– Ладно! Посмотрю твои художества – тогда и решим.

Лучаны привычно и слаженно включались в трудовой ритм рабочей недели – шуршали офисные компьютеры, начинались оперативки у коммунальщиков, последние оставшиеся в городе заводики (молочный и хлебный) рассыпались грузовичками со свежей продукцией по местным магазинчикам и детским садикам; а коренная лучановка Фирюза Абакумова уже шустро драила полы и весело покрикивала на обычно редких летних посетителей громадной городской поликлиники, возведенной все тем же кровавым сталинско-брежневским режимом согласно каким-то наполеоновским планам по росту местного населения, его культурного и материального жизненных уровней.

В белоснежном греческом общественном здании на площади имени Ленина очень живо, но тревожно, обсуждались события прошедших выходных:

– Это бедлам какой-то! Еще один такой денек и Гонсалесу не выжить! А вообще, все это очень странно как-то и непонятно!

– А кто были эти парни с ножницами? Ну, напрягись, Виктор, подумай!

– Да я уже думал, Аркадий Николаевич! Но их лиц я не видел, а голоса они не подавали. И потом, как не напрягайся – не поймешь, чем связаны убийство Шурыгина и волосы этой престарелой красавицы!

– Да связаны, точно связаны! За эти годы Мишкиного богатства Алевтина же последние мозги потеряла, помнишь, что Шурыгин про нее написал: «В наш век прогресса и свободы гранд сучки – чистое жулье, по койкам как по миру бродят – лишь было б чистое белье!».

– Я много слышал про эти чтения, но саму пьесу не видел. Дадите почитать?

– У меня ее нет, да и не было; просто Степан мне читал сначала отрывки, а потом ее всю целиком, вот, кое-что и запомнил.

– Уже десять, скоро гости явятся. Где общаться будем?

– В актовом, конечно! Чем больше ушей, тем лучше. Ты всех вызвал?

– Да – из образования и здравоохранения, из коммунального тоже, еще полицию и МЧС.

– Ну и ладненько, на виду, сам знаешь, и смерть красна! Давай, проследи за всем.

Сергей Галушкин с удивлением рассматривал наполовину заполненный зал лучановской администрации – десятки любопытных глаз вовсю шарили по важным гостям, и не один осведомленный зритель старательно прятал улыбку, натыкаясь взглядом на Наиля Равильевича Гонсалеса, одетого в шикарный серый костюм явно не отечественного производства и солнцезащитные очки из того же места; ну, чисто агент КГБ на пенсии – ведь всем известно, кто жирует на национальном богатстве России!

А великан-мэр уже объявил выступление Галушкина, и Сергей Васильевич, откашлявшись, бодро начал: « Товарищи! В этот трудное для Лучан время я обращаюсь к вам от имени губернатора – крепитесь, он с вами – в смысле, мы все с вами…».

Обалдев от сказанного и немного помолчав, Галушкин решил начать сначала: « Лучановцы и лучановки! Товарищи! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное убийство Степана Фомича Шурыгина объединило нас всех в одну команду, и мы все как один…» – тут мысли Сергея Васильевича побежали как зайцы по полям – быстро и извилисто: «Господи помоги! Что это я несу?!». Посланец губернатора украдкой провел рукой по верхней губе и щекам – ему показалось, что у него полезли жесткие рыжеватые усы, и кожа зарябилась крапинками; а язык продолжал нести что-то странное, но такое знакомое: « Мы все преодолеем! Наша доблестная полиция найдет убийц и покарает! Мы победим…».

В зале стало очень тихо – лучановские чиновницы как-то сразу из современных, деловых женщин превратились в обычных русских баб, сотни лет твердящих как молитву: «Только бы не было войны!», а чиновники мужеского пола резко выпрямили спины, так явственно почувствовав за ними ремни трехлинеек. Бедный Наиль Равильевич опять хлебал по полной ложке всю безнадежную тоску европейских прогрессоров отформатировать несовершенный земной мир – эта страна-неваляшка как пушки королей была и будет последним доводом Божьей Воли.

Сергей Васильевич умоляюще посмотрел в президиум, где Аркадий Николаевич Варенец уже опасно сполз на краешек стула и непонятно как удерживал свое великое тело от падения на пол; а Виктор Эдуардович Лоза растерянно крутил головой, твердо запретив себе всякое ассоциативное мышление. Спасение Галушкину явилось в виде стакана воды, принесенного пожилой девушкой по имени Марибэль – вышколенная Варенцом за сотни заседаний и совещаний, она как всегда четко выполняла его указания – напоить выступающего, чтобы помолчал и подумал, надо ли ему продолжать дальше выступать, и Сергей Васильевич решил, что с него хватит.

Но почему-то всем присутствующим почудилось какое-то мерзкое хихиканье, идущее широким фронтом прямо от стен, потолка и пола, и какая-то рябь пробежала по воздушному пространству зала заседаний и все – будто и не было ничего – ни баб, ни трехлинеек, ни усатого горца. Словно матрица звездного портала перегрузилась, совершив краткий бросок во времени (туда и обратно), но, как пишут в титрах иностранных фильмов, to be continued.

Еще одно событие, произошедшее в понедельник, стоит описать на этих страницах – совершенно случайная встреча Дарьи Сергеевны Варенец и Карпухина, а может и не случайная. Состоялась она в кабинете Карпухина, куда Дарья Сергеевна вошла, тяжело дыша, с большой сеткой красных помидоров.

– Здравствуй, Ленечка! Ох, не молодею я, а когда-то по десять килограмм играючи таскала!

– Садитесь, теть Даш! А куда вы с помидорами-то?

– Не куда, а откуда! На базарчике купила, хорошо, что он рядом с вами, а то до дома я не дотащу!

– А купили то зачем? У вас же этих помидоров не меряно на огороде!

– Значит надо! Ты-то как? Совсем не заходите с Сашенькой!

– Да все нормально – живем, работаем. А жена как раз хотела вам позвонить, что-то у нее все огурцы взрываются.

– Ничего, научится. Она умница – три года только у тебя хозяйничает, а ваш дом не узнать! А тебе помогать ей надо или работы много?

– Бывает…

– Да знаю я все про эту чертовщину! А ты не переживай, если не получится раскрыть, и в Москве не все раскрывают.

– Не переживать? Ну, попробую, конечно. Но чертей под крышкой не удержишь – сами вылезут.

– А это как Бог даст. Только крышечку эту зря бы не ворошить, под ней кроме чертей еще много чего есть. А вообще, хватит об этом! Передай Сашеньке пусть заходит – мы с ней вместе огурцы посолим, да и сам заходи.

– Хорошо, теть Даш! А давайте я вам помидоры до дома дотащу?

– Да я их у дежурного оставлю – ешьте пока свежие, а то вы без обеда часто работаете, а из дома ленитесь что-то брать.

Задумчиво рассматривая ярко-красный плод, Карпухин мрачнел и морщился все больше и больше – это шурыгинское убийство изъедало его будто ржавчина железо – все в нем было не так, как следовало бы. А главное, Карпухин уже почти знал, что ему надо делать – у кого и что спрашивать, но, в конце концов, Лучаны – действительно не Москва и надо бы заглянуть к Варенцам в гости.

С облегчением захлопнув папку с материалами расследования, Карпухин глянул в окно, где его недавняя посетительница о чем-то оживленно беседовала с Фирюзой. «Опять сплетничают» – подумал Карпухин, как вдруг Дарья Сергеевна, всплеснув руками, побежала грузными скачками в том самом направлении, куда Карпухин даже глядеть боялся; а Фирюза, зажав себе обеими руками рот, мелко затрусила в противоположную сторону.

«Здесь – не Москва, не Москва, не Москва!» – убеждал себя Карпухин, но не помогало!

Вот и настал этот день, грустный и нежный одновременно день, когда невозможно ничего изменить и исправить, день, когда вспоминают только хорошее и доброе, не пряча ничего в потайные карманы.

Степан Фомич не оставил на грешной земле родных по крови и закону людей – некому было кричать от горя и несправедливости, и некому было принимать соболезнования. Тело покойного привезла в городской культурный центр ритуальная служба, не заезжая на квартиру Шурыгина – там было тихо и пыльно с прошедшей субботы; а ставшие ненужными вещи и воспоминания старого учителя вряд ли дождутся нового хозяина. Грусть без боли – так провожают в последний путь хороших, но одиноких людей.