили их в Якутске, давно кончились. Снабжать зимовье продовольствием власти воеводства не считали нужным. Пусть казаки сами заботятся о себе и добывают пищу. Приходилось служилым людям питаться продуктами своего промысла. А в зимнюю пору добыть хороший корм было затруднительно. Стада диких оленей старались держаться вдалеке от зимовья, мало было дичи. «Всякую скверность принимаем» — горько жаловался Дежнёв в своей отписке. Хорошо, если удавалось раздобыть у тунгусов оленины. А то и песец, и какие-то малосъедобные полярные птицы шли в пищу.

После службы на Оленеке Семён Иванович ездил для сбора ясака сперва в Верхоянское зимовье, потом в Средневилюйское на Вилюе. Весной 1670 года закончилась его служба в Якутском воеводстве.

Мы видим, что служба бросала Семёна Ивановича Дежнёва из одного конца обширного края в другой. Можно сказать, что он побывал во всех концах современной Якутии — и на верхней Лене, и на Алдане, и на Яне, и на Индигирке, и на Колыме, и на Оленеке, и на Вилюе, а также за пределами Якутии, на крайнем северо-востоке Азии — на Анадыри и на побережье Берингова моря. Он проходил по лесным тропам и горным кручам, шёл через перевалы и волоки, мчался на оленьих нартах и в собачьих упряжках по тундровым просторам, плавал по многим рекам, преодолевая стремнины и пороги, обходя шумящие водопады, снаряжаясь в морские плавания.

Годы брали своё. Дежнёву уже седьмой десяток. С горечью узнавал он, что уходили из жизни старые его товарищи. Уже не было в живых славного морехода Ивана Реброва, открывшего Яну и Индигирку и дослужившегося до чина сына боярского. Пройдёт много лет, и его потомок Яков Пермяков примет участие в полярном исследовании, открытии Новосибирских островов. В 1666 году, в один год с Ребровым, погиб Михайло Стадухин, доставлявший Семёну Ивановичу много горьких минут. Один из старых казаков, служивший в Якутске и знавший о сложных отношениях Стадухина и Дежнёва, рассказал Семёну Ивановичу о смерти его недруга, ожидая услышать слова злорадства или осуждения в адрес Михайлы. Дежнёв осадил его:

— Зачем тревожить прах покойного? У каждого из нас свои изъяны характера. И Бог нам всем судья. А сделал Михайло для России немало. Многое ему за это простится.

Вряд ли теперь незлобливый Семён Иванович думал о своём недруге плохо. Ведь смелый и решительный казак был. И он оставил заметный след на земле, след первопроходца.