Фанда – это основа, это идея, это дно.

Ментал – это фанда, познавшая смысл.

Экстравагантный, уникальный, отделанный белым мрамором и украшенный изысканными хрустальными люстрами – зал Розенкавальер во дворце Ауэрсперг покорял сердце с первого взгляда. В этом зале всегда было много света. Он усиливал блеск внутреннего убранства и благородно оттенял светский облик присутствующих гостей. Кругом блестели и переливались драгоценные камни на украшениях дам, элегантно подчеркивая или их молодость, или солидные годы. Мужчины радушно приветствовали знакомых и почтительно улыбались остальным.

Зал был заполнен ровными рядами стульев, расставленных поодаль от черного рояля. Гости занимали свои места. Этот вечер классической музыки был событием, который предвкушали многие почитатели гастролирующего пианиста. Айк Арсени был в центре внимания, все взгляды были прикованы лишь к нему, уже известному в музыкальных кругах пианисту и композитору. На концерт были приглашены близкие друзья, поклонники и представители того бомонда, в котором музыку ценят не меньше, чем роскошный и утонченный образ жизни. Во втором ряду, ближе к середине, сидел Берно – высокий, стройный, обожающий фортепианную музыку доктор философии, любезно получивший приглашение от своего спешно покинувшего город занятого товарища. И вот теперь, сидя в зале, Берно ощущал прилив возвышенных чувств, вызванных музыкой, трогавшей его тоскливую и меланхоличную натуру. Страхи, огорчения, повседневные заботы, порой окрашенные в темные тона, с первых же нот бесследно растворялись, а душевные сосуды наполнялись добрыми образами. Берно искренне любил эту публику за то, что она, как некий целостный организм, чуткий и внимательный, создавала фон из тонкой энергии, мысленно соединялась с музыкантом и сохраняла тишину, не издавая ни единого звука. Внутрь зала доносились лишь отдаленные звуки дождя, создавая легкий фон для звучащей музыки. Оглядываясь временами на гостей, Берно замечал благоговение и напряжение на их лицах, что вызывало у него необъяснимую улыбку и радость. На лицах высоко почтенных господ и элегантных дам читалось наслаждение, и Берно ощущал единение с ними и одновременно несравненное эстетическое удовольствие, схожее с неким интеллектуальным взрывом. Программа выступления состояла из нескольких сонат Шуберта и Скарлатти, гармонично вписываясь в настроение дождливого вечера за окнами дворца. Романтичное и легкое исполнение наполнило этот шикарный зал тонкой грацией звука и отголосками мыслей великих композиторов.

Концерт продлился чуть менее двух часов. Едва слышимым пианиссимо музыкант нажал на клавишу и, продержав ее до момента полного растворения звука в пространстве, отпустил. В зале повисла тишина. Гости синхронно проследили за руками музыканта, медленно опустившимися на колени. Зал взорвался аплодисментами. Послышались первые «браво», фейерверком вылетающие из разных частей зала. Аплодисменты перешли в овацию и не стихали еще несколько минут, накрывая пианиста лавиной эмоций и нескрываемого восхищения. Не усидев на стульях, публика рукоплескала стоя.

Вскоре, когда овации стихли, гости вечера принялись бурно переговариваться друг с другом, делиться впечатлениями, а некоторые окружили пианиста, и на их лицах читались эпитеты, которыми они щедро одаривали музыканта. Атмосфера была и по-домашнему уютной, и торжественной. Берно громко аплодировал, но поделиться впечатлениями ему было не с кем, потому что он прибыл на концерт в одиночку, без жены, оставшейся дома из-за неважного самочувствия. От этого Берно ощущал некоторую неловкость и сожалел об упущенной ею возможности провести вместе с ним этот чудесный вечер. После того как овации стихли, гости неспешно разбрелись по залу. Берно расхаживал среди них, с интересом рассматривая интерьер зала и низко свисающие люстры. К нему подошел официант с подносом и предложил бокал прохладного вина. После нескольких глотков Берно ощутил первые признаки подступающей раскованности. Покинув зал и пройдя в противоположный холл, Берно подошел к высоким распахивающимся дверям. Направив взор сквозь стекла, он стал осматривать чудесный парк, расположенный во дворе. В тот же миг пара официантов, словно уловив желание гостя, распахнули двери, и в помещение проник приятный и свежий воздух. Теплый и влажный после прошедшего дождя, он приятно освежил лица и разгорячил интонации. Берно вышел наружу и глубоко вдохнул. Мокрая земля легко пружинила под ногами. Берно закурил и, прогуливаясь, все дальше отдалялся от дворца. Обернувшись, он увидел, что большая часть гостей, неспешно общаясь за бокалами вина, вышла из зала.

– Вам понравился концерт? – неожиданно послышался женский голос.

Берно повернулся и увидел перед собой молодую леди.

– Чудесно! – ответил он, подправляя смокинг и выдохнув сигаретный дым.

– Что вам более всего запомнилось из выступления?

– Трудно выделить что-то одно, репертуар мне в целом показался довольно тонко подобранным, – ответил Берно, с трудом удерживая себя от осмотра незнакомки в коротком вечернем платье. Ее широкие светлые локоны, лежащие на плечах, большие внимательные глаза приковали внимание Берно.

– А я думаю, что мое сердце целиком и полностью принадлежит сонате Скарлатти до мажор. Он ее играл в самом начале.

– Признаюсь, не смогу идентифицировать их по тональности. А после такого феерического окончания концерта, признаюсь, я и вовсе не вспомню первое сочинение, – поправляя волосы, ответил Берно.

– Та тарарара трель, та тарарара трель,¹ – внезапно и без стеснения напела девушка, вызвав у Берно умиление.

– Да, конечно, теперь я вспомнил. Это было восхитительно!

– Махсом! – представилась девушка и протянула руку.

– Матиас Хель, – солгал Берно, не очень понимая, зачем. – Вы одна?

– Нет, со мной мой отец, его дурная жена и еще пара нудных господ! – улыбка исчезла с лица прелестной девушки.

– Вы не очень-то ее любите?

– Да! Она черствая и расчетливая. Целыми днями она лишь пьет и слушает Баха, – с грустью поделилась Махсом. – Моя настоящая мать, Николь, она француженка, живет далеко от нас. А я живу в огромных апартаментах с отцом и его женой. В них так пусто и одиноко.

Берно молча сделал глоток, полагая что невольное откровение перейдет в более формальное общение. Махсом молчала и глядела вдаль.

– Простите.

– Махсом, все в порядке. Плакать я вам не разрешу! – отшутился Берно, поймав себя на мысли, что более утонченного и прекрасного лица, чем-то, что было напротив, он в жизни не видел. Ему страстно захотелось обнять это создание и поцеловать ее алые губы.

– А вы?

– Что я?

– С кем вы?

– Я один.

– Я понимаю…Ммм…Что ж, надеюсь, нам удастся еще не раз послушать этого музыканта.

– Да, но думаю, скорее это будет где-то в Детройте или Лондоне.

– Почему вы так думаете?

– Он не скоро вернется в Вену – говорят, предстоит очень длинный тур.

– Вы играете?

– К сожалению, нет. Но готов научиться, если это доставит вам удовольствие.

– Вам однозначно придется долго учиться.

– Мне чужд талант или у вас слишком взыскательный вкус?

– Скорее второе, Матиас. Но для начала удовольствие может доставить легкая прогулка. Пройдемся?

– Отличное предложение, – откликнулся Берно на приглашение.

– Скажите, вы ощущаете этот мир как единую мировую душу?

– Ох, неожиданный философский поворот.

– Если вы желаете поговорить о чем-то другом…

– …Нет, нет, что вы, это чудесный вопрос. Я бы сказал, что мир я рассматриваю и как чистую материю, и как мировую душу, как ее составляющую. Я ощущаю, что мир обладает чувствами, неким подобием характера. Он вершит суд, карает, и, конечно, обладает своей логикой в том, как развивается и живет.