Когда упряжка остановилась, он спросил с некоторым беспокойством, так как в будни ветеринар приезжал в Клакбю редко:
— Что-нибудь случилось?
— Ровным счетом ничего, — ответил Фердинан, сходя с коляски. — Меня здесь поблизости позвали, и я завернул поприветствовать вас. К тому же завтра мы приехать не сможем. Придется отложить до следующего воскресенья.
Он протянул руку, вопреки установившемуся между ними негласному обычаю избегать в отсутствие посторонних глаз каких бы то ни было внешних проявлений дружбы. Оноре ленивым жестом дотронулся до нее. У него не было сомнений в том, каков смысл этого необычного рукопожатия: Фердинан собирался о чем-то его попросить. По ясному взгляду старшего брата ветеринар понял, что партия началась плохо; он слегка покраснел и, чтобы скрыть свое смущение, с преувеличенной поспешностью принялся расспрашивать о детях.
Оноре коротко ответил, дружелюбно поглаживая лошадь. Клотильда и Гюстав, младшие, еще в шкоде. Им пора бы уже и вернуться, но они всегда так медленно тянутся по дорогам. Алексис на общинных лугах пасет коров; осенью его тоже нужно будет отправить в школу. А Жюльетта в ожидании замужества — у нее еще есть время подумать над этим — работает в поле не хуже любого мужика: что же, приходится, брат-то ее сейчас служит.
— А Эрнест, он по-прежнему в Эпинале. Я тебе покажу его последнее письмо. Говорит, что сержант очень его уважает. Боже мой, я вот думаю, не собирается ли он потом завербоваться еще! Альфонс ему столько всякого наговорил… У тебя есть какие-нибудь новости от Альфонса?
Ветеринар помотал головой. Он не любил, когда ему напоминали о существовании этого недостойного брата, и Оноре знал это.
— Бедняга Альфонс, вот что значит не повезло в жизни. А ведь какой парень, лучше его я просто не встречал.
Фердинан обидчиво поджал губы.
— А что, неправда? — настаивал Оноре.
— Правда, — выдавил из себя Фердинан.
— Бедняга Альфонс, я часто вспоминаю о нем. Я вот думаю, он все еще в Лионе или нет, и интересно, сколько у него теперь детей. Ведь уже два года прошло, как он не подавал нам о себе никаких вестей.
Оноре выдержал паузу, а потом с коварной веселостью в голосе уронил:
— Хотя ты же его знаешь: в один прекрасный день явится безо всякого предупреждения и поселится у тебя со всем своим семейством на месяц — другой… Вот будет приятно его повидать.
Ветеринар, который пока еще не задумывался о подобной, не обещающей ничего хорошего перспективе, почувствовал, как у него от злости багровеют щеки; его белесые глаза заблестели жестоким блеском. Но он удержался от готового сорваться с языка обидного замечания по адресу Альфонса, что было бы весьма некстати в начале нужного ему разговора, который он обдумывал уже целые сутки. После неловкого молчания он спросил, как поживает Филибер Мелон, мэр Клакбю.
— У меня не было времени сходить проведать его, — ответил Оноре, — но вчера вечером я отправил к нему Жюльетту. Не шибко хороши у него дела, весь вышел. Такое впечатление, что на пару воскресений его еще хватит, не больше. Что же, старик как-никак, тут ничего не попишешь.
— Все равно жалко человека, — вздохнул Фердинан. — Филибер молодчина, и в мэрии он был на своем месте… А кстати, раз уж заговорили о мэрии.
Оноре не совсем верно истолковал смысл этого «кстати»… Он опередил брата:
— Я уже говорил тебе, что не хочу быть ни мэром, ни даже его заместителем. С меня хватает работы советника.
Ветеринар прищелкнул языком, как бы подкрепляя свое «кстати», и его худощавое лицо с честолюбиво задранным подбородком вдруг оживилось. Казалось, что именно в этот момент он нашел тот естественный переход от одной мысли к другой, который не мог найти.
— Ты не даешь мне сказать. Наоборот, у меня возникла мысль о совершенно другой кандидатуре. А поскольку ты обладаешь влиянием…
Оноре и в самом деле обладал вполне определенным влиянием, как в муниципальном совете, так и вообще во всем Клакбю. Ему понравилось, что об этом сказал его брат, и, польщенный, он стал внимать его словам более благосклонно.
— Представь себе, — продолжал ветеринар, — на днях у нас обедал депутат: сделал остановку в промежутке между двумя поездами. Вальтье — это друг, который уже оказал нам немало услуг и будет оказывать впредь, как тебе, так и мне.
— Я ничем не обязан Вальтье, и мне ничего от него не надо, ну да это не имеет значения.
— Никогда наперед не знаешь. Короче, во время обеда разговор у нас зашел как раз о Филибере Мелоне, и Вальтье дал мне понять, что у него есть на примете человек, которого он хотел бы определить в мэрию… О! Разумеется, он убежден, что его выбор послужит интересам общины. Вальтье — это воплощенная законность, человек с высоким чувством ответственности, и у него хорошая репутация в парламенте. Думаю, что мне не нужно перечислять тебе все его достоинства…
— Ну и в конечном счете, если кандидатура у него подходящая…
Фердинан издал смиренный смешок, как бы заранее извиняясь.
— Ты сейчас, конечно, своим ушам не поверишь, да и я сам, чего скрывать, тоже не сразу привык к этому имени… Речь идет о Зефе Малоре.
Оноре продолжительным свистом выразил нечто ироде восхищения бесстыдством своего брата.
— Во всяком случае, сразу видно, что ты не злопамятен.
— На первый взгляд, конечно же…
— Но что в твоем деле удивляет меня больше всего, так это то, что Вальтье отдает предпочтение именно Зефу, одному из самых злостных реакционеров, отъявленному ревнителю сутаны. Что бы это значило?
Ветеринару было не по себе, и он ответил осторожно:
— Не знаю… Это трудно объяснить… Должен тебе сказать, что политические обстоятельства сейчас особые. Уже одна только программа генерала Буланже примирила немало противников; она может оказаться связующим звеном между внешне казалось бы враждующими партиями. А в такой период анархии, который мы переживаем сейчас, нужно стремиться к союзу. Факты приводят нас к мысли о том, что…
— Послушай, я не знаю ни программы генерала, ни фактов, не знаю ничего. Но зато я знаю Клакбю, и я утверждаю, что сделать Зефа мэром — это значит наплевать в лицо и всем республиканцам и самой республике. И с помощью одного только Буланже здесь ничего не объяснишь.
— Ну, если на чистоту, то мне кажется, что Вальтье знаком с кем-то из семьи Малоре… связи, как он мне сказал…
— Связи? Подожди-ка, подожди! А случайно это не дочка Зефа… ну конечно же, она, его Маргарита, маленькая плутовка, которая устроилась в Париже еще два года назад. Видная девка, ничего не скажешь, и, как я вижу, блюдет дух семейственности!
Фердинан, чтобы уйти от. ответа, принялся затягивать ремень упряжки.
— Я знаю, — сказал он после паузы, — ты скажешь, что семья Малоре всегда была настроена против моего отца…
— Плевать я хотел, — с презрением сказал Оноре.
— Ну а что касается той истории с ополченцем, то не будешь же ты припоминать ее Зефу спустя пятнадцать лет? Я думаю, ты согласишься со мной: нужно быть лишенным великодушия и здравого смысла…
Оноре молчал. Повернувшись спиной к брату, он отогнул губы лошади и притворился, что рассматривает у нее зубы. Но злость делала его неловким, и рыжий жеребец высвободился резким движением головы. Ветеринар почувствовал, что наткнулся на серьезное препятствие, и, стремясь побыстрее преодолеть его, решил, что здесь можно проявить настойчивость.
— Если вести счет всем мелким ссорам, которые накапливаются за двадцать лет с разными людьми, то останешься вообще без единого друга. Если Зеф в чем-то и провинился, то сегодня ты уже можешь простить его.
— Нет, — сказал Оноре.
— Ну полно, полно! В конечном счете ведь не умер же ты от этого.
Оноре пожал плечами. Он хотел удержать голову лошади и сжал ее нервным движением. От боли животное заржало. Фердинан, раздосадованный, больше не скрывал своего нетерпения.
— И к тому же, что во всей этой истории с ополченцем правда? Такая во всем неопределенность, неясность. Никто здесь о ней никогда и не слышал.
