Хабаров и Третьяк Чечигин, который после некоторых колебаний согласился с поручением Ерофея Павловича, стали вести переговоры с даурами, способными взять на себя роль проводников до «богдоевых рубежей». Но как только даурам становилось известно, что от них требуется, все они дружно отказывались, при этом ссылались на коварство и вероломство маньчжур. Один из князьков прямо предупредил Хабарова:

   — Худо будет твоим людям. Шибко худо. Назад их богдоевы люди не отпустят. Сделают своими рабами либо всех перережут.

   — Почему ты так думаешь? — спросил Хабаров.

   — Убеждён, твои люди не вернутся. Богдоевцы коварны, вероломны. Они припомнят тебе, сколь много их людей ты перебил при осаде Ачанского городка. Никто из наших дауров не согласится провести твоих посланников в Богдойскую землю, поопасаются.

После таких разговоров Хабаров был вынужден отказаться от намерения направить Чечигина к маньчжурам, хотя тот уже подобрал себе спутников. Сам Ерофей Павлович тоже подготовил для своего соратника грамоту к царю Шамшакану, выдержанную в высокопарном стиле, но этот план был признан неудачным.

Посоветовавшись со своим окружением, Хабаров решил поступить иначе: послать в маньчжурский город Нингут нескольких оказавшихся в русском плену маньчжур. Среди них четверо были из числа захваченных при сражении за Ачанский городок, а один — из лазутчиков, схваченных на Амуре.

Ерофей Павлович выразил сожаление, что у него не было возможности отрядить задуманное им посольство к маньчжурскому царю. Руководствуясь дружескими намерениями, он ограничивается тем, что отпускает пленных маньчжур и поручает им лично передать царю, правящему в Богдоевой земле, свой наказ. Хабаров очень сожалеет, что у приамурских народов нет своей письменности, а о существовании письменности у богдойцев никому из его отряда ничего не известно, русская же письменность, вероятно, неведома богдойцам и поэтому он, предводитель русского отряда Ерофей Хабаров, ограничивается устным посланием.

Отправляя к царю богдоев освобождённых маньчжур, он обратился к ним со следующими словами:

   — Отпускаю вас на родину. Передайте вашему главному правителю земли Богдойской, что мы, русские, желаем жить в мире и дружбе с вашим народом. Пусть ваш главный правитель пришлёт к нам своих людей. Мы готовы принять их как желанных гостей и поведём с ними переговоры. Пусть река Амур станет границей между нашими владениями. И пусть никогда на этой границе не произойдут враждебные столкновения.

Маньчжуры, несмотря на все усилия толмачей и особенно Константина Иванова, крайне плохо понимали, что же от них хотят. Хабаров долго и дотошно растолковывал им свои предложения маньчжурским властям. В конце концов маньчжуры поняли его или сделали вид, что поняли. Заулыбались и закивали. Напоследок всех их щедро накормили и перевезли на правый берег Амура. Сведениями о том, как они повели себя в дальнейшем, Хабаров не располагал.

Хабаров так и не дождался ответной миссии маньчжур, несмотря на приглашение. Никаких откликов на это приглашение со стороны маньчжур не было. Вообще так и осталось тайной, добрались ли освобождённые из плена маньчжуры до Нингута, имели ли там место их встречи с представителями властей. Либо все освобождённые Хабаровым предпочли не утруждать себя выполнением трудной миссии и разбежались по домам.

В улусе Турончи Хабаров провёл четыре недели. Первого августа он дал команду сняться с якоря и сделать следующую остановку в улусе сына Турончи, князька Кокурая.

Местность понравилась Ерофею Павловичу. Берег Амура здесь был высок, но не горист. Вдоль береговой полосы тянулись шеренги толстенных тополей, перемежавшихся с плакучими ивами, склонившимися к воде, и стройными прямыми лиственницами. Свободные от растительности участки земли были возделаны жителями под посадки хлебных культур и овощей.

Ерофей Павлович в сопровождении Третьяка Чечигина и ещё двоих близких к нему людей долго обследовал окрестности.

   — Неплохо бы здесь срубить острожек и остаться в нём на зимовку, — указывая на небольшой пригорок, заметил Хабаров, спутники его поддержали.

За трапезой Ерофей Павлович сообщил своим сподвижникам:

   — Зимовье устроим здесь. Место дюже доброе. Вон на том пригорке срубим острожек.

Он ожидал, что его слова будут встречены с одобрением, вызовут радостные возгласы и вопросы: место ведь для будущего острожка было очень привлекательным. Однако немногие ответили на сообщение одобрительными возгласами. Люди стали перешёптываться друг с другом и обмениваться явно недружелюбными репликами, относящимися к начальнику отряда. Большинство же членов отряда отмалчивалось.

   — Вы чем-то недовольны, други? — спросил Хабаров, обращаясь к группе казаков, шушукающихся в стороне.

   — Шибко разные мы, Ерофей Павлович, с тобой и твоим окружением, — ответил Лонгин Васильев. — На нас, казаках, держится власть в воеводстве. А тебе казачья душа неведома. Окружил себя покручениками. Тебе бы землю пахать...

   — В чём меня упрекаешь, казак? — резко перебил его Хабаров. — Да, я землю пахал и горжусь этим. Не ты ли ел тот хлеб, что я выращивал? Радуюсь, что довелось мне поднять пашню на Ленской земле. И теперь призываю хлебопашцев осесть здесь, на реке Урке.

Ерофей Павлович заговорил на повышенных тонах, не скрывая своего гнева, но пересилил его, взял себя в руки и сказал уже миролюбиво:

   — Давай-ка, Лонгин, потолкуем по душам. Возможно, и я в чём-то не прав. Возьми с собой товарищей, единомышленников.

   — Отчего же не потолковать, — без большой охоты ответил казак.

   — И не смотри на меня так — коль я не казак, стало быть, и человек неважный. А я ведь с малыми силами острожек отстоял и многократно превосходящим силам басурман нанёс сокрушительное поражение. Вот тебе и не казак. Не забывай этого.

Лонгин Васильев всё-таки пришёл к Хабарову и привёл с собой Степана Полякова и Константина Иванова.

   — И ты здесь, Константин, в компании этих несогласных? — спросил с удивлением Хабаров.

   — Как видишь, Ерофей, и я здесь, — сдержанно ответил Иванов.

Ерофей Павлович вспомнил, что, выполняя обязанности толмача, Константин часто переводил слова дауров, спотыкаясь, останавливаясь в раздумье, так как знал их язык весьма нетвёрдо. Это раздражало Хабарова, привыкшего ценить в людях чёткость и исполнительность, и бывало, он покрикивал на Иванова, раза два обозвал его непотребно, а однажды даже замахнулся на него. Этого Константин никак не мог простить и поэтому примкнул к лагерю недовольных, тем более что сам он был не рядовым казаком, а казачьим десятником.

Ерофей Павлович подготовился к встрече с противниками и пригласил себе в подмогу двух есаулов, Андрея Иванова, отличавшегося во всех делах храбростью и справедливостью, и Онуфрия Степанова, а также брата своего Никифора. Онуфрий пришёл не один, а привёл с собой помощника, Тита Леонтьева, сына Осташкова, пушкаря и мастера кузнечного дела, и ещё Фёдора Иванова, по прозванию Серебряника.

Готовясь к нелёгкому разговору, Хабаров сумел выяснить, что его сторонники всё же преобладают в отряде. Таковых насчитывалось примерно двести двадцать человек. Их ядро составляли промышленные люди, поступившие на государеву службу без жалованья, которых иногда называли охочими людьми. Те из них, кто в отряде Хабарова жил за счёт своих средств, назывались своеуженниками, а снаряжавшиеся начальником отряда, либо другими лицами, носили название покручеников.

Число противников Хабарова достигало ста с небольшим человек. В основном это были служилые казаки. Они снаряжались за счёт казны, хотя в отдельных случаях не смогли избежать материальной зависимости от начальника отряда и других состоятельных лиц. Если казак занимал какую-либо заметную выборную должность, его избирали на общем сходе в есаулы. В отряде оказалось несколько выборных есаулов. Одним из них был Андрей Иванов, другим — Тит Леонтьев, по прозвищу Кузнец.