Вновь заговорив об этом, я хочу отвести от себя упрек в хвастовстве; как я неоднократно говорила в свое оправдание, эти слова рождает не преданность отцу, а существо дела. Разве интересы истины мешают мне одинаково любить отца и истину? Ведь я решила писать правду, и к тому же правду о доблестном муже. Если же случилось так, что он оказался отцом автора, то пусть его имя войдет в мое сочинение как нечто побочное, а повествование придерживается природы истины. Ведь я уже имела случаи проявлять любовь к отцу и этим заточила копья и навострила мечи многих своих врагов. Об этом знают те, кому знакомы мои дела. Но в историческом сочинении я не преступлю границ истины. Одно время – для дочерней любви, и тогда я проявила мужество, другое – для истины, и если оно наступило, я не стану им пренебрегать. А раз, как я сказала, и это время выдает во мне любящую дочь, то я не хотела бы, чтобы людское недоброжелательство затемнило истину. Однако вернемся к нити моего повествования.

Все то время, в течение которого там был разбит шатер самодержца, Алексей не имел иного занятия, кроме зачисления в войско новобранцев и тщательного обучения их натягивать лук, потрясать копьем, править конем и становиться расчлененным строем[1502]. Он обучал воинов новому боевому порядку, который он изобрел, а случалось, что и сам выезжал вместе с ними, объезжал фаланги и давал полезные советы.

Солнце уже сошло с больших кругов и, миновав осеннее равноденствие, опустилось на южные круги; самодержец счел это время удобным для похода и со всем войском выступил по направлению к Иконию, согласно тому намерению, которое имел с самого начала. По прибытии в Никею он выделил из состава войска легковооруженных воинов во главе с опытными военачальниками, приказав им с целью добычи фуража двигаться впереди и совершать силами отдельных отрядов набеги на турок. Он велел им, однако, в случае если бог дарует победу и они обратят врагов в бегство, не увлекаться преследованием, а удовлетворившись достигнутым, сохраняя порядок, возвращаться назад.

Прибыв вместе с самодержцем в место, лежащее...[1503], которое местные жители называют Гаита[1504], они сразу же отправились вперед, а Алексей выступил оттуда со всем войском и подошел к мосту около Пифика. Затем в три дня он прошел через Арменокастр и так называемые Левки[1505] и при-{405}был на равнину Дорилея. Видя, что ее площадь достаточна для построения боевых порядков, он, желая осмотреть все войско и оценить его мощь, расположился на этой равнине лагерем и, воспользовавшись удобным случаем, выстроил воинов тем самым строем, который давно изобрел и часто рисовал на листах, чертя расположение боевых порядков (ведь он не был несведущ в элиановой тактике)[1506].

Из своего немалого опыта император знал, что боевой порядок турок строится не так, как у других народов, не как у Гомера «щит со щитом, шишак с шишаком, человек с человеком»[1507], а правый, левый фланги и центр турецкого строя расположены на определенном расстоянии друг от друга, и фаланги стоят как бы разорванно. Если враг нападает на правый или левый фланг, на него обрушивается центр и часть строя, расположенная за ним, и они, как ураган, сметают противника. Что же касается вооружения, то турки, не в пример кельтам, мало пользуются копьями, а стараются окружить врага со всех сторон и обстрелять его из луков; защищаться турки предпочитают издали. Когда турок преследует, он захватывает свою жертву при помощи лука; когда его преследуют самого, одолевает врага при помощи стрел; турок мечет стрелу, и стрела на своем лету поражает коня или всадника; пущенная сильной рукой, она пронзает тело насквозь. Вот какие искусные лучники турки[1508].

Многоопытный император принял это во внимание и потому, сам расположив боевые порядки, построил фаланги таким образом, что турки должны были стрелять с правой стороны – туда, где воины защищены щитами; наши же могли метать стрелы слева[1509] – туда, где тело открыто. Император решил, что его боевые порядки непобедимы; он был восхищен их силой и считал, что идея такого строя внушена ему богом, а боевые порядки выстроены ангелами. Все кругом были восхищены, обрадованы и вдохновлены изобретением самодержца[1510]. Он же, думая о своем войске и равнинах, через которые оно должно было пройти, размышляя о силе и крепости боевых порядков, черпал из дум благие надежды и молил бога осуществить их.

4. Выстроив таким образом войско, Алексей прибыл в Сантаварис[1511]. Распределив всех военачальников, он послал Камицу против Поливота и Кедреи[1512] (это хорошо укрепленный городок, находившийся под властью султана по имени Пухей[1513]), а Стипиоту...[1514] выступить против варваров в Амории. Узнав о его решении, два скифа перебежали к Пухею и сообщили ему о наступлении Камицы и о приближении {406} самодержца. Охваченный ужасом, Пухей тогда же, в среднюю стражу ночи, покинул город и ушел со своими соплеменниками. На рассвете Камица прибыл в город, но не обнаружил там ни Пухея, ни вообще турок. Найдя в городке (я говорю о Кедрее) немало добра, он тем не менее не польстился на него, а был очень удручен, как охотник, из рук которого ускользнула добыча. Не задерживаясь, Камица повернул коня, направился к Поливоту, неожиданно напал на врага, убил бесчисленное множество варваров, взял добычу и пленных, расположился в тех местах лагерем и стал поджидать прибытия самодержца.

Стипиот по прибытии в Пиманин сделал то же самое и вернулся к императору. Самодержец же на закате достиг Кедреи. К нему сразу же явилось несколько воинов с сообщением, что в близлежащих городках – владениях некогда знаменитого Вурца – находится бесчисленное множество варваров. Выслушав это известие, император немедленно приготовился действовать. Он сразу же призвал сына этого Вурца по имени Варда[1515], Георгия Левуна и скифа, на скифском языке именовавшегося Питикой, вместе с их воинами, образовал боеспособный отряд и выслал их против варваров с приказом по прибытии на место отправить воинов в набеги, разорить все соседние селения, а их жителей выселить и привести к нему. Они сразу же отправились в путь, а самодержец, преследуя прежнюю цель, торопился достичь Поливота и затем дойти до Икония.

Такое намерение было у императора, и он уже собирался без промедления приступить к делу, как получил известие, что варвары и сам султан Сулейман, узнав о его наступлении, сожгли в Азии все пашни и луга, так что не осталось ни пищи для людей, ни корма для коней. Кроме того, дошли сведения о новом наступлении варваров из северных областей[1516], и крылатая молва облетела всю Азию. Император боялся, что по пути в Иконий его войско из-за недостатка пищи падет жертвой голода, и в то же время опасался ожидавшегося наступления варваров. И вот он принимает разумное и смелое решение – спросить бога, как ему поступить, – отправиться к Иконию или же выступить против варваров, находившихся у Филомилия. Он записал свои вопросы на двух листках, положил их на святой престол и провел всю ночь в усердных молитвах и песнопениях. Утром явился священник, в присутствии[1517] всех развернул один из листков и прочел самодержцу повеление отправляться по дороге в Филомилий[1518]. Вот что я хотела рассказать о самодержце. {407}