Новички не пререкались с воеводой. Его слова казались убедительными. Ерофей Павлович распрощался с племянниками. Обоих направили служить в Тюмень, самый южный из городов в Западной Сибири.

К старости Ерофей Павлович стал религиозным человеком. Молился и посещал службы ревностно. В Тобольске старался не пропускать ни одного богослужения, которое вёл сам владыка, митрополит Корнилий. Усердно поминал за упокой и родителей, и супругу Василису. Рвение к исполнению церковных обрядов и набожность Ерофея Павловича привлекли внимание владыки. Он несколько раз приглашал Хабарова к себе в резиденцию для неторопливой беседы.

Владыка интересовался дальнейшими намерениями Ерофея Павловича. Тот высказался откровенно.

   — Чувствую какое-то опустошение души. Были серьёзные мысли о будущем, хотелось вернуться на Амур, к прежней деятельности. Но всё рухнуло враз.

Хабаров рассказал и о беседе со Стрешневым, который, будучи явно нерасположен серьёзно вникать в дело Ерофея Павловича, отказал в его просьбе, поведал и о том, что отпала охота и заниматься своим хозяйством на Киренге. У детей своя жизнь. А ему осталось лишь выплачивать долг якутскому воеводству. Слава Богу, через несколько лет выплата долга подойдёт к концу. Что ещё остаётся?

Об этом Ерофей Павлович и рассказал без утайки владыке.

   — Что же мне делать, вразуми раба божьего, — спросил Хабаров.

   — А ты поразмысли о твоих деяниях, — ответил митрополит. — Ты сам того не сознаешь, какие добрые и великие деяния совершил. Вдохнул новую жизнь в Амурский край. Прожил интересные годы со своими радостями и печалями, успехами и огорчениями. Ты был среди дерзких людей, кои совершали подвиги и подымали людей на подвиги.

   — О каких подвигах ты говоришь, владыка? Ты перехваливаешь меня.

   — Подвиги могут быть разные: трудовые, подвиги на поле боя, подвиги первооткрывателя. Разве не все они были свойственны тебе?

   — Не берусь ответить, владыка. Были ли в моей жизни подвиги? Научи меня, отчёт, как мне дальше поступать?

   — У тебя-то самого есть какие-нибудь намерения, как полагаешь дальнейший жизненный путь пройти?

   — Задумываюсь о том, не пойти ли на старости лет в монастырь. Святые отцы из нашего Киренгского монастыря готовы принять в свой круг. Что посоветуешь, владыка?

   — Вопрос сложный задаёшь, Ерофей Павлович. И тебе самому на него отвечать, как Господь подсказывает. А я лишь благословляю тебя на правильное решение.

   — Благодарю тебя, отче, за наставления. Позволь ещё спросить тебя.

   — Спрашивай, Ерофей.

   — В Тобольске живёт ссыльный басурманин, Юрий Крижанич, славянин. Нам довелось встречаться перед моим отъездом в Москву.

   — Ведом мне такой. Говоришь, встречался с ним?

   — Встречался и не раз. Проявлял он настойчивое любопытство к жизни Сибири, сибирских народов.

   — Он таков, этот хорват. Любопытен. Я слышал, что книгу о Сибири пишет.

   — Пишет. И всякие сведения для своей книги собирает.

   — Разве это плохо? Пусть люди на земле узнают о том, как мы живём, познают наши обычаи.

   — Он же басурманин.

   — Всё верно. Говори ему правду про Сибирь, сибиряков. Что знаешь, то и говори, от себя не добавляй, не домысливай. Пусть он знает, как расширяется русская земля на восток, как живут сибирские народы, каков образ жизни у них.

   — Крижанич одержим нелепой мыслью. Он хотел бы слить все христианские религии в единую, чтобы и православные, и паписты, и все другие слились воедино, имели общие храмы, молились под одной крышей.

   — Это бредовые намерения. Когда-нибудь сама жизнь убедит его в этом.

   — Так знаться ли мне с ним, как поступить? Что подскажешь, владыка?

   — А вот так и поступай, как поступал. Удовлетворяй его любопытство, рассказывай о своих сибирских и амурских впечатлениях. Только не перестарайся. Пусть он воссоздаст по твоим рассказам образ окраинной нашей земли.

Как ни пытался вернуться к прежнему образу жизни Хабаров, но бодрость и энергия покидали его. Он несколько раз в сопровождении своих спутников отправлялся в окрестные леса охотиться на соболя, но соболь вблизи города не попадался. Надо было забираться вглубь тайги, а Ерофей Павлович быстро уставал и, обессилев, возвращался на постоялый двор без добычи. Лишь иногда удавалось ему подстрелить из лука лисицу.

Когда наступила зима, и лёд накрепко сковал воды Иртыша, Хабаров стал заниматься рыбной ловлей. Ему удавалось прорубить в толще льда широкую лунку и забросить в неё сеть или сачок. Несмотря на зимний сезон, рыба ловилась, ею Иртыш был богат в изобилии.

Несколько раз Ерофей Павлович ходил на куропаток, которые в зимнее время подходили к самым окрестностям города. Птицы собирались небольшими стаями и выходили на дорогу, по которой проезжали конные обозы. Куропатки копались в конском навозе, отыскивая непереваренные зёрна.

Однажды, когда Хабаров сидел на складном табурете перед прорубью на льду Иртыша, в стороне расположился у проруби другой рыбак. Увлечённый рыбной ловлей Ерофей Павлович не обратил на него никакого внимания, но потом, посмотрев в его сторону, заметил большой шрам, пересекавший наискось левую щёку рыбака.

Вспомнился Хабарову знакомый по Мангазее человек, который когда-то в давние годы был участником его промысловой ватаги. Зима подходила к концу, и промысловики возвращались с нижнего Енисея и Таймыра в Мангазею. В те годы эти края ещё были мало тронуты промышленными людьми.

Ватажники, вернувшиеся с промыслов, подвергались дотошным расспросам воеводы Кокорева. Если добыча того или иного промышленника была богата, воевода подвергал его безудержным поборам. В результате некоторые промышленники, как и тот, что ловил теперь рыбу на Иртыше, посчитав себя ограбленными, отказались от дальнейшего пребывания в Мангазее. Видно, этот предпочёл вернуться в Тобольск, откуда приехал.

Хабаров, который обладал ещё острым зрением, повнимательнее разглядел шрам на лице соседа-рыбака и убедился, что это один из его ватажников. Тот сам когда-то поведал товарищам о происхождении шрама, полученном, когда, охотясь в тайге, он встретил матерую росомаху. Ему удалось её убить, но в предсмертных судорогах хищный зверь успел броситься на охотника и оставил на его лице глубокий и кровавый след острых когтей. У Хабарова не было сомнения, что перед ним старый знакомый, имя которого вылетело из головы Ерофея Павловича.

   — Никак мой ватажник, — окликнул его Хабаров. — Помнишь, голубчик, Мангазею, Енисей, Хету?

   — Как не помнить, — отозвался тот. — Провались я на этом самом месте, коли это не Ерофей Павлович.

   — Ты вспомнил, старик. А я вот имечко твоё запамятовал. Напомни.

   — Петруха Чибисов я. Птичка такая есть — чибис.

   — Теперь вспомнил. Чем ныне занимаешься?

   — Плотничал на лодейном дворе. А сейчас уже силёнок прежних нет. Пришлось оставить эту работу. Детки кормят. Да и я, как видишь, рыбачу, охотой занимаюсь. Всё ж помощь семье.

   — Семья-то большая?

   — Мы со старухой да деток пятеро. Все чернявые, больше в мать. Она у меня татарочка крещёная. Некоторые из её родных, глядя на мою Дашеньку, крестились. Другие так в магометовой вере и остались. Вот ведь как получилось. Одни родные — в церковь, другие в мечеть идут. А потом за общим столом собираемся. А псаломщика из Мангазеи, у которого мы на постое недолго были, помнишь?

   — Как не помнить. С чего это ты вдруг о псаломщике заговорил?

   — Он теперь возведён в сан священника и служит в храме у нас на посаде. Перевели из Мангазеи. Хочешь, сведу к нему.

   — Сведи.

Они ещё долго вспоминали старое. Бросили рыбную ловлю, когда оба совсем продрогли от усиливавшегося мороза и подувшего пронизывающего ветра. Это заставило рыболовов собирать свои пожитки.

   — Не желаешь ли, Ерофей, навестить отца Порфирия? — спросил Хабарова Чибисов.

   — Это кто такой?

   — Забыл разве? Я тебе упоминал его. Прежний псаломщик из Мангазеи. Теперь он батюшка Порфирий. В летах уже.