В казачьей части отряда, где существовало и казачье самоуправление, были официальные должности рядовых казаков, десятников, пятидесятников. Сам Хабаров носил звание приказного. Хотя он и был наделён широкими административными правами, но он, начальник отряда, был вынужден считаться с этими факторами и советоваться или совещаться с казачьим кругом. Без этого он старался не принимать самостоятельных решений, касающихся судьбы всех членов отряда. Так, казачий круг не одобрил намерение Хабарова поселить два десятка покручеников на реке Урке и их силами завести пашню. Хабарову, таким образом, не удалось создать для амурского отряда земледельческую базу.
И вот Ерофей Павлович начал совет с людьми, собравшимися на его дощанике.
— Не гоже, други мои, ослаблять отряд неразумными раздорами. Скажите мне откровенно, чем я вам не угодил. Что вам не по душе в отряде? Что потребно сделать?
Слово взял Онуфрий Степанов.
— Поставим острожек, потребно возвести кузню с плавильной печью. Наши пушки, старые мушкеты, пищали нуждаются в починке. Из Якутска нам почти не присылали пушечных ядер. А те, что однажды прислали, не полезли в стволы. Оказался другой размер.
— Можно ли своими силами восполнить этот пробел? — спросил Хабаров Степанова.
— Конечно, можно. Пусть Тит Леонтьев ответит. Он у нас знающий пушкарь.
— Ответь, Титушка, — попросил его Ерофей Павлович.
— Дело не зело хитрое, — ответил Тит, — собираем выброшенные стрелы, ядра, якоря. Переплавляем их в ядра потребного размера. Была бы надёжная плавильная печь.
— Бог в помощь. А печь непременно будет, — пообещал Ерофей Павлович. Потом он обратился к Фёдору Иванову, прозванному Серебряником. Фёдор имел репутацию рудознатца, умевшего по одному ему заметному признаку разузнавать месторождения всяких полезных металлов. Отвечая на вопрос Хабарова, тот сдержанно ответил:
— Занимаемся поисками. Расспрашивали туземных людей, когда примечали у них вещицы из золотишка, серебра, меди. Вызнавали, как к ним попали сии вещицы, где можно найти залежи полезных руд. Такие места есть на примете.
— Ну, ну... Продолжай, Федорушка, своё полезное дело. Когда-нибудь мы твоими находками воспользуемся, — сказал Хабаров поощрительно и обратился к Лонгину Васильеву и Степану Полякову: — А вы что помалкиваете, божьи угодники? Нахохлились, будто сычи болотные. Что скажете?
— Ещё успею высказаться, — сказал недовольно Лонгин. — Пусть Степа говорит.
— И я успею своё слово сказать. Пусть Константин говорит. Он у нас самый языкастый. Всякие басурманские языки постиг.
— Друзья тебе слово уступают, толмач, — повернулся Хабаров к Иванову и поинтересовался: — Не понимаю, как ты, уважаемый человек в отряде, среди недовольных оказался.
— Тут и понимать нечего, — резко ответил Хабарову Константин. — Разве я не опытный толмач? Добрые люди говорят, что у меня дар схватывать чужие языки. Никто этого у меня не отнимет. Когда я нёс службу в Забайкалье в отряде Ивана Галкина, освоил языки тунгусов и бурятов. И понимал их неплохо, толмачил. Галкин был доволен мной и не раз мне об этом говорил.
— А я разве был когда-нибудь тобой недоволен, Константин? — возразил Хабаров. — Разве не ценил тебя за то, что ты быстро выучился даурскому языку и принялся за дючерский?
— На меня, однако же, покрикивал как на мальчишку на побегушках. Как-то даже ударить собирался.
— Эх, Константин... Самолюбие да обида говорят в тебе. Был бы ты на моём месте, с моими заботами. Допрашиваю лазутчика, он явно камень держит за пазухой, врёт, изворачивается. Аты замешкался.
— Всё верно. Врёт он, изворачивается, а я-то путаюсь, ибо не могу сразу понять, куда он клонит. И говорит лазутчик на каком-то неведомом мне наречии. Не мог же я схватить с полуслова незнакомую мне речь. Я стараюсь уразуметь или догадаться, что он хотел сказать, а ты, Ерофей Павлович, кричишь, бранишься самыми погаными словами. Мол, толмач я никудышный. И даже от матерка не удержался.
— Зря ты принимаешь всё так близко к сердцу, — сказал с укором Хабаров. — Ты же казак боевой, а не красная девица. Обложил тебя матерно, прикрикнул... Ну и что? К чему обижаться-то? Будь отходчив. Знал бы ты, сколько я претерпел от прежнего воеводы...
— Тебе легко так говорить. Ты наделён властью, а я что супротив тебя? Букашка.
— Напрасно ты так...
Ерофей Павлович обратил своё внимание на других.
— А что ты скажешь, Лонгин. Что скажешь, Степан?
Эти слова Хабарова были обращены к двум казакам.
Те высказались пространно, но сбивчиво, сумбурно, то и дело перебивая друг друга. Что-то они недоговаривали. Ссылались на других, на общее мнение в отряде. Ерофей Павлович смог уловить, что среди части казаков и некоторых покручеников зреет глубокое недовольство, которое может привести к расколу отряда. Из высказываний Лонгина и Степана можно было понять, что оппозиция была настроена к Хабарову крайне недружелюбно, считала его приближённым и ставленником воеводы Францбекова, при этом не желая видеть того, что сам Ерофей Павлович опутан долгами и попал в жестокую кабальную зависимость от корыстного воеводы. Недовольство Францбековым зрело и в центре воеводства, в Якутске, и перенеслось на людей хабаровского отряда.
Раздражало членов отряда и то, что Хабаров пытался распродавать промысловикам отряда казённое имущество, снаряжение, орудия охоты и рыбной ловли, причём распродавал по завышенной цене, втридорога, что не могло не вызвать ропот. Особенно роптали казаки, считавшие, что Ерофей Павлович взвалил на них тяжкое бремя хозяйственных работ, заставлял заниматься строительством городка для зимовки, ремонтировать и строить суда. Широкое недовольство промысловиков вызывал и укоренившийся порядок, по которому им оставалась только третья часть заготовленной пушнины, а две трети пушной добычи поступало в казну.
Некоторые противники Ерофея Павловича открыто называли его в своём кругу деспотичным и властным человеком. Это мнение распространяли недруги Хабарова, недовольные его требовательностью. Другие считали это явным преувеличением. Видимо, в их мнении было больше правды. На фоне других первопроходцев того времени, таких как Поярков или Стадухин, Хабаров вовсе не был каким-то из ряда вон выходящим злодеем. Наделённый властью над отрядом, он не собирался нарушать традиции казачьего самоуправления, старался прислушиваться к голосу своих соратников и прибегал к наказаниям и строгим мерам воздействия в самых крайних случаях.
В ходе разговора Ерофей Павлович уловил, что в отношении к нему казачьей верхушки проскальзывало некое высокомерие. Он задавал себе вопрос, почему такое получилось, и видел ответ в том, что в нём видели мужика от сохи, землепашца, который взлетел так высоко, возглавил крупный отряд... Почему он командует высокими казачьими чинами? Неужели не нашёлся бы для такой роли именитый казачий сотник или даже атаман?
— Так чем же вы недовольны, мои дорогие, чем вам Брошка Хабаров не угодил? — спросил Ерофей Павлович, выслушав сбивчивые высказывания Лонгина Васильева и Степана Полякова.
— Мы, кажись, всё тебе поведали, — произнёс Лонгин.
— Истинно всё, — поддакнул Степан. — Разные у нас с тобой пути.
— Как это понять вас? Что значит — разные пути? Разве мы все не на государевой службе?
— А вот так и понимай, Хабаров, — с недобрым оттенком в голосе сказал Лонгин, — шибко недовольны тобой людишки. Казаков, промысловиков заставляешь за мужицкую работу браться. Поборами обложил зело великими. С казачьим сходом не всегда соглашаешься.
Хабаров не сдержался. Смачно выругался и не стал вести дальнейший разговор.
— Шагайте к себе, казаки. И подумайте. А с порядками, не вам установленными, вам придётся считаться, хотите вы этого или нет. Пойдёте против, лишитесь казачьих привилегий, службы даже. Надо ли?
Эти слова Ерофей Павлович прокричал вслед удаляющимся. Он вполне сознавал, что обстановка в отряде складывается тяжёлая, если не сказать критическая, и спрашивал он себя, не дойдёт ли дело до открытого бунта или раскола отряда. Ответа на этот вопрос он не находил, поэтому решил принять неотложные меры. Первым делом он счёл нужным информировать воеводу Францбекова о состоянии отряда и настроениях отрядников. Пусть знает заранее, что происходит в отряде, и будет готов к тому, если дело дойдёт до крайностей, до взрыва страстей.
