– Дядя Аркадий! Не могу я так…

– Не можешь? Тогда обиды свои детские запрячь подальше! Завтра тебе на работу – собачья, конечно, работа – все ремонты городского хозяйства на тебе. Ты прости – из Митрича помощник не ахти какой тебе будет – постарел и поглупел, но годика два еще поддержу его в начальниках, а тебе время заматереть и натаскаться.

– Да, дядя Аркадий, сделаю.

– Ну, вот и хорошо! А Мишке передай – с первых же денег пусть детский клуб отремонтирует, чтоб не мозолили они сильно глаза людям!

Солнце заглянуло в окошки дома Анатолия и Валентины и просигналило: «Можно жить дальше!» Жить! – и утро опять пришло к ним в дом, и Бог дал пищу, и день идет в трудах и суете, а вечером Валентина будет ждать мужа с работы, снова и снова разогревая остывший ужин. Красиво звучит, правда? Вот бы еще добавить – и жили они долго и счастливо и умерли в один день. Ох! Аж скулы от этакой сладости сводит! Увы, но сказки былью не станут, смиритесь и не ропщите, мужики!

«А как же на самом деле?» – спросите вы. Да также как и везде в России – тяжелая, неблагодарная работа, съедающая все силы души и тела, настоящий хомут для тягловой скотины; и ведь сам же не бросишь – кто вместо тебя этот воз потянет; но во стократ отвратней той добровольной каторги, этот бардак сверху донизу, так красиво упакованный бантиками – вот бантик «рынок», вот бантик «конкурентоспособность», а вот и «конкурс-аукцион» с «эффективностью» свисают – только выходит все как-то не по бантиковски совсем.

Да нет, Анатолий и не жаловался особо, ну высказывался, бывало, непечатными словами – не без этого, но другого для себя не искал; хотя уже на третьем году ремонтной деятельности его стали отличать и областное чиновничество среднего звена и местные филиалы крупных компаний, потому как эффективных менеджеров в России хватает, а вот тех, кто дело настоящее может сладить своей головой и своими руками, тех поискать еще надо; хотя, думается, они есть и сейчас, только в юристы с экономистами подались – все современную экономику в России организовывают да обслуживают, а она подлая, ну экономика эта, до того дерзка и не благодарна, что менеджерские руки опускаются все ниже и ниже.

Но вскоре новая беда постучалась в дом Козинских – их радость и надежда, родная кровиночка, единственный сын Антон отодвинулся от них как от заразных больных, будто китайскую стену воздвиг от набегов варваров и если матери еще дозволял поцеловать себя и волосы взъерошить, то отца старался просто не замечать. Анатолий сначала пытался поговорить с сыном и по-доброму, и криком – все без толку, а потом понял – сын просто начал жить с чистого листа, и в этой новой жизни он – сирота.

Почему, за что Антон убил отца и мать? А это действительно интересно! Дети не выбирают тот мир, в который приходят, для них он как воздух – дыши или умри, они без оглядки подчиняются всем нелепым и жестоким его законам; но, творя самые страшные вещи, они все равно правы и чисты перед нами – все понимающими, все видящими и все предающими; они как карающие ангелы точны и неумолимы, и еще – они не боятся смерти, а потому становятся Павликами Морозовыми и Олегами Кошевыми, оставляя нам как жалкие объедки с их роскошного стола бесстрашия и правды лишь страх, стыд и бессилие.

Все эти смутные годы Анатолий спасал только себя, и сын покарал его за это предательство, потому, что отказываясь жить по новым законам, отец не взял с собой Антона; и светловолосый юноша на пороге своего совершеннолетия понял, что в этом дивном и чудном мире ему все-таки придется врать, унижаться и предавать. «Зачем?» – спросите вы – чтобы добиться успеха и стать материально или еще как-то, но обязательно независимым, независимым от всех и вся. Вот поэтому-то, когда в Лучанах появился первый нувориш Михаил Окулов, а его друг Анатолий Козинский не захотел поступиться принципами и обменять свою единственную драгоценную жизнь на кучу бабла, его сын Антон осиротел и вступил в безнадежные крысиные гонки

И сегодня в двадцать девятый июльский день, стоя на привокзальной площади, Анатолий внимательно смотрел в лицо Карпухина, и понимал, что уже не имеет права верить словам своего старого друга; ведь в прошлую злополучную ночь он многое узнал про своего сына и понял, что будет врать, изворачиваться и страдать, но не предаст своего мальчика на милость даже самого справедливого суда в мире. Он улыбнулся уже притворной улыбкой и бросил небрежно другу: « Ну, ладно, встретимся как обычно, посидим у меня, расскажешь новости» и ушел.

Карпухин, открыв рот, смотрел вслед Анатолию: «Да что же такое происходит?! С ума все сошли после вчерашнего! Да, Степан Фомич, не скоро ты еще успокоишься!».

– Вы обязаны его задержать! Он хулиган! Нет, хуже – он террорист! А эти вокзальные тетки ему помогают! Мы представители губернатора, вы обязаны нас оградить!

– Да! Господин Карпухин, прошу разъяснить прессе позицию правоохранительных органов!

– Да уймись ты, пресса самозваная! Господин Гонсалес! Пишите заявление, по крику дела не заводят.

– Они – чеченские ваххабиты! Вы видели ее глаза – это глаза фанатика! А вы куда смотрите?! У вас нападают на демократов! Я немедленно свяжусь с ФСБ!

– Кто фанатик, Маргарита, что ли? Какие чеченцы? У нас оттуда только армяне живут, а эти – поляк, хохлушка и татарка Фирюза – это они ваххабиты?!

– Э… Наиль Равильевич, может, мы дадим время полиции разобраться в этом инциденте?

– Сергей Васильевич! Вы поразительно лояльны к этим вокзальным хулиганам!

– Господин Гонсалес! Я немедленно размещу материалы в СМИ! Это вопиющее надругательство над свободой и демократией!

– Ага! Только не забудь добавить, что старая ваххабитка – твоя двоюродная тетка, с которой ты подралась в мэрии за час до этого теракта! И кстати, что она там про конфеты, голову убитого и «Оноре» говорила? Астра Радулова! Я официально приглашаю вас в РОВД завтра в двенадцать, в пятый кабинет.

– Вы не заткнете мне рот! Господин Гонсалес, вы правы, надо обращаться к федеральным структурам и поднимать общественность!

– Я не желаю участвовать в этой клоунаде! Я здесь по делу и никого поднимать не собираюсь! А вам, Наиль Равильевич, надо хорошенько подумать – что в заявлении писать будете – о мужике со шлангом, мороженой горбуше и вздорной старухе, которой вы в лоб дали?

– Но …куда я покажусь в таком виде? Прекратите снимать! Немедленно уничтожьте снимки! Астра!

– Не трогайте аппарат! Я журналист!

– Я запрещаю публиковать это!

Карпухин хмыкнул: «Похоже, нашим ваххабитам все сойдет с рук! Хотя Фирюза все равно это опубликует в два счета!» и, пожав на прощание руку Галушкину, двинулся заниматься облагораживающей человека деятельностью, ну трудом в смысле. А Сергей Васильевич, удобно устроившись в гостиничном кресле, с большим интересом стал наблюдать, как почетный демократ и либерал областного разлива запугивает свободную прессу своими связями во властном истеблишменте.

Вечер плавно обволакивал Лучаны, даря прохладу и усталость горожанам, но не покой – особенно сегодня!

А надо сказать, что на ставшей уже знаменитой, центральной площади Лучан имени Ленина помимо звездного портала располагался еще один – пространственный. Это одноэтажный пристрой к бывшему советскому книжному магазину, ныне ставшему отделением федерального многофункционального центра по оказанию государственных услуг населению, и было у него приятное слуху и глазу рядового (и не рядового) россиянина название – «ОНОРЕ». Это слово благоухало как французские духи, обжигало как французский коньяк и утоляло как все французские сыры вместе взятые, вы только вслушайтесь – «ОНОРЕ!», ммм… французы – наша слабость, проглотим все что угодно, даже мистрали.

Пристрой этот порталил во Францию только один вечер в неделю – воскресный, в остальные дни и вечера здесь угощали отменными пельменями собственного изготовления, чебуреками и жареными яйцами с капустным салатом. Хозяином этого лучановского общепита был Андрей Генрихович Вельде, родом из украинских немцев-колонистов, что прибыли покорять южнорусские степи в восемнадцатом веке; ну вот колонизировали гости эти степи, колонизировали, да сами и выколонизировались – многие русскими стали, хотя и с немецкими фамилиями. И пусть прошлый век был весьма суров к российским немцам, но ведь и остальным аборигенам тоже немало досталось; а поэтому о справедливости, о наказании и милосердии в России спорят все, не только немцы, спорят яростно и бесконечно. Но никто лучше протопопа Аввакума еще не ответил спорщикам – человек не решает, страдать ему или нет, освободить его от страданий, боли и несправедливости может только смерть, но человек вправе выбрать – сломаться или выстоять. И пока этот выбор у нас есть – мы еще повоюем…