– Зинди, почему ты не поздоровалась с Дани? – сердито спросил Никлин, как только они отошли достаточно далеко.

– Ты говорил за нас обоих, – Зинди разозлилась не на шутку, о чем свидетельствовал вздернутый маленький подбородок. – И что это еще за дерьмо о твоем дядюшке и каком-то саде камней?

Зинди не прибегла к своему излюбленному эвфемизму "бычий навоз", и это утвердило Никлина во мнении, что у него, похоже, опять возникли сложности. На сей раз с Зинди.

– Ты не поймешь, – неубедительно сказал он.

– Чего я не пойму, так это почему ты постоянно врешь. Зачем ты это делаешь, Джим?

"Я бы не прочь и сам узнать зачем", – грустно подумал Никлин. На щеках его выступил жаркий румянец.

– Но ты все-таки не ответила, почему столь невежливо обошлась с нашей новой знакомой.

– Она разговаривала со мной как с маленьким ребенком. "Важное мероприятие"! – Зинди презрительно фыркнула.

Никлин решил промолчать. Они покинули площадь, пересекли переулок Четырех лошадей, вошли в кафе мистера Чикли и заняли отличные места у окна. В дальнем от дверей конце кафе сверкала стойка из стекла и хромированного железа. Толстяк Чикли очень гордился тем, что собственными руками обустроил кафе в полном соответствии с эпохой. Правда, не слишком ясным оставался вопрос, какую именно эпоху он стремился воспроизвести. Псевдовикторианские газовые рожки на стенах там и тут перемежались с цветными неоновыми полосками. Вдоль стен тянулись два ряда кабинок, сейчас в основном пустовавших. Похоже, заведение Чикли не выдерживало конкуренции с Кори Монтейном.

Пока Зинди делала у стойки свой сложный заказ, Никлин окинул себя взглядом и совершенно не удивился, обнаружив, что руки у него слегка дрожат. Что же все-таки с ним случилось там, на площади? Ведь Никлин никогда прежде не вел себя так с незнакомками. Однако оставалось неясным, поняла ли она, что Никлин к ней приставал? Можно ли ее поведение назвать поощрением? Ведь ни одна женщина, проживающая в Оринджфилде, не стала бы отвечать таким образом в подобной ситуации. Никлин хорошо знал, что в глазах большинства жителей города он был не только неудачником и неисправимым чудаком, многие, ко всему прочему, подозревали его в гомосексуализме. Наверняка, он вырос бы в глазах мужской половины Оринджфилда, а, возможно, и в глазах многих женщин, если бы время от времени бывал в определенных домах, жительницы которых предпочитали зарабатывать деньги древнейшей профессией. Основная причина, по которой Никлин воздерживался от посещения подобных заведений, состояла в его стремлении оградить свою частную жизнь от чужих взглядов. Поэтому Никлин ограничивал свою интимную жизнь редкими эпизодами в Вестон-Бридже, куда время от времени наезжал за книгами и запчастями.

– А вот и я! – Зинди подошла к столу с подносом, на котором теснились высокие запотевшие стаканы. – Ты только посмотри, Джим! Наверное, так должен выглядеть рай.

– Неплохо.

– Деревенщина! Жалкий обыватель, не способный оценить подлинное произведение искусства! – весело воскликнула Зинди.

– Может и так…

Никлин взял ложку и задумчиво ткнул в бледно-зеленую массу ближайшего к нему стаканчика.

– Кто из нас теперь невежлив?

– Виноват.

Он безразлично отметил, что вовсе не чувствует себя виноватым. "Зинди, дорогая, почему бы тебе не оставить меня хоть на время в покое!" –с тоской подумал Никлин.

– Джим, я знаю, что с тобой происходит! – Зинди торжествующе улыбнулась перепачканными мороженым губами. – Да, я знаю, что угнетает нашего Джима!

– Вот как?

– Он влюбился! Бедняжка совершенно потерял голову от Дамы В Черном.

– Зинди, ешь свое мороженое и не болтай глупостей. – Никлин взглянул на нее с еще большим раздражением. – Ты несешь совершеннейший вздор!

– А вот и нет! Я за тобой наблюдала. – Зинди кинула в рот вишенку и, глядя на Джима, неторопливо принялась жевать. – У нее совсем неплохие буфера.

Никлин понимал, что ему следует немедленно отчитать Зинди за подобный лексикон, но после ее замечания, он почувствовал, что возбуждение вновь охватывает его. Только сейчас Никлин понял – несмотря на стройную, даже худощавую фигуру. Дани обладала крупной высокой грудью. А как она ему улыбнулась! Сам Джим старался улыбаться как можно реже, считая, что когда он улыбается, уголки губ поднимаются вверх, делая его похожим на деревенского дурачка. Так, во всяком случае, полагал сам Джим. Но у Дани улыбка была совсем иной – уголки губ у нее скорее иронично загибались вниз. Такую улыбку Никлин всегда считал признаком душевной зрелости и жизненного опыта. Интересно, как звучит ее фамилия? Никлин вздохнул. Не свидетельствует ли немного усталая тяжесть ее век и припухшая верхняя губа об усердных занятиях сексом? Может быть, даже с Кори Монтейном. Никлин читал, что руководители религиозных сект зачастую спят со своими наиболее привлекательными последовательницами. А может быть, в этой секте секс является частью религиозного ритуала. Может быть, Дани спит со всеми членами общины Монтейна?! Если это так, то и Никлин получит свою долю, даже если придется притвориться приверженцем их дурацкой религии.

Никлин почувствовал одновременно и острое физическое желание, и ревность, и протест. Он даже заерзал на месте от нетерпения. Ему необходимо быть сейчас с Дани, а не разыгрывать из себя заботливую няньку перед этой рано созревшей девчонкой, которая пиявкой присосалась к нему. Он с тоской посмотрел сквозь прозрачную штору, создававшую в кафе Чикли атмосферу уединенности. Вдали была видна городская площадь. Никлин попытался разглядеть Дани, но густая листва и снующие люди мешали что-либо увидеть.

– Джим, мне пришла в голову отличная мысль, – заявила Зинди. – Ведь тебе сейчас вовсе не хочется есть мороженое, не так ли?

– Пожалуй, что и так. Что-то настроение пропало.

– Ну, это еще мягко сказано. А что, если ты отдашь мне свое мороженое? Я с удовольствием съем и твой порцию, правда, на это уйдет несколько больше времени, – Зинди говорила сосредоточенно и серьезно, словно генерал, разрабатывающий план крупной операции, – а ты можешь пока смотаться на площадь и назначить свидание своей Даме В Черном. Ну как, что ты на это скажешь?

– Я… – Никлин с любовью, чуть ли не с поклонением взглянул на нее. – Но как же ты, Зинди? Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?

Зинди пожала плечами:

– Что может случиться со мной в кафе-мороженом?

Никлин встал, благодарно побарабанил пальцем по тулье ее шляпы и выскочил на улицу. По пути на площадь он вдруг понял, что в отсутствие Дани он вновь обрел свою проклятую застенчивость. Никлин совершенно не представлял, о чем и как говорить с ней, и – поразительно! – ему захотелось вернуться в кафе, к Зинди. Взглянув на небо, Никлин увидел, что край солнечного диска уже скрылся за очередной силовой линией. Совсем скоро наступит ночь, Джим надеялся, что под ее покровом к нему вернутся отвага и наглость, но к тому времени он обязан будет вернуться к Зинди. Преодолевая мощные волны звуков, несущихся из динамиков, Никлин подошел к толпе. Монтейн все еще пугал собравшихся своими ужасными предостережениями, но его слова проходили мимо ушей Никлина. Джим трижды обошел толпу слушателей, белый шатер, грузовики и домики на колесиках. Дани нигде не было.

Испытывая одновременно горькое разочарование и невероятное облегчение, он решил вернуться, в кафе Чикли. Еще издалека Никлин отчетливо увидел Зинди, ярко освещенную только что зажженными в кафе лампами. Девочка сосредоточенно поглощала мороженое. Он улыбнулся при мысли о том, как приятно будет возвращаться с ней домой. Никлин будет рад ее ни к чему не обязывающему присутствию.

– Мы сегодня поработали совсем неплохо, – сказал Кори Монтейн, –гораздо лучше, чем обычно.

Он обращался к группе человек в сорок, состоявшей исключительно из его приверженцев. Слушатели одобрительно, но как-то не совсем уверенно загудели. Было довольно необычно, что Монтейн созвал общее собрание в столь поздний час. Все понимали – предстоит что-то серьезное. Собравшиеся сидели плотным кругом в углу шатра. Все входы были задернуты и застегнуты. Шатер освещала единственная лампа, висевшая под самым потолком и усугублявшая ощущение темноты в дальних углах огромной палатки. Атмосфера таинственности усиливалась тем, что Монтейн сидел в центре круга слушателей и говорил очень тихо, так, чтобы снаружи его нельзя было услышать, даже приложив ухо к брезентовой стене шатра.