Для начала Хабаров решил пригласить для доверительного разговора Богдана Кузьмина Габышева, подьячего, который прибыл на Амур вместе с пополнением Чечигина. До него Ерофей Павлович пользовался услугами нескольких отрядных писарей. Грамотных в отряде было не так и много — десятка полтора или два едва наберётся, — поэтому грамотеи, привлекавшиеся к составлению разных служебных бумаг, считались народом привилегированным.
Ерофей Павлович решил поделиться с Габышевым, внушавшим ему своим усердием и исполнительностью доверие, мыслями об обстановке в отряде.
— Что от меня надобно по такому случаю, Ерофей Павлович? — угодливо спросил подьячий.
— А вот что... составь письмо на имя воеводы. Уж он, если найдёт сие потребным, отпишет в Москву, в приказ.
— О чём письмо прикажете написать?
— О неблагополучном положении в отряде, о недовольных вроде этих... Васильеве и Полякове. Письмо не должно быть шибко длинным. Посчитайте с тем, что воевода человек занятой, всяких дел у него много. Всю суть дела потребно изложить на трёх листах, не более.
— Изложим, как вам угодно, батюшка.
— Теперь слушай меня... Слушай внимательно. Изложу тебе суть сего послания. Пиши, что, мол, обстановка в отряде вызывает опасение. Некоторые людишки вносят раскольные настроения, зело вредные...
Ерофей Павлович говорил долго, ссылаясь на свою беседу с Лонгином Васильевым и Степаном Поляковым. Называл их в числе подстрекателей, которые смогли оказать влияние даже на толмача Иванова, человека полезного и незаменимого.
— Вот всё это, Богданушка, изложи чётко и ясно на трёх листах, — сказал Габышеву Хабаров. — И чтоб буковка к буковке, и чтоб слог — ясный.
— Дозволь спросить тебя, Ерофей Павлович...
— Спрашивай.
— Ивашку Пососова и Ивашку Телятьева могу привлечь для переписывания?
— Лучше не привлекай никого. Потрудись сам и держи свою работу в тайне от всех.
— Понятно. Когда сие послание отправим в Якутск воеводе?
— Пока не станем отправлять. Попридержим и посмотрим, как пойдут дела. Как поведут себя недовольные. Образумятся ли, возобладает ли в них трезвый ум. Либо дело дойдёт до открытого неповиновения, бунта или раскола отряда. Вот тогда и понадобится наше послание с добавлениями и исправлениями.
И ещё Ерофей Павлович задумал собрать сход всего отряда. Повёл себя на сходе жёстко, решительно, говорил уверенно, заранее продумав каждое слово.
— Обращаюсь к вам, мои соратники. С глубокой скорбью вижу в ваших рядах разброд, разлад, непонимание той великой задачи, выполнение которой легло на плечи каждого из нас. С немалым сожалением зрю непонимание тех прав и обязанностей, кои возложены на меня государем Алексеем Михайловичем. Напомню вам, что государь возложил на меня управление обширнейшими землями по реке Амур и его левым притоком до Каменного пояса. Велик сей край, зело обширен и богат. Поэтому и дел у каждого из нас много. Вы, служилые люди, даны мне воеводой в помощь, дабы присоединить к русским владениям новые земли с их народами и богатствами. Мы с вами приводим сии народы в русское подданство и собираем с них ясак. Чтобы наша российская власть держалась здесь непоколебимо, потребно поставить в выбранных нами местах острожки и зимовья, поддерживать в доброй сохранности речные суда и лодки, а коли есть в том нужда — строить новые. Мне также дано воеводой право приискивать земли, пригодные для пашни, сажать на них хлебопашцев для выращивания хлебов. Очень сожалею, что это моё намерение вы не поддержали и тем самым лишили отряд своего хлеба. Это же неразумно! Вы подрубили тот самый сук, на котором и воссели.
Хабаров остановился, откашлялся, отпил из глиняного сосуда воды и потом продолжал речь. Его пока не перебивали.
— И напомню вам не зело приятное. Воевода возложил на меня строгое соблюдение порядка в отряде. Вот, например, промышленные люди лишены права скупать у дауров или других приамурских народов пушнину до того, как те не внесут в казну ясак. А ведь бывали случаи, когда нарушалось это правило. А это мне позволяет...
Ерофей Павлович запнулся и умолк, не желая прибегать к угрозам, но тут же неожиданно раздался возглас одного из казаков:
— А что мне будет, коли я не уплатил ясак и купил у басурман соболиные шкурки?
— На сей счёт воевода дал мне строгое указание, — ответил Хабаров. — Мне дано право изъять незаконно приобретённую пушнину в пользу казны, а промысловика, допустившего такое, я должен отправить под стражей в Якутск как нарушителя установленного порядка. Понятно тебе?
— Понятно, — медленно, с недобрыми нотками в голосе ответил казак, задавший вопрос. — И что же ждёт в Якутске такого человека?
— Дознание и наказание, — последовал ответ. — Коли нарушение порядка и иное воровство не зело велики, мне дано право наказывать такого нарушителя по своему разумению. А ежели прегрешения велики, то как наказать, решает воевода.
— А много ли таких людишек отправил ты на воеводский суд? — опять вырвался кто-то из толпы.
— Слава Богу, никого не отправлял. Могу поклясться, отряд был дружен, порядок соблюдал. Хотел бы, чтоб такое было и впредь.
— Тебе этого хочется? — раздался чей-то голос.
— Конечно, хочется.
— А как же сие уразуметь, Ерофей Павлович... — начал Фёдор Петров, принадлежавший к недовольным, — пошто забирал у промысловых людишек две трети пушниной добычи. Надо полагать, забирал в свою пользу.
— Ты уверен, что я забираю пушнину для себя, своей корысти ради?
— Люди о том говорят.
— Плюнь тому в харю, кто так говорит. Старая баба на базаре всякий вздор мелет, а глупцы уши развесили и слушают. Да будет тебе известно, что многих казаков и покручеников снабжал деньгами, хлебом, снаряжением, оружием, порохом, чтобы дать возможность податься в поход на Амур. А откуда у меня на всё это возьмутся средства? Ссудил меня воевода под кабальную запись. А теперь я должен расплачиваться с воеводой. Думаете, легко мне?
— Оба хороши, и ты, и твой воевода, — выкрикнул кто-то неведомый из толпы.
— Не тебе судить воеводу. Он государев человек, — резко оборвал его Хабаров.
— Петрушка Головин тоже был государев человек, — воскликнул тот же голос, — но это не помешало ему быть лихоимцем и грабителем.
— Можешь мне этого не говорить, — сдержанно ответил Хабаров и хотел было ещё сказать, что сам на своей шкуре такое испытал, однако же промолчал, подумав про себя: «Хоть и сукин сын был Петька, всё же воевода. Власть».
Со всех сторон посыпались жалобы. Люди сетовали, что свободного времени для собственного промысла остаётся совсем мало, что много его тратится на всякие строительные и хозяйственные обязанности. Жаловались и на то, что сами оказались должниками Хабарова и у них нет денег, чтобы расплатиться с долгами.
— Вот ты, Ерофей, постоянно требуешь от нас — выплачивай долги за казённое имущество... — произнёс долговязый рыжий покрученик.
— Всё верно. Вынужден требовать, чтобы долги покрыть, — ответил Хабаров, — а у меня их много, ох как много. Поболее, чем у тебя, у всех вас.
— Это твои заботы, Ерофей Павлович! А нас ты мучаешь всякими поборами и кабальными платежами.
— Дозволь мне слово сказать, — резко выкрикнул другой покрученик. — Я из тех, кто пошёл с тобой, Ерофей, по своей охоте. Снаряжались мы за свой счёт. Но хочу знать, почему наша служба оказалась такая тягостная, а ты всё требуешь с нас и одно, и другое. И нет этому конца. И государева жалованья нет.
Хабаров на сей вопрос ничего не ответил. Его и самого многое раздражало. Например, прибытие на Амур посланца воеводы, его доверенного человека, Анания Урусланова. По существу, это был соглядатай Францбекова, надзиравший за действиями главы отряда. Он попытался взыскивать долги с должников, но не слишком в этом преуспел. Напоминал У Русланов о его долгах Францбекову и Ерофею Павловичу.
Уже не рад был Хабаров, что затеял эту встречу с отрядом. Начинал он её с наступательной речи, но сам столкнулся со взбудораженной толпой, выражавшей своё недовольство и службой, и Хабаровым, и установленными им порядками. К тому же Ерофей Павлович не мог забыть о тягостном известии, преданном Уруслановым. Францбеков по каким-то непонятным Хабарову причинам, но на выгодных для себя условиях продал свою долговую кабалу на сумму, превышающую две тысячи рублей, окольничему Прокофию Соковнину. Речь шла о частичном долге Хабарова воеводе. Теперь это был долг, занимавшемуся ростовщичеством Соковнину, безжалостному к своим должникам.
