Назначенные Варенцом распорядительницами похорон Валентина Козинская и Анна Туушканова уже не раз добросовестно проверили готовность зала с гробом покойного Степана Фомича Шурыгина к наплыву горожан, но все было в порядке и ничто не мешало милым лучановским дамам поболтать и посплетничать:

– Она же ничего слышать не хочет! Вбила себе в голову – Москва и все! Да с ее-то балами вообще никуда не возьмут. А тут еще и подружка ее безголовая лезет за компанию – такая же отличница! Что они в Москве делать будут, где и на что жить? Не пущу!

– Конечно, одно дело – учиться или замуж, а так девочка одна и очень далеко! Нет, нехорошо это! А подружка ее – это Вика, дочь Петра Ивановича?

– Ну, да! Он же больной совсем, да и пьет без просыпу! А каким человеком был – первый секретарь горкома! Не зря говорят – пришла беда, отворяй ворота!

– Вот – вот. Сначала Союз помер, а потом жена. Но ничего, Вика уже совсем взрослая стала.

– Да какая она взрослая! Еще хуже моей! А еще эта сучка старая им головы задурила! Кристька мне высказала уже – она, мол, свободная и все решать сама будет! Я ей и говорю: «Это ты мужу своему заявишь, а пока я решаю!»

– Зачем ты их к Алевтине пускаешь? Ты же ее знаешь!

– А твой Антон, чего с ней в «Оноре» ходит? Вот то-то и оно! Послушают они нас, как же!

– Ты права, они скорее послушают эту старую клячу, которая сама ничего не нажила, а зятевым богатством похваляется. Они же все о миллионах грезят, да к каждому рублику уже веревочка привязана – не утащишь!

– Нет, не пущу! Раз учиться она не способна – пусть работать идет, а там, может, и замуж кто возьмет, родит и сразу поумнеет! Да и денег у меня на Москву нет, это об учебе я бы еще подумала, а так…

– Ох, Ань, держись! Девицы сейчас только телесами быстро зреют, а мозги как у младенцев остаются.

– Не поверишь – сама такая же была. Но раньше за девчонками ведь все смотрели, не только родители; а на виду и юбку длиннее оденешь и зубоскальничать со всеми парнями подряд не будешь, а сейчас – да хоть без трусов ходи, никого не удивишь! Не понимают дуры, что и защищать их никто не будет – это раньше никто не позволил бы парню не жениться на беременной девчонке, зато сейчас они все свободные по самые уши!

Стрелки больших часов в холле культурного центра неумолимо приближались к двенадцати, отсчитывая последние часы перед прощальной дорогой Степана Фомича туда, где его давно и верно ждет жена Марина Яновна. Этот недолгий путь по улицам его родных Лучан, мимо средней школы номер два, белоснежного греческого храма и городского парка со старыми дикими яблонями, горожане пройдут пешком, неся венки и пышные охапки разваливающихся гладиолусов и георгин. Пройдут семьями – с детьми и стариками, щедро вспоминая добром и грустью хорошего человека, друга и учителя; но, не забывая при этом, обсудить и своих соседей, властей и последние сплетни.

А жизнь продолжится, как бы несправедливо и горько не было это тому, чья боль и отчаяние не позволят прийти и попрощаться со Степаном Фомичом Шурыгиным, увы, но никто в мире уже не сможет ему помочь, прости…

И вот жар и заботы летнего дня отпустили маленький городок на свободу, долги все уплачены, и можно жить дальше. После прощального обеда в школьной столовой лучановцы разбредались по своим домам и квартирам, хотя, надо сказать, что многоквартирных домов в Лучанах было немного – двор пятиэтажек недалеко от закрытого завода, двор – у мэрии, да штук шесть старых двухэтажек на Шанхае; и все это богатство было нажито еще до перестроечных времен, а планам грандиозного жилищного строительства конца восьмидесятых уже никогда не суждено сбыться. Но все, что не делается – все к лучшему, и маленький городок, как и прежде, каждую весну будет утопать в цветущей пене диких яблонь и нежной пастели сирени, а летом сладкий ягодный дух из каждого частного домовладения легко сведет на нет вековые труды французских парфюмеров.

Только красота эта трудов требует и немалых, и сразу после похорон, лучановцы поспешили, как говорят в России, на сады. Огурцами в августе уже в банках любуются; а все силы брошены на бурлящее ягодное изобилие – малину, клубнику, смородину, вишню и конечно крыжовник – зеленый, красный, коричневый, мохнатый, сладкий и кислый одновременно. Ягоды эти едят все – и стар и млад, едят с сахаром, молоком, сметаной, хлебом, варят варенья и повидла, катают компоты и соки; да еще и к вокзалу на продажу тащат большими эмалированными ведрами; будете проезжать, не пожалейте, купите это сладкое чудо. А на подходе уже алеют острые крупные ягоды родом с далекого южного континента – помидоры, тянут к земле толстые зеленые стебли мясистые разноцветные перцы; да! – и еще арбузы и дыни зреют прямо на корню под горячим и ласковым южнорусским солнышком; патиссоны, кабачки и баклажаны – всего и не перечислишь; вот и не спят лучановские хозяйки до позднего часу – все благодарят Всевышнего за богатый урожай и изредка малодушно чертыхаются – куда ж пристроить этакую прорву!

Ну а вечер лучановцы посвятят Степану Фомичу – друзья, соседи, недруги, все соберутся за одними столами и будут грустить, смеяться и шутить, даря ушедшему свои улыбки, воспоминания и искренние пожелания покоя и умиротворения его бессмертной душе – пусть земля тебе будет пухом, Степан Фомич!

В просторной беседке лучановских великанов накрытый стол тоже ждет тех, кто знал Степана Фомича – супругов Мозовскую – Купцова, Карпухина с женой Сашенькой, Козинских Анатолия и Валентину, Виктора Эдуардовича Лозу, Марибэль и гостей – Галушкина с Гонсалесом. Дарья Сергеевна звала еще Армена Арсеновича и крестницу с мужем, но они не пришли.

Непозволительно нарушая всемирное гендерное равенство, стол собирали только женщины, ловко и дружно нарезая салаты, пироги, закуски и перебрасываясь последними новостями и сплетнями:

– Армена не было на похоронах, да и из Окуловых никто не пришел. А чего это Алину давно не видно, заболела, что ли?

– Да ты что, Юль, все ж знают, она с родителями поссорилась и из комнаты не выходит. Саша! Тащи пироги на стол – готовы.

– А твой Антон чего на кладбище не пошел? Слушай, Валентина! Тебе какая невестка больше нравится столичная или наша?

– Ой, теть Даш! Да уж хоть какую-нибудь дождаться бы! Укатит в Москву и внуков не будет.

– Астра ни в жены, ни в невестки не годится, да и любовница из нее не вышла – Фирюза болтала, а чему удивляться – она ж на вид чистый унисекс, да и по дому ничего не умеет, ну а какой мужик голодать согласится и на кухне и в постели!

– Ну и язык у тебя, Александра! В мегаполисах так, вроде, не говорят, в Лучанах научилась?

– Не говорят, там все изтолерантились до того, что как зовут соседей по подъезду, не знают! А я все хочу знать!

– Ой, правда! В маленьких городках и дышится свободней, и люди добрее. А вы, Дарья Сергеевна, о чем задумались?

– Да вот спросить тебя хочу, Юля – зачем Степан ту пьесу написал и зачем читать ее на людях стал?

– Я не знаю, Дарья Сергеевна! Но с ним что-то произошло в начале лета, он злой стал, капризный, ко всем цеплялся, а иногда как побитая собака выглядел.

– Точно! В нашем городке происходят жутко странные вещи! Вот хотя бы с Алевтиной – куда ее волосы делись?! Шурыгин забрал, что ли? А этот, с розовым беретом, из Испании приехал?

– А ты у мужа спроси, Саша! Только накорми сначала хорошенько – и там, и там.

– Ладно, девочки! Заканчивайте тут, а я пойду за Марибэль – что-то она долго с цветами возится.

– Да, Дарья Сергеевна… Странно, разве Марибэль не знает, что Наталья не придет?

– Ну, Санька! Доведет тебя язык твой – и точно не до Киева!

– Ты главное в Индию не целься, а то Карпухину туда ну никак нельзя!

Дружный хохот разорвал пространство Варенцовской беседки – женщины с подлинной симпатией вторили друг другу; ведь делить им и завидовать было нечего и некому, потому как каждая была замужем и хозяйкой в собственном доме.

Причем тут Индия? Так и быть, расскажу, но по порядку – когда Анатолия Козинского выгнали с завода, черная полоса наступила и в жизни Карпухина, его самого сократили, а точнее, тоже выгнали с работы, и причиной послужило его давнее обучение в школе милиции. Карпухинский сокурсник, Александр Александрович Корытов, как раз занял пост начальника лучановской милиции, а если тоже точнее, то временно исполняющего эти самые обязанности. И так ему хотелось исполнять их постоянно, что обасурманился гад прямо-таки до неприличия – возомнил себя Чинзисханом и давай измерять своих подчиненных по рукоятке монгольской плетки – в смысле кто ее выше, тому смерть. Ну а голова Карпухина выше всех торчала, потому как ни у кого больше милицейского образования не было, вот и пришлось экс-менту заняться физическим трудом.