— Ну, зови же Маргариту…

Ноэль с яростной нежностью тянул ее за волосы, шепча ей в ухо неистовые слова. Она почувствовала, как по ее телу бегают сильные руки, ощупывают ее, задерживаются, теряют терпение. Зеф торопливыми движениями поднял ей юбку и край панталон; в полутьме показалось белое тело, и оба мужчины наклонились над ней, голова к голове, со смешками, в которых смешались тоска и нетерпение. Не отпуская полос Жюльетты, Ноэль взялся рукой между штанинами панталон и потянул девушку к изголовью кровати, а отец подталкивал ее, держа ее руки прижатыми к телу, и срывающимся голосом говорил:

— Все-таки, а все-таки…

— Пустите меня, — жалобно простонала Жюльетта. — Я не хотела… клянусь вам, я не хотела…

Она подумала об Оноре, о доме, где ее ждали, и ее охватил жгучий стыд. Она сделала резкое, сильное движение; Ноэль получил удар в лицо, который заставил было его заколебаться, но, разъярившись, он тут же оправился и одним рывком бросил ее на постель. Жюльетта, закрыв глаза, чувствуя, как из груди ее рвется наружу вопль стыда и наслаждения, ожидала развязки, но тут вдруг послышался стук в дверь. Оба Малоре отпустили свою жертву и, затаив от испуга дыхание, отошли от кровати. Жюльетта вскочила на ноги и крикнула:

— Войдите! Войдите!

Деода толкнул дверь и сказал:

— Добрый вам день, это я, почтальон.

И он засмеялся, потому что действительно был почтальоном. Он зашел к Малоре не случайно, его привели туда его обязанности почтальона. Утром он отправился в Вальбюисон, а потом, степенно шагая размеренным шагом почтальона, вернулся оттуда с забитой письмами сумкой. Между домами Дюров и Коранпо он немного помочился у изгороди, без особой на то нужды: вот эти-то минуты и записались на некий драгоценный счет (если допустить, что он пришел слишком, рано). Но он не знал этого, ну ничегошеньки не знал, потому что это не относилось к его работе. Хорошие почтальоны никогда ничего не знают, они просто мочатся у изгороди, вот и все. Потом он зашел к Бертье, к Рюзийонам и пошел дальше, как обычно, по тропе между яблонями. Хорошие почтальоны просто входят в кухни и говорят: «Это я, почтальон», — и молодые девушки оказываются спасенными от злого умысла. А все потому, что почтальоны хорошо знают свое дело.

Зеф с сыном злились на него из-за только что испытанного страха, а он спокойно смотрел на них своими фарфоровыми глазами.

— Я запоздал, — сказал он, — но это потому, что поезд опоздал больше обычного. У меня есть письмо для Маргариты.

Жюльетта, поправляя прическу, смотрела на его большую круглую голову, сидевшую у Деода, как и у всех людей, на плечах; в этот момент он наклонил ее в левую сторону, чтобы удобнее было смотреть в почтовую сумку; это так говорится: чтобы удобнее смотреть, а на самом деле просто потому, что он был добрый.

— Деода, мой настоящий друг, вы хороший почтальон!

— Я делаю свое дело, — мягко ответил Деода. — А Маргариты что, нет дома?

Зеф протянул руку за письмом.

— Она одевается, сейчас выйдет, — сказала Жюльетта. — Мне бы хотелось, чтобы вы подождали ее вместе со мной во дворе. Там и отдадите ей письмо.

— Хорошо, малышка; а вам обоим до свиданья. Передавайте привет Анаис.

Жюльетта хлопнула дверью, оставив Малоре одних, и во дворе, на солнце, потянулась.

— Я вас очень люблю, Деода.

— Надо быть поосторожней, малышка, — пробормотал почтальон.

— Вы знаете, я не виновата.

— Надо быть поосторожней, вот и все. Однажды, когда тебе было пять лет, да, точно, пять лет, ты заблудилась и плакала около леса на дороге, что ведет и Вальбюисон, и я привел тебя за руку домой, когда делал свой обход. Если бы жена была еще жива, она бы подтвердила мои слова. Она еще дала тебе тогда грушу. Сорвала с грушевого дерева, что росло возле угла дома, ты должна помнить, это были груши, которые назывались «кюре». Жена любила их.

Из дому вышла Маргарита и обняла Жюльетту.

— У меня есть для тебя письмо, — сказал почтальон.

Маргарита прочитала письмо, сунула его за корсаж, и они втроем пошли вниз по тропе между яблонями. Когда почтальон оставил их одних, Маргарита сказала Жюльетте:

— Тебе не повезло; он пришел как раз в самый момент… ты-то небось думала, что уже все, так ведь?

— Ты же сама знаешь, что я не хотела, и то, что мы приняли меры предосторожности, подтверждает это.

— Это всегда так: не хочешь, а потом оказываешься довольна тем, что случилось, когда это не по нашей вине.

— Тебе нравится, вот за себя и говори, — сердито сказала Жюльетта.

— Ну нет, это скорее как раз твой случай… я-то из всего этого не делаю таких сложностей. Я вот знаю, что ты вбила себе в голову заставить меня переспать с твоим отцом; ну и хорошо, я соглашаюсь, потому что я от этого получаю удовольствие. Не говоря уж о том, что Оноре тоже будет доволен, и я его понимаю…

Жюльетта покраснела, а Маргарита со злостью в голосе добавила:

— Ведь обычно-то с такой женой, как у него, ему от любви не много радости.

— Если ты думаешь, что все мужчины такие, как и твоей семье, то ты ошибаешься. Моему отцу пленить на все, он ни в грош не ставит то, про что ты мне тут рассказываешь…

— Ну это еще как сказать. И потом, почему же ты зашла ко мне в час, а? Вальтье-то должен был приехать только в три.

— Нет, не в три. В час. Я сделала все, как мне сказал мой дядя Фердинан.

Маргарита вытащила из-за корсажа письмо, которое ей вручил почтальон.

— Я только что получила записку от Вальтье. Вот что он пишет: «Моя дорогая неистовая малышка. Твой толстунчик депутат приехать в Клакбю в четверг в три часа пополудни, как мы с тобой договаривались, не сможет…» Ясно? И он просит меня приехать к нему в Париж, куда его вызвали раньше, чем он рассчитывал. Но он говорит: «в три часа».

— Так ты завтра поедешь? — смущенно спросила Жюльетта.

— Нет, не завтра. Пятница не слишком подходящий день для поездок. Уеду в субботу утром, причем без малейшего сожаления. В родных краях, знаешь, что-то невесело. Красивой девушке тут часто не хватает того, чего она заслуживает, особенно во время жатвы. Ты-то небось тоже скучаешь здесь, а?

Жюльетта пожала плечами.

— Раз твой депутат не приехал, то тебе теперь и утруждать себя не стоит.

— Поскольку мы уже почти пришли, то мне не хочется возвращаться назад, не поприветствовав Оноре.

Когда они вошли во двор дома, Одуэн кивнул им из окна столовой, и Маргарита заметила Жюльетте:

— Я смотрю, твой отец тоже надел чистую рубашку.

Оноре, весьма довольный тем, что успел побриться, высунулся из окна и приветливо улыбнулся Маргарите.

— Депутат написал, что он не приедет, — объявила Жюльетта дрожащим от гнева голосом, — но Маргарита все-таки напросилась к нам; вот ведь настырная, вся в папашу, а то еще и хуже!

Одуэна, пораженного особым блеском ее глаз, внезапно охватило беспокойство, и он спросил:

— Зеф?

— Вы лучше спросите у его дочери, может она вам расскажет.

Жюльетта ушла в ригу, где мать в предвкушении интересных событий занялась стиркой.

— Что случилось? — спросил Одуэн. — Черт подери, если бы я знал…

— Да ничего не произошло, — ответила Маргарита, — на этот счет будьте спокойны. Когда я повернулась к ним спиной, Ноэль ущипнул ее за руку. Так что, как видите, ничего особенного… Пригласите же меня войти, снаружи так жарко.

Не дожидаясь ответа Оноре, она вошла к нему в столовую, заперла дверь на задвижку и закрыла окно.

— Жалюзи опускать не буду, я люблю видеть то, что делаю, — сказала она.

У Оноре сразу вылетели из головы все вопросы, готовые минутой раньше сорваться с его уст. Он вдруг сделался слабым, как ребенок. Маргарита сняла с себя платье, юбку, потом блузку, а. он стоял, не находя, что же ей сказать. Она осталась в одном корсете, из-под которого выглядывала тонкая ажурная сорочка, перевязанная голубой лентой, и в очень коротких панталонах, кружевная оторочка которых позволяла видеть чулки едва ли не выше колен. Оноре обошел вокруг нее, протянул руки, чтобы схватить ее, но она увернулась и побежала к камину.