Император разгневался, стал жестоко порицать Исаака, пригрозил наказать его, если он не исправится, и потребовал, чтобы Исаак все время был начеку. Но усилия Контостефана не приносили никаких результатов. Не раз пытался он помешать врагам переправиться в Иллирик, выплывал на середину пролива, но не достигал цели; видя, что кельты, пользуясь попутным ветром, стремительно плывут на всех парусах, он оказывался не в состоянии сражаться сразу с двумя противниками: с кельтами и с ветром, дующим в лицо. Ведь, как говорят, даже Геракл не мог бороться сразу с двумя. Силой ветра корабли Контостефана поворачивало назад. Самодержец был очень раздосадован таким ходом дел. Он понял, что Контостефан ставит на якорь ромейский флот не там, где следует, и ему мешают южные ветры, благоприятные для кельтских кораблей. Алексей нарисовал берега Лонгивардии и Иллирика с расположенными по обе стороны пролива гаванями и отправил эту карту Контостефану, объяснив ему в письме, где следует ставить на якорь корабли и откуда, пользуясь попутным ветром, он сможет напасть на переправляющихся кельтов[1341]. Он ободрял Контостефана и побуждал его приняться за дело. Исаак воспрянул духом, подошел к тому месту, на которое ему указывал самодержец, и поставил на якорь корабли. Дождавшись случая, когда кельты с гружеными судами отплыли из Лонгивардии в Иллирик, Контостефан воспользовался дувшим в то время попутным ветром, настиг их в середине пролива и одни пиратские корабли сжег, а большинство пустил ко дну вместе с командами.
Еще не зная об этом и находясь под впечатлением письма Ландульфа и самого дуки Диррахия, император изменяет свое решение, немедленно вызывает уже упомянутого Мариана {356} Маврокатакалона, назначает его дукой флота, а охрану Петрулы поручает другому человеку. Мариан отплыл, встретил по некоей счастливой случайности переправлявшиеся из Лонгивардии к Боэмунду пиратские и грузовые суда, груженные всевозможными съестными припасами, и захватил их. Он и на будущее время остался неусыпным стражем пролива между Лонгивардией и Иллириком и совершенно не позволял кельтам переправляться к Диррахию.
8. Тем временем самодержец, расположившись лагерем у подножия клисур возле Девола, удерживал тех, кто вынашивал замыслы перейти на сторону Боэмунда и осыпал градом посланий оборонявших клисуры, предписывая каждому военачальнику, скольких воинов должен он отправлять против Боэмунда на равнину Диррахия и в какой боевой порядок выстраивать людей для битвы. Большая часть воинов должна была на конях выезжать вперед, возвращаться назад и, неоднократно повторяя этот маневр, пускать в дело свои луки; в это же время копьеносцы должны были медленно двигаться вслед за ними, принимать к себе лучников в случае, если те отступят дальше, чем нужно, и поражать кельтов, которые к ним приблизятся. Император щедро снабжал воинов стрелами и приказывал не жалеть их, но метать не в кельтов, а в их коней. Ведь император знал, что из-за своих панцирей и кольчуг кельты почти неуязвимы, а попусту расходовать стрелы Алексей считал совершенно бессмысленным.
Кельтские доспехи представляют собой железную кольчугу, сплетенную из вдетых друг в друга колец, и железный панцирь из такого хорошего железа, что оно отражает стрелы и надежно защищает тело воина. Кроме того, защитой кельту служит щит – не круглый, а продолговатый, широкий сверху, а внизу заканчивающийся острием; с внутренней стороны он слегка изогнут, а внешняя его поверхность гладкая, блестящая, со сверкающим медным выступом. Стрела, безразлично какая – скифская, персидская или даже пущенная рукой гиганта, отскакивает от этого щита и возвращается назад к пославшему ее. Поэтому-то, думается мне, император, знакомый с кельтским вооружением и стрельбой наших лучников, и приказал им, пренебрегая людьми, поражать коней и «окрылять» их стрелами, чтобы заставить кельтов спешиться и таким образом сделать их легко уязвимыми. Ведь на коне кельт неодолим и способен пробить даже вавилонскую стену; сойдя же с коня, он становится игрушкой в руках любого. Зная коварство своих спутников, император не хотел переходить через клисуры, хотя, как он неоднократно говорил мне об этом, горячо желал завя-{357}зать открытое сражение с Боэмундом. Ведь его желание сражаться было острее любого меча, и он обладал непоколебимым и неустрашимым нравом. Однако недавние события тяжело поразили его в самую душу и не дали ему исполнить свое намерение.
Между тем ромеи теснили Боэмунда с суши и с моря. Хотя император наблюдал за событиями, развертывавшимися на равнине Иллирика как зритель, тем не менее он всеми своими мыслями и чувствами был вместе со сражавшимися и разделял их труды и лишения. Более того, он побуждал к битвам и сражениям военачальников, расположившихся на холмах в клисурах, и учил, как надо нападать на кельтов. Мариан в это время охранял пролив между Лонгивардией и Иллириком, отражал все попытки переправиться в Иллирик и не позволял пробраться к Боэмунду ни трехмачтовому судну, ни большому грузовому кораблю, ни легкому двухвесельному суденышку.
Продукты питания, доставлявшиеся по морю, а также добывавшиеся на суше, кончились[1342]. Боэмунд видел, что война ведется ромеями с большим искусством (если кельты выходили из лагеря ради фуража или продовольствия или выгоняли коней на водопой, ромеи нападали и убивали многих воинов). В результате численность войска Боэмунда мало-помалу сокращалась, поэтому он отправил к дуке Диррахия Алексею послов с предложением мира[1343].
Один знатный граф Боэмунда, Вильгельм Кларет, видя, как все кельтское войско гибнет от голода и болезни (воинов свыше постигла некая страшная болезнь), решил позаботиться о своем спасении и вместе с пятьюдесятью всадниками[1344] перешел к самодержцу. Император принял Вильгельма, расспросил о Боэмунде, узнал, что войско противника гибнет от голода и находится в очень тяжелом положении, возвел Вильгельма в сан новелиссима и пожаловал ему многочисленные дары и милости[1345].
В это время императору из письма Алексея стало известно, что Боэмунд прислал послов с предложением мира. Зная о постоянных кознях своих приближенных, видя, как они ежечасно поднимают восстания, и испытывая гораздо больше ударов со стороны внутренних врагов, чем внешних, император решил прекратить биться на два фронта. Превращая, как говорится, необходимость в доблесть, он предпочел заключить мир с кельтами и не отклонять просьб Боэмунда; ведь Алексей боялся двигаться дальше по причине, о которой уже говорилось выше. Поэтому он остался на месте, обороняясь против двух против-{358}ников, а дуке Диррахия приказал письменно сообщить Боэмунду следующее: «Ты знаешь, сколько раз я был обманут, доверившись твоим клятвам и речам. Если бы священной евангельской заповедью не предписывалось христианам прощать друг другу обиды, я бы не открыл свой слух для твоих речей. Однако лучше быть обманутым, нежели нанести оскорбление богу и преступить священные заповеди. Вот почему я не отклоняю твоей просьбы. Итак, если ты действительно желаешь мира и питаешь отвращение к глупому и бессмысленному делу, за которое принялся, и не хочешь больше радоваться виду христианской крови, пролитой не ради твоей родины, не ради самих христиан, а лишь ради твоей прихоти, то приходи ко мне вместе с теми, кого пожелаешь взять с собой, ведь расстояние между нами невелико. Совпадут наши желания или не совпадут, достигнем мы соглашения или нет, в любом случае ты вернешься, как говорится, в целости и сохранности в свой лагерь»[1346].
9. Услышав это, Боэмунд потребовал, чтобы император дал ему в качестве заложников знатных людей, и заверил, что их до его возвращения будут содержать в норманнском лагере на свободе под наблюдением графов. Иначе, говорил Боэмунд, он не решится явиться к самодержцу. Император призвал к себе неаполитанца Марина, славного своим мужеством франка Рожера (оба они люди здравомыслящие и хорошо знакомые с нравами латинян), Константина Евфорвина – человека большой силы и благородного нрава, никогда не терпевшего неудач при выполнении приказов императора, и некоего Адралеста, знавшего кельтский язык, и отправил их к Боэмунду с приказом всеми возможными способами воздействовать на Боэмунда и убедить его по собственной воле явиться к самодержцу, с тем чтобы сообщить свои пожелания и высказать просьбы. Если его просьбы, – должны были передать послы, – придутся по душе самодержцу, желания Боэмунда будут, естественно, удовлетворены, если же нет, то Боэмунд невредимым вернется в свой лагерь. Дав такие наставления послам, император отправил их в путь, и они двинулись по дороге к Боэмунду.
