Я знала, что если бы я становилась не совсем собой, мне бы хотелось, чтобы Вон порвал со мной, и попытался быть счастливым. А потом...

— Хэй, — Вон потряс меня в своих руках, пытаясь разглядеть мое лицо через плечо, — что случилось?

— Вон?

Он остановился и позволил мне соскользнуть со своей спины, и я увидела разбитую палатку, в которую ужасно хотелось залезть. Однако, что-то все еще удерживало меня.

В порыве чувств, он дотронулся до моей щеки, и я улыбнулась, глядя на его обеспокоенное лицо, что вызвало у меня улыбку.

— Никаких мимолетных улыбочек, помнишь? Скажи, что не так. Если не хочешь разбивать здесь лагерь или устала, то просто скажи.

Я покачала головой и положила руку на его шею, ощущая его бьющийся пульс под моими пальцами.

— Нет. Я хочу этого. Безумно хочу. Просто я осознала, что сперва мне нужно кое-что сделать, что не может ждать. Можешь подождать меня?

На его лице медленно расплылась улыбка, хотя я все еще видела, что он обеспокоен.

— Конечно. Я возьму свой рюкзак и приму душ. Ты всегда можешь присоединиться ко мне.

Я засмеялась.

— Как насчет того, чтобы встретиться в палатке с горячим какао?

Он надул губы, все еще оставаясь игривым и милым, и поцеловал меня в лоб.

— Моя идея мне нравилась больше, но если это то, чего хочешь ты, тогда ты это получишь.

Я встала на цыпочки и поцеловала его в щеку, потому что не хотела начинать то, что не смогла бы потом остановить.

— В следующий раз мы будем делать то, что хочешь ты.

Он захихикал.

— Будь осторожна, ты можешь пожалеть, что сказала это.

Я моргнула и обернулась к задней двери.

— Ты совсем меня не знаешь, Вон Кэмпбелл. Я могу удивить тебя, — сказала я, оглядываясь. Я знала, что дразнила его последовать за мной; он хотел бы это сделать. Но я не могла остановиться. Мне нравилось быть опасной.

Как только я переступила порог дома, то побежала в папину комнату и постучалась. Я не помнила, когда была в последний раз в его комнате, может быть, это было еще тогда, когда мама спала рядом с ним. После этого он редко там бывал. Мне казалось, что с новым домом и комнатой, лишенной воспоминаниями о ней, он мог там спать.

— Ангел?

Я открыла дверь, и в его комнате зажглась лампа. Он выскользнул из постели, и я увидела, как беспокойство пронзило черты его лица, тронутое морщинами.

— Все в порядке, папочка. Мне просто нужно было увидеть тебя, — я не думала, что это предложение облегчит его тревогу. Да и кто мог винить его за это? У нас довольно давно не было непринужденных бесед.

— Что-то случилось?

Я огляделась вокруг и увидела покрывало, сшитое мамой из ткани, которую мы увидели в каком-то причудливом магазинчике декора. Мы не могли позволить себе купить ее, и я вспомнила, как маме было грустно, потому что ткань ей очень нравилась. Именно тогда она научила меня шить. Она отвела меня в «Джо-Энн»²⁵, где нашла ткань в точности похожую на ту, что мы видели, но по небольшой стоимости, и мы отвезли ее домой. И теперь я водила пальцами по знакомой ткани и слезы капали на мою руку. Я вытерла оставшиеся слезы, прежде чем уселась на краю постели.

— Я понимаю все сейчас, папочка, — он подошел и сел рядом со мной, но не дотрагивался до меня. Мой взгляд упал на полоски его боксерских шорт, когда я пыталась сформулировать мои следующие слова: — Я была зла и находилась в замешательстве очень долгое время, но сейчас я все понимаю.

— Что именно ты понимаешь?

Я оторвала свой взгляд от его шорт, пробежала глазами по его белой футболке и дошла до его глаз, которые были в точности, как мои собственные, только старше и печальнее.

— Она твой воздух. Не имеет значения, что мама не отзывается, главное, что ты отзываешься ей. Другого пути нет и никогда не будет.

Его рот немного приоткрылся и из него вырвался судорожный вздох, отчего по всему его телу прошла волна дрожи. Это разрывало мое сердце. Я вытерла свои слезы, как только увидела, что он тоже плакал. Слезы катились по его щекам, словно по своему собственному, замысловатому пути.

— Ангел, я, — его голос сорвался, и он опустил взгляд, пытаясь собраться.

И тогда, впервые за долгое время, я обняла своего отца.

— Плакать — это нормально, папа. Быть подавленным — это тоже нормально. Я в таком же состоянии. То, что между нами не осталось уже никаких отношений, — вот это не нормально. Нам необходимо испытывать чувства и общаться друг с другом, иначе мы не справимся с этим. Я хочу, чтобы ты это понял, пап. Ведь то, что ты замыкаешься в себе, съедает тебя изнутри.

Его плечи содрогнулись, и он заплакал, я и сама едва держалась. Нам это было необходимо, и если Бенни был бы с нами, то он бы тоже зарыдал. Мы слишком долго оставались разрозненной семьей, и было не важно, что отец целыми днями работал ради нас, ведь все это время между нами была целая пропасть.

— Я хочу быть храбрым ради тебя и Бенни. Я должен обеспечивать вас и оставаться сильным ради вас с Бенни, ради мамы. Ты думаешь, что она ничего не слышит и не переживает, раз мы не вместе, может быть, так и есть, но я не хочу рисковать. Если есть хоть малейший шанс того, что она все еще с нами, я хочу, чтобы она знала, что я ей верен. Она любовь всей моей жизни и мать моих детей, Ангел.

— Я знаю.

— Я... Я не хочу ее бросать, — он всхлипнул и так крепко прижал меня к себе, что на меня накатила очередная волна слез. Я очень понимала, о чем он говорит, и, что самое ужасное, на его месте я поступила бы точно так же. Меня бесило, как горе сказалось на нем и на всех, кто его окружает, но в то же время я его понимала.

Как бы это ни было грустно, я буду придерживаться своего отказа от реанимации. Я ни за что на свете не согласилась бы, чтобы Вон или моя семья испытывали подобную боль из-за меня. Я подписала отказ, потому что не хотела, чтобы кто-то с надеждой смотрел на пустую оболочку. И, хотя теперь все приобрело совершенно иной смысл, я не буду ничего менять. Даже не смотря на то, что я уважала каждую чертову секунду, которую мой отец провел в надежде, находясь рядом с ее постелью. Если бы дело коснулось Вона, то я бы тоже сидела рядом с ним, читала бы ему вслух и разговаривала, ожидая день, когда он проснется и спросит, как прошел мой день.

— Знаю, папочка, знаю, — пробормотала я, уткнувшись в его грудь. — Я знаю.

* * *

Мои волосы были еще слегка влажными, и я чувствовала себя еще более вымотанной. Я думала, что после душа смогу взбодриться, но, казалось, что у моего тела был другой план. Я ненавидела свое тело, — оно делало все не так, как мне хотелось, и это было ужасно.

Должно быть, Вон услышал, как я хлопнула задней дверью, когда выходила из дома, направляясь к палатке. Он так резко одернул молнию, что ее громкий звук нарушил тишину ночи и заставил стихнуть всех сверчков.

— Я уже подумал, что тебя засосало в сливную трубу или еще куда-то, — пошутил он. А затем он вдруг изменился, как будто кто-то нажал на выключатель, и, поднявшись, подошел ко мне. — Ты в порядке? Черт. Это было дурацкой идеей. По тебе видно, что ты не в порядке. Пойдем в дом, где ты смогла бы как следует отдохнуть.

Черт, я что так плохо выгляжу? Я попыталась уйти от ответа, и, хотя он не заслуживал такого отношения, произнесла слегка раздраженно: — Я в порядке. Хватит носиться со мной, как с маленькой или больной, — неподвижно стоя напротив, я поняла, насколько глупо прозвучали мои слова, и, засмеявшись, обняла его. — Прости меня. Я не хотела сорваться. Все потому что я очень хочу ночевать с тобой в палатке, хочу заняться с тобой любовью и насладиться ночью вместе с тобой, но это дурацкое тело настолько устало, что уже ничего не хочет, — я зарычала и даже топнула ногой. — Это так обидно!

— Блу, — он потрепал меня за волосы и погладил по спине. — Ты только что прошла через полный курс лечения от рака. И чувствовать себя уставшей — это абсолютно нормально, тебе нужно заботиться о себе. Ночевка в палатке не стоит твоего здоровья. Мы в любое время сможем еще устроить подобное, и, уж конечно, в любое время сможем заняться любовью. Можем все время этим заниматься, пока ты не поправишься.