Что заставило Францбекова так поступить? Вероятно, то, что о лихоимстве, казнокрадстве и всяческих злоупотреблениях воеводы стало известно в Сибирском приказе, куда поступало много жалоб на него. Над ним сгущались тучи. Ему грозило расследование. И вот Францбеков постарался упрятать хотя бы частично концы своих неблаговидных дел, передать немалую часть долгов Хабарова — за хорошую мзду, разумеется — Соковнину.
Поскольку сумма кабалы была по тем временам велика, Соковнин незамедлительно стал трясти братьев Хабаровых. Он послал на Амур своего человека, Никиту Прокофьева, который передал Ерофею Павловичу, что Соковнин не согласен на отсрочку выплаты долга. Прокофьев, ссылаясь на предписание воеводы, якобы поддержанное Сибирским приказом, потребовал от Хабарова выплатить долг, а его брата Никифора взять под стражу и немедленно доставить в Якутск. По-видимому, Соковнин намеревался держать младшего Хабарова в заложниках до тех пор, пока Ерофей Павлович не выплатит долг сполна.
Однако драматические события, которые произошли далее на Амуре, внесли свои изменения и в долговые дела Ерофея Павловича. Он отделался обещанием выплатить долг Соковнину при первой возможности и уклонился под каким-то предлогом от выдачи Прокофьеву брата для высылки его в Якутск заложником.
Помимо того большого долга, который Францбеков передал для взыскания Соковнину, Ерофей Павлович оставался должником и самого воеводы. И сумма долга Францбекову тоже была весьма велика. Не было полной уверенности в том, как воевода распорядится этой суммой или частью её, не передаст ли долговые обязательства на неё кому-либо из состоятельных людей, купцов или ростовщиков, которые по примеру Соковнина станут требовать возврата долга без всяких отсрочек.
Большая часть отряда приступила к возведению острожка в устье Зеи. Противники Хабарова уклонялись от работ или делали вид, что трудятся, и большую часть времени потихоньку переговаривались меж собой. Что-то недоброе готовилось.
Ранним утром 1 августа 1652 года Хабаров в сопровождении нескольких помощников, сведущих в строительстве, отправился на лодке вверх по Зее. Доплыли до таёжной опушки, где росли великолепные стройные лиственницы.
— Доброе дерево, — произнёс один из спутников Хабарова, — гоже для стен крепостцы.
— В самый раз, — согласился с ним Хабаров.
Прошлись вдоль опушки, осматривая деревья. Пособирали ягоды со смородинных кустов. Когда возвращались к устью Зеи и выбрались из лодки, к берегу торопливо подошёл чем-то взволнованный Богдан Габышев и сказал Хабарову и его спутникам с тревогой в голосе:
— Ушли смутьяны. Человек сто. Захватили три дощаника со всем имуществом.
— Этого можно было ожидать, — с горечью сказал Телятев, подошедший к берегу и присоединившийся к Богдану.
Хабаров и его спутники переглянулись, попросили рассказать, как всё произошло. Ерофей Павлович оглядел место, где стояли дощаники, трёх не досчитался.
— Объясните же, что стряслось, — повторил он свой вопрос. В голосе Хабарова чувствовались горечь и гнев.
— Как вы отправились вверх по Зее, а наши люди удалились на стройку, смутьяны завладели тремя дощаниками. На одном из дощаников в то время находилось человек тридцать верных нам людей, которые не были в сговоре с воровской ватагой.
— Какова же судьба этих наших людей?
— Разная у них судьба. Немногие, наиболее сильные и ловкие сумели выбраться на берег, хотя бунтовщики пытались задержать их и связать.
— Молодцы. Такие заслуживают похвалы. А судьба других?
— Некоторые в одних рубашках попрыгали с борта в воду, когда дощаники уже отплыли от берега. Этим тоже удалось доплыть до суши. Но, увы... все потеряли своё имущество, и одежду, и оружие, и соболиную добычу.
— Это поправимо. Главное — вырвались из рук бунтовщиков! Сколько же людей захвачено преступным ворьём?
— Не слишком много. Если подсчитать, нас покинули 136 человек, среди которых и насильно увезённые.
— Наших осталось на берегу гораздо больше. Подсчитай-ка, сколько, — обратился Хабаров к Богдану Габышеву.
— Я насчитал 212, — почти сразу ответил тот.
— Надо же что-то предпринять, — произнёс в раздумье Хабаров.
Со стройки, покинув работу, приближались остальные люди, остававшиеся верными Хабарову.
— Что же это такое? — воскликнул кто-то из толпы.
— Что такое? — переспросил Хабаров и сам же и ответил: — Подлость и предательство. Вот что это такое!
— Что же станем делать?
— Преследовать воровскую ватагу. Образумим их. Тех, кто не образумится, быть батогами смертным боем. Дурь-то из них как-нибудь выбьем.
— Сам поведёшь преследователей?
— Нет. Мне недосуг. Буду донесение воеводе писать, — ответил Хабаров.
— Дозволь, Ерофей Павлович, мне участвовать в походе, — попросил Габышев.
— Нет, Богданушка. Ты мне здесь нужен. Ты — моя правая рука, коли дело доходит до бумаг. Вместе над донесением поработаем. То, что мы с тобой состряпали, уже негоже. А погоню поведёт Третьяк Чечигин. Ты здесь?
Третьяк отозвался.
— Готовь три дощаника к плаванию. Когда будешь готов — дам приказ. И распорядись, пусть люди поделятся с теми, кто по милости этих сукиных сынов остался без одежды.
— А как же наш острожек? Закончим его строительство? — спросил кто-то.
— Не до стройки сейчас. Сперва надо покончить со расколом отряда, наказать виновных, — жёстко бросил Ерофей Павлович, — а там посмотрим.
Возвратилась группа казаков, пытавшихся догнать на лодках дощаники с беглецами, устремившимися вниз по Амуру. Верные Хабарову казаки взывали к совести и долгу беглецов, уговаривали одуматься, но те отвечали дерзко, грубо, выкрикивали в ответ, что не желают служить без жалованья.
Преследователи догадались, что предводителем у беглецов был Константин Иванов. По его распоряжению они выбросили за борт пушки, одна угодила на беper, а вторая попала на мелководье. Дело было не в том, что Константин Иванов оказался таким уступчивым, просто у беглецов не было знающих пушкарей. Но, избавившись от пушек, они оставили у себя запасы пороха и ядер, а также куяки. Преследователи подобрали обе пушки. Они были невелики, но когда их втащили в большую лодку, она всё-таки под их тяжестью немного осела. Воспользовавшись тем, что преследователи провозились с пушками, беглецы смогли оторваться от них и подняли парус, прибавивший скорости. Продолжать их преследование было бы бессмысленно. С досадой глядели вслед удаляющимся дощаникам люди Хабарова. У некоторых из них глаза были наполнены слезами.
Ерофей Павлович занялся составлением послания воеводе, излагая суть последних событий в устье Зеи, писал о состоянии отряда и расколе в нём. Написанное заранее послание устарело и было уже непригодно, хотя первая его часть о непростой, тревожной обстановке в отряде пригодилась.
С этим посланием Хабаров отправил в Якутск Богдана Габышева и с ним ещё трёх помощников. Шли они испытанным путём по небольшому амурскому притоку Урке, потом горным перевалом, выходили к реке Тугир, впадавшей в Олёкму, по ней попадали в Лену. На Тугири стоял острожек, построенный по инициативе Хабарова для небольшого отряда. Здесь Габышев и его спутники задержались на несколько дней для отдыха.
Отправляясь в этот путь, уже хорошо освоенный первопроходцами, Габышев и его спутники ещё не ведали, что в Якутске сменилась власть. Не знал и Хабаров, что Францбекова, против которого началось расследование, заменил новый воевода, Иван Павлович Акинфов. Неосведомлённый о переменах Хабаров всё ещё ждал ответа от Францбекова, просил его добиться от Москвы значительного увеличения вооружённых сил на Амуре. Однако ответа Ерофей Павлович так и не дождался, поскольку прежний воевода уже оставил свой пост, а его преемник только входил в курс дела и вёл себя осторожно.
Не дождавшись ответа от воеводы, Хабаров сам решается плыть вниз по Амуру вслед за своими людьми. И всё же тревожные новости перемежались с новостями хорошими. Его посетил дючер, побывавший в низовьях реки Сунгари, и сообщил, что маньчжурские войска, не решившись напасть на русских, отошли вглубь Маньчжурии. К сожалению, рядом не было опытного толмача Константина Иванова, который мог бы сносно объясниться с гостем, но Хабаров уже сам начинал понемногу понимать языки дауров и дючеров, накопив небольшой запас слов. Используя его и прибегая к языку жестов, Хабаров кое-как понял, что хотел сказать дючер.
