Я не боролся с улыбкой или чувством гордости по отношению к отцу, к которому, как я думал, я никогда не буду испытывать ничего кроме ненависти или тоски. Отец улыбнулся мне, а мне по-настоящему захотелось его обнять; не ради себя, а ради Блу.

— Спасибо, отец.

Кивнув, он повел нас на улицу и, впервые с тех пор, как я узнал, что Франкенштейн одолевал мою девушку, я почувствовал, что действительно смогу ей помочь, и это меня окрыляло.

* * *

Обед с отцом прошел лучше, чем я надеялся, и отношения между нами стали тоже лучше, это обнадеживало. Я не знал, как отреагирует Блу, но это будет ей на благо.

Это означало, что мне придется отказаться от своей свободы; отказаться от наших ночей, — я был готов идти на это всю жизнь, лишь бы это дало ей то, в чем она нуждалась.

— Вон, голубчик, ты в порядке? — вопрос Винни оборвал мои мысли, и я чуть не уронил два ящика с чаем, которые должен был отнести в прохладное помещение, где стояла сеноуборочная машина.

— Что?

Она нахмурилась, отчего на ее загорелом лице появились складки, которые мне редко доводилось видеть.

— Ты выглядишь обеспокоенным и слегка растерянным.

Большим пальцем она смахнула прядь волос с моего лица, которое уже успело вспотеть. Мне придется зайти домой и принять душ, прежде чем идти к Блу.

Она вздохнула, и я почувствовал его приближение, — предупреждение, которое полезное и, тем не менее, излишнее. Я понимал наши шансы. Понимал, что со мной произойдет, если все полетит к чертям. Мы с Блу собирались бороться с этим, и хотя Харпер и Винни верили в Бога и его чудеса, я не разделял их веры. Я перестал верить в Бога давным-давно, — после того как Он перестал верить в меня, мою жизнь и мое счастье.

— Я переживаю за тебя. Мы все переживаем за тебя и то, что ты делаешь с той девушкой.

— Я люблю ее, Винни. Ради нее я сделаю все. Что в этом плохого? — спросил я, поставив корзину на козлы и вытирая пот с лица рукавом своей футболки. Я чувствовал, как во мне нарастало возмущение, которое мне не хотелось выливать на Винни, но ей следовало понять, что я не сдамся лишь потому, что боялся до смерти... вернее, смерти.

— Я знаю, что ты ее любишь, сладкий, и знаю, что ты будешь рядом с той девушкой, но за ней по пятам идет смерть. И я боюсь того, что может случиться с тобой, если она ее догонит.

— Боже...

— Не произноси Его имя всуе. Мы с твоей мамой не так тебя воспитывали.

Я опустил голову и закрыл глаза, устыдившись, что повел себя с ней неуважительно, в то время как она заботилась о моем благополучии.

— Прости.

Она взяла меня за подбородок и приподняла мою голову. Ей было нужно лишь немного приподнять, потому что она была крошечная по сравнению со мной, даже меньше чем Блу.

— Милый, ты причиняешь себе боль. Мы все это понимаем, и я пытаюсь сказать, что ты сам должен это понять. Признать это, чтобы ты мог с этим справиться. Иначе эта боль останется и будет поедать тебя изнутри, как ржавчина. Понимаешь?

Я понимал, поэтому кивнул в ответ. Ей хотелось, чтобы я владел своими чувствами, а не прятал их в надежде, что никогда больше их не испытаю. Я уже проходил через это. Подобное я уже слышал от мамы, но до сих пор недостаточно хорошо это понимал. Если я буду заглушать в себе чувства и не признаюсь сам себе в том, что может произойти, то вся эта херня просто навсегда поглотит меня.

— Я люблю ее, — у меня перехватило дыхание. Я чувствовал себя, как конченая плакса, вокруг которой суетился народ и деловито собирал разное дерьмо для праздника. Винни уже видела меня плачущим, — я подумал, что для меня это было полезно с медицинской точки зрения, а для нее — увидеть, что я что-то чувствую, невзирая на людей вокруг.

Она крепко обняла меня своими крошечными руками, и несмотря на свою миниатюрность, в ней заключалось невероятное количество любви и тепла. Я полагал, что дело было в ее южном характере, потому что я не знал никого подобного ей. Я боялся сломать ее щуплое тельце и потому сдержал себя, чтобы не обнять ее с таким же усилием; само чувство, что тебя любят и заботятся, было прекрасным. Так много всего происходило и случилось в моей жизни, но Винни всегда была рядом и утешала меня объятиями. Честное слово, своей жизнью я был обязан ей.

Она отодвинулась от меня и заглянула в мои затуманенные глаза, которые я промокнул футболкой, и в очередной раз вытер лицо.

— Милый. Мой папа всегда говорил мне, что мужчина никогда не плачет, — она вытерла остатки влаги с моих горячих щек и улыбнулась. — Это так, пока речь не заходит о чем-то важном, что заслуживает твоих слез.

Я улыбнулся в ответ:

— Твой отец был мудрым человеком.

— Да. А еще он был тем еще болваном.

Она игриво пошлепала меня по щеке и направилась к миссис Абернети. Все еще улыбаясь, я продолжал наблюдать за ней, и видел пожилую женщину, которая так много увидела и пережила в своей жизни.

Я покачал головой и снова поднял ящик. Это была моя последняя ходка к вечернему мероприятию, потом я мог принять душ и заехать за Блу и Бенни. Вообще-то я с большим нетерпением ждал того выходного. Нам всем нужно было немного повеселиться.

Когда я вошел в помещение с сеноуборочной техникой и поставил ящик к другим девяти, которые отнес сюда ранее, меня заметил мэр Джексон и направился в мою сторону. Внутри было очень прохладно и свежо, но я слышал, что меня звал мэр, который стоял снаружи у морозилки с мороженым.

Это было не к добру. Последний раз мы встречались, когда он ругал меня за вечеринку на кукурузном поле Крамера. Сильный порыв ветра подхватил пламя с костра и выжег часть поля. Кожа старика Крамера всегда была красного оттенка от чрезмерного пребывания на солнце и выпивки. Я и не думал, что он мог быть покраснеть еще больше, но полагаю, в ту ночь он был на грани. Он был так зол, что мы могли переусердствовать и сжечь его средства к существованию ради какой-то подростковой вечеринки. Большую часть удара взял на себя его сын Джуниор, за что я ему посочувствовал. Я был на его месте кучу раз. И по этой причине, я посоветовал старику Крамеру и мистеру Джексону, мэру Олбани, Миссури, расслабиться, ведь это был несчастный случай.

Скажу прямо, с тех пор я был у них обоих не на лучшем счету.

Я закрыл за собой дверь и заметил, что мэр Джексон мне улыбался. Черт возьми, я едва не упал от этого. Этот человек никогда не допускал улыбки в мой адрес; и лишь однажды он выдавил из себя нечто, смахивающее на жалостную улыбку, стоя по ту сторону от гроба моей мамы. Его улыбка в мой адрес обычно была жеманной, но в тот день, готов поклясться, она казалась искренней.

— Вон, рад застать тебя здесь. Я говорил с твоим отцом, и он подкинул мне идею, которую, как мне кажется, поддержит сообщество, и которую оценит семья твоей девушки.

От упоминания о моем отце и Блу в одном предложении у меня бешено забилось сердце, причем это сказал человек, которого я почти не знал.

— Что же это будет, сэр?

Он ухмыльнулся и протянул руку:

— Пойдем, сынок. Давай выпьем чайку и поболтаем.

Боже, я собирался пить чай с мэром, и хотя он всего лишь обычный человек, я бы никогда в жизни не подумал, что кто-то его уровня станет переживать и пить чай с кем-то вроде меня.

— Да, сэр.

Он снова усмехнулся и покачал головой:

— Хватит называть меня сэр. Зови меня Сэмюэль.

Я внутренне рассмеялся, услышав, что имя нашего мэра — Сэмюэль Джексон. Я опасался узнать его второе имя на случай, если оно начиналось с буквы Л, потому что, если кто-нибудь однажды назовет его Сэмюэлем Эль Джексоном, я могу уписаться от смеха.

Однако в тот день я пошел за ним до скамейки в углу, куда Макс принес нам обоим сладкий чай, а потом мэр Сэмюэль Джексон стал рассказывать мне свое предложение.

К тому времени, когда мы оба допили чай, я понял, какими же крутыми были он и мой отец, раз сделали это для меня и для Блу. Возможно, потом она возненавидит меня, будет смущаться, потому что ей нравится затеряться в толпе, но я всегда буду делать то, что будет лучше для нее и Бенни.