Шэнноу вышел из буфета, забрал свои сумки и поднялся по двум маршам лестницы в свою комнату. Она оказалась больше, чем он ожидал, с двуспальной отделанной латунью кроватью, двумя глубокими креслами и столом, на котором стояла масляная лампа. Он бросил сумки за дверью и проверил окно. До мостовой внизу было около сорока футов. Он разделся, лег на кровать и проспал двенадцать часов. Проснулся с волчьим аппетитом, быстро оделся, пристегнул пистолеты к поясу и спустился на первый этаж. Хозяин, Мейсон, кивнул ему.

– Как насчет горячей ванны? – спросил Шэнноу.

– За дверью налево. Сразу увидите. Шагов через тридцать.

Он увидел замызганный сарай с пятью металлическими лоханями, разделенными занавесками на латунных кольцах. Шэнноу направился к дальней, подождал, пока двое служителей наполнили ее горячей водой, а тогда разделся и забрался в лохань. На полочке лежал обмылок и жесткая щетка. Хорошенько намылившись, он вымылся до скрипа, потом вылез. Полотенце было похоже на дерюгу, но свое назначение выполнило. Он оделся, заплатил служителям и неторопливо пошел по главной улице на манящий запах жарящейся грудинки.

Харчевня помещалась в длинном дощатом строении с вывеской «Веселый паломник». Шэнноу вошел и выбрал столик так, чтобы сесть у стены лицом к двери.

– Что возьмете? – спросила Бет Мак-Адам. Шэнноу поднял глаза на ее голос и покраснел. Потом встал и сдернул шляпу с головы.

– С добрым утром, фрей Мак-Адам.

– Бет. И я спросила, что вы возьмете.

– Яичницу… грудинку… что-нибудь.

– Имеется горячий напиток из орехов и древесной коры. С сахаром очень приятный.

– Отлично. Я попробую. Вам, как вижу, недолго пришлось искать работу.

– При нужде не выбирают, – сказала она и ушла. Шэнноу расхотелось есть, но он заставил себя жевать и проглатывать. Напиток был черным, как преисподняя, и даже с сахаром отдавал горечью, но вкус во рту остался приятный. Он заплатил из своего скудеющего запаса обменных монет и вышел на солнечную улицу. Там собралась толпа, и он увидел, что на середине мостовой стоит вчерашний молодой человек.

– Дьявол, это же, приятель, совсем просто! – сказал он. – Стой там, а когда будешь готов, урони кувшин.

– Да не хочу я, Клем, – ответил дородный рудокоп, к которому он обращался. – Ты же меня убить можешь, дьявол тя возьми!

– Пока я никого еще не подстрелил, – сказал пистолетчик. – Хотя, конечно, всегда бывает первый раз!

Толпа разразилась хохотом. Шэнноу стоял, прислонившись к стене харчевни, и смотрел, как люди расступаются, образуя две шеренги вдоль домов. Толстяк стоял шагах в десяти от пистолетчика, держа в вытянутой руке кувшин.

– Давай, Гейри! – крикнул кто-то. – Брось его! Рудокоп уронил кувшин в тот момент, когда Шэнноу перевел взгляд на пистолетчика. Рука молодого человека опустилась, взметнулась, и по улице раскатился треск выстрела. Кувшин разлетелся мелкими черепками, и толпа восторженно завопила. Шэнноу отлепился от стены и направился к гостинице мимо них.

– Тебя как будто это и не впечатляло вовсе, – заметил молодой человек, когда он поравнялся с ним.

– Нет, очень! – заверил его Шэнноу, не замедляя шага. Но молодой человек пошел рядом с ним.

– Клем Стейнер, – сказал он, подстраиваясь к шагу Шэнноу.

– На редкость метко, – добавил Шэнноу. – У вас быстрая рука и точный глаз.

– А ты бы мог так?

– И за миллион лет не попал бы, – ответил Шэнноу, поднимаясь по ступенькам к дверям гостиницы. Вернувшись в свою комнату, он достал из сумки Библию и пролистывал страницы, пока не дошел до слов, эхом отдававшихся в его сердце:

«И вознес меня в духе на великую и высокую гору и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с Неба от Бога. Он имеет славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному. Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов… И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец… И не войдет в него ничто нечистое, и никто, преданный мерзости и лжи…»

Шэнноу закрыл Библию. Большая и высокая стена. Совсем, как та, в конце долины.

Он надеялся, что так и окажется. Бог свидетель, он надеялся на это.

Шэнноу разбудили звуки выстрелов. Он слетел с кровати и, подойдя к окну сбоку, посмотрел вниз на освещенную луной улицу. На мостовой валялись два человека. Клем Стейнер стоял с пистолетом в руке. Из игорных заведений выскакивали люди, бежали по тротуарам. Шэнноу покачал головой и снова лег.

Утром он позавтракал в длинной зале – миской протертой овсянки и большим кувшином черного напитка. Назывался он баркеровкой в честь Баркера – человека, который за несколько лет до этого первым начал варить его в этих местах.

К его столику подошел Борис Хеймут.

– Вы позволите сесть с вами, менхир? – спросил он робко.

Шэнноу пожал плечами, и маленький лысеющий арканист придвинул себе стул. Буфетчик принес ему баркеровки, и он несколько минут молча ее прихлебывал.

– Интересная смесь, менхир Шэнноу, А вам известно, что этот напиток облегчает головные и ревматические боли? И к нему можно пристраститься. – Шэнноу отставил кружку. – Нет-нет! – улыбнулся Хеймут. – Я имел в виду: просто полюбить его. Никакого вредного воздействия он не оказывает. Вы долго пробудете в Долине Паломника?

– Еще два дня. Может быть, три.

– Такое прекрасное место! Но, боюсь, вскоре оно станет совсем уж опасным.

– Вы закончили работу с кораблем? – спросил Шэнноу.

– Мы… Клаус и я… получили распоряжение оставить раскопки. Там теперь всем командует менхир Скейс.

– Сожалею. Хеймут развел руками.

– Собственно, ничего нового ждать больше не приходится. Мы продолжили раскопки и обнаружили, что это лишь часть корабля. Видимо, он переломился, когда тонул. Тем не менее все теории, будто это было здание, полностью опровергнуты.

– Что вы будете делать теперь?

– Дождусь, когда тут соберется караван, а тогда отправлюсь назад на восток. Раскопки где-нибудь да ведутся. Без них я жизни не мыслю. Вы слышали ночью стрельбу?

– Да, – ответил Шэнноу.

– За последний месяц здесь насильственной смертью погибли четырнадцать человек. Тут хуже, чем на Великой Пустоши.

– Тут есть богатства, – сказал Шэнноу. – Они притягивают людей, склонных к насилию, слабых духом людей, дурных людей. Я видел это в других краях. Как только богатство истощится, нарыв лопнет.

– Но ведь есть люди, менхир Шэнноу, которым дано вскрывать такие нарывы, не правда ли?

Шэнноу поглядел в его молочно-голубые глаза.

– Без сомнения, менхир Хеймут. Но как будто не в Долине Паломника.

– О, мне кажется, менхир, один из них тут. Но он хранит и равнодушие. Вы все еще взыскуете Иерусалима, Йон Шэнноу?

– Да. И я больше не вскрываю нарывы.

Хеймут отвел глаза… и переменил тему.

– Два года назад я встретил путешественника, который говорил, что побывал к югу от Великой Стены. Он говорил о невиданных чудесах в небе – гигантском мече, который висит под облаками в венце из крестов на рукояти. Менее чем в ста милях от него находятся развалины города невероятных размеров. Я бы душу продал, лишь бы увидеть подобный город!

Глаза Шэиноу сузились.

– Не говорите так – даже несерьезно. Вас могут поймать на слове.

– Мои извинения, менхир! – Хеймут улыбнулся. – Я на мгновение забыл, что вы верующий. Вы намерены проникнуть за стену?

– Да.

– Это край неведомых зверей и великих опасностей.

– Опасность повсюду, менхир. Вчера на улице погибли два человека. Нигде в мире нет безопасного места.

– Это все больше становится истиной, менхир Шэнноу. С последнего полнолуния произошло – только в Долине Паломника – шесть изнасилований, восемь убийств, шесть перестрелок с летальными исходами, не говоря уж о ранах и синяках, полученных в поножовщине и иных драках.

– Зачем вы запоминаете такие цифры? – осведомился Шэнноу, допив баркеровку.