– О существовании этого агента мне известно, товарищ Сталин. Его устраивали к нам в Генштаб не без моего участия. Мы тоже подумывали об использовании его в целях дезинформации. Генерал Штеменко занимается детальной разработкой этой дезинформации. Предполагается сообщить немцам о наступлении наших войск на Кавказе, под Москвой и Ленинградом. Я не доложил вам об этом исключительно потому, что план этой дезинформации не вполне готов.

– Очень хорошо, что наши с вами точки зрения совпали, – произнес Сталин, но Василевский уловил в голосе Верховного нотки недовольства. – Я думаю, товарищ Василевский, что Ленинград надо исключить из этого списка. Хотя бы потому, что предыдущая попытка наступления под Ленинградом не дала ожидаемых результатов. А для подготовки новой нужно время. К тому же ваш агент не может знать всех тайн Генерального штаба. А немецкий Генштаб такая осведомленность агента может насторожить.

– Совершенно согласен с вами, товарищ Сталин, – склонил Василевский русоволосую голову. – Я передам Штеменко, чтобы он исключил Ленинград из разработки.

– Мы должны атакующими действиями на других направлениях заставить немцев тратить свои резервы и лишить их возможности придти на помощь 6-й армии Паулюса… Если, разумеется, у нас с вами получится все, что мы запланировали. Имейте в виду, что об этой дезинформационной операции могут знать лишь трое: вы, Штеменко и Судоплатов. И никто больше, – произнес Сталин. И повторил с нажимом: – Ни-кто! И впредь ставьте меня в известность обо всем, что касается этой задачи.

– Так точно, товарищ Сталин.

– И еще вот что, товарищ Василевский. Пусть этот агент передаст немцам, что наступлением под Москвой будет командовать Жюков.

Василевский с изумлением вскинул голову и уставился на Сталина, но переспрашивать не стал: Сталин в это время возился с трубкой, точно в кабинете уже никого не было.

Едва начальник Генштаба вышел за дверь, как заглянул Поскребышев и сообщил:

– Курчатов. Игорь Васильевич.

– Проси, – прошелестело в ответ.

В кабинет стремительной походкой вошел высокий человек не более сорока лет от роду, с пронзительными черными глазами, очень похожий на тех революционеров-разночинцев конца девятнадцатого века, которые сперва шли в народ, затем в ссылку, а из нее в эмиграцию.

Сталин пошел ему навстречу с улыбкой, которая говорила о том, что он рад встрече, давно ее ждал, да все как-то не получалось, и вот наконец-то встретились. Он протянул руку, задержал руку посетителя в своей и заговорил, но в обыкновенной своей медлительной манере, так не вяжущейся с улыбкой, продолжающей блуждать на его губах и в излучинах табачных глаз:

– Рад с вами познакомиться, Игорь Васильевич. Моряки очень похвально отзываются о вашей работе по размагничиванию кораблей на Черном и Каспийском морях. Теперь, как я понимаю, немецкие магнитные мины не станут наносить ущерб нашему флоту?

– Не станут, Иосиф Виссарионович. Пока немецкие конструкторы не придумают что-нибудь нового.

– Очень хорошо, – произнес Сталин, беря Курчатова под руку. Проводив его к столу, предложил сесть. Когда оба уселись напротив друг друга, спросил: – А что у нас получается с танковой броней?

– И с броней мы разобрались, Иосиф Виссарионович. Не стану, с вашего позволения, вдаваться в технические подробности, скажу только одно, что броня в результате соответствующих присадок и термообработки приобрела оба взаимоисключающих свойства: сравнительно высокую вязкость при повышенной твердости. Хотя, разумеется, это не предел, и возможности для улучшения танковой брони еще не исчерпаны. Нам представляется, что и комиссия по военно-техническим вопросам при Академии наук СССР должна продолжать свою работу.

– А что, кто-то хочет ее закрыть?

– Да, некоторые товарищи считают, что она работу свою выполнила и себя исчерпала.

– Товарищи явно заблуждаются, Игорь Васильевич. У нас, как всегда, наблюдаются две крайности. С одной стороны – тяга создавать комиссии по любому случаю, с другой – закрывать их, едва получив мало-мальский результат. В данном случае, как мне представляется, кто-то подвержен мании второй крайности. Не волнуйтесь, мы не собираемся распускать вашу комиссию. Даже, пожалуй, наоборот: постараемся расширить пределы ее деятельности. Но меня, Игорь Васильевич, интересует вот какой вопрос. Не можете ли вы популярно объяснить, что такое расщепление атома урана и к чему оно может привести с военной, так сказать, точки зрения?

– А что, есть какие-то новые данные по этой проблеме? – подался Курчатов всем своим телом к собеседнику, и на подвижном лице его отразились неподдельный интерес и нетерпение.

– Кое-какие данные имеются, – уклонился Сталин от прямого ответа. – Но вы не ответили на мой вопрос.

– При расщеплении атомов урана должна выделяться колоссальная энергия. Более того, при определенных условиях, пока еще не совсем ясных, может возникнуть цепная реакция, последствия которой трудно предугадать, – заключил Курчатов, продолжая буравить Сталина нетерпеливым взглядом.

Сталин усмехнулся в усы. Курчатов не первый, кому он задает подобный вопрос, стараясь уяснить политический и практический аспекты этой темы. Поверив в реальность создания атомной бомбы, он советовался по этой проблеме с различными учеными, стараясь отыскать среди них такого, который смог бы возглавить некий орган, способный теоретически и практически решить задачу создания столь необычного оружия в СССР, понимая, что от того, кто возглавит эту работу, зависит девяносто процентов успеха. Курчатов, сочетающий в себе качества крупного ученого и организатора, что он и доказал на деле, возглавив научно-техническую комиссию, представлялся Сталину наиболее вероятным руководителем такого органа. Но именно поэтому он пригласил его на беседу последним, чтобы его кандидатура не накладывала некой тени на других.

– Я вижу, Игорь Васильевич, что эта проблема вас явно заинтересовала, – произнес Сталин, раскурив свою трубку.

– Еще бы, товарищ Сталин! – воскликнул Курчатов. – Я столько лет отдал изучению этой проблемы! К тому же товарищ Берия уже разговаривал со мной на эту тему. И я даже подготовил докладную записку, в которой изложил свое видение проблемы и способов ее решения. К сожалению, пока мы в этом направлении не продвинулись ни на шаг. У нас нет ни помещения, ни денег, ни оборудования. А та база, что имеется в Казани, не способствует плодотворной работе. Да и большинство ученых-ядерщиков все еще заняты не своим основным делом…

– И каким же именно?

– Кто служит в радиовойсках, кто простым рентгенологом в армейских госпиталях. Талантливый физик Флёров, например, служит специалистом по спецоборудованию в авиационном полку. Кое-кто все еще продолжает вести работы по размагничиванию кораблей, улучшению броневой стали…

– Что поделаешь, товарищ Курчатов, если ваши атомщики проявляют себя такими разносторонними специалистами. Их работа крайне важна. Но, как говорится, всякому овощу свое время. И вашему овощу время пришло. Именно поэтому я и обратился к вам, чтобы хоть в малой степени удовлетворить свое невежество. Так вот, должен вас известить: в Америке вплотную заняты этой проблемой и уже достигли кое-каких результатов на пути… э-эээ… получения цепной реакции. Кое-кто даже говорит о создании атомной бомбы. Как вы на это смотрите?

– Теоретически это вполне возможно. Что касается практического осуществления, то здесь еще очень много неясного. Мы до войны тоже наблюдали цепную реакцию деления ядер урана-235. Но в таких количествах и условиях, которые не позволяют делать далеко идущие выводы. Сложность заключается в том, как из ураносодержащей руды выделить уран-235. Пока известны два способа, но ни один из них до войны мы не успели опробовать. Наконец, у нас нет урана в таких количествах, чтобы вести масштабную работу. Нужна разведка месторождений, их освоение. В то же время, насколько мне известно, в Северо-Американских штатах сейчас собраны все лучшие физики и математики из разных стран, кто еще до войны работал в области расщепления атомов урана. Наверняка они в своих исследованиях продвинулись значительно дальше того уровня, который мне известен.