– Ваши взгляды близки к платоновским. И в чем заключается кара?

– В постоянном обновлении мира, которое невозможно без жертв и трагедий. Иногда это реакция мира на нас, на нашу алчность, – поделился Берно. – А как вы думаете?

– Мне рано делать какие-либо выводы или умозаключения. Я лишь знаю, что являюсь частью мировой души, и пока мы в диалоге с ней, значит, мы можем быть полезны друг другу.

– В диалоге?

– Да. Понимаете, когда моя душа скорбит, значит, моя скорбь передается и мировой душе, хоть и соразмерно той бесконечно малой части, какую моя душа занимает, – рассудила Махсом, вглядываясь в глаза собеседника. – И когда скорбит мировая душа, я ощущаю это и на себе.

– Лишь скорбь?

– Нет, что вы! То же самое я могу сказать и про радость, тревогу и сотню других состояний души. Мировая душа выступает как некая мембрана, зеркало, посредством которого у людей связаны души, и они могут чувствовать мысли и эмоции, передаваемые из любой точки мира.

– Впечатляюще! – сдержанно произнес Берно. – Ваши глаза, они настолько умны и настолько красивы!

– Спасибо.

– Где вы учитесь? – после некоторой паузы спросил Берно.

– В техническом университете. Факультет гражданского строительства.

– Значит, пока строительство в нашем городе будет в ваших руках, я могу быть спокоен за облик моего города.

Махсом засмеялась и робко поправила волосы. Остановив шаг, она повернулась лицом к Берно.

– Даже не знаю, я так смущена от ваших хвалебных слов или от нашего знакомства?..

– Как бы то ни было ваше смущение словно тюрьма, вино и полотно Рубенса.

– Почему? – удивилась Махсом, взмахнув ресницами.

– Пленительное, пьянящее, поразительное.

– Скорее постыдное, переоцененное и… и… Не могу ничего возразить против Рубенса! Да, поразительное! – рассмеялась Махсом, заразив смехом и Берно.

– Вы прелестны. Ваше смущение и смех – все прелестно!

– Прошу, не надо. Может, нам стоит вернуться?

Берно молча кивнул. Развернувшись, они продолжили свою неспешную прогулку, наступая на свои же, все еще свежие, следы.

– Скажите, что вы любите больше? Саму мысль или ее следствие? – после недолгой паузы продолжила Махсом.

– Если мысль возбуждает приятное желание, то я благодарен за мысль, а наслаждаюсь следствием.

– Вам доподлинно известно, что эта мысль приятная? Быть может, она убивает вас или других? – подойдя чуть ближе, прошептала Махсом, отчего Берно учуял приятный запах ее духов.

– Может быть. Но я не хочу думать о других, – ответил Берно, глаза которого игриво заблестели. – Вы будете думать обо мне?

– И не только о вас. Еще и о мировой душе.

– И посылать ей через свою душу доброту и покой?

– У меня подозрения, что еще и любовь.

Махсом вглядывалась в лицо Берно огромными голубыми глазами, пленяя его с каждой секундой все сильнее и сильнее. Ее руки, до сих пор спокойно опущенные вдоль бедер, стали кокетливо теребить локоны волос. Махсом отвела взгляд и отошла в сторону.

– Мы получаем так мало света, Матиас. Мы наслаждаемся лишь крохотной частью того, что можем ощущать. Лишь бы чуточку больше желания… – многозначительно произнесла Махсом, взглядывая то на небо, то куда-то вдаль.

– Может, так и должно быть. Как с озоновым слоем, без которого мы не выжили бы, – нас поджег бы свет, убил бы радиацией.

– Вы заблуждаетесь, пытаясь найти взаимосвязь между одним и другим.

– Смею поверить вам на слово. Только кто же вы, раз уверены в вещах, которые вызывают чаще всего массу споров?

– Сокрытие должно возбуждать желание раскрытия, я полагаю? – лукаво ответила Махсом, натянуто улыбнувшись.

– Я уверен, вы это сказали, лишь из желания окутать все еще большей тайной. Хотя услышав мой вопрос, вы, могу поспорить, подумали о моем неприкрытом эгоизме, о желании насладиться ответом из любопытства. Скажем так: светом без усилий, в его естественном виде!

– Вы определенно понимаете меня, – в глазах Махсом читался нескрываемый женский интерес. Берно хотелось думать, что это легкая влюбленность.

– Я стараюсь! Хоть мои старания и ограничены короткой первой и последней встречей.

– Не стоит недооценивать его величество случай. В мире столько всего волшебного, Берно! Вы даже не представляете, насколько…

– Простите, как вы меня назвали? – прервал Берно, ощутив укол в сердце.

– Берно… О… Простите, Матиас! Так звали моего близкого друга. Я часто называю его имя, оно глубоко осело в моей памяти. Он был редким человеком, – занервничала Махсом. – Он умер от тяжелой болезни.

– Я сожалею, – выдавил Берно, ощущая легкое опьянение и некий ступор.

– С тех пор уехала и моя мать, оставив меня наедине с горем и Бахом, – засмеялась Махсом, демонстрируя не чуждое ей чувство юмора.

– Но Бах прекрасен!

– Да, я знаю. Но, к сожалению, его музыка стала не лучшей ассоциацией.

– Не сожалейте ни о чем. Живите дальше и будьте счастливы. Посмотрите, где мы находимся! Разве не это жизнь?

– Вы знаете, мой друг Берно говорил точно так же.

– Жаль, я не смогу познакомиться с ним.

– Да, жаль. Но не будем о грустном. Наши бокалы опустели.

– Подождите, я принесу сейчас еще.

– Не стоит, Матиас. Мне было очень приятно поговорить с вами, но мне пора – неожиданно отказалась Махсом, сделав несколько шагов по направлению к дворцу, но обернулась и, не прерывая шага, торжественно добавила:

– Вы потревожили мое сердце и я вас с радостью пускаю в него!

Грациозную походку Махсом несколько расшатывала влажная и неровная земля, но даже при этом она казалась порхающей. Берно почувствовал, как у него все сжалось внутри, – никого еще так сильно не хотелось отпускать.

– Куда же вы?! Мы еще увидимся?

– Конечно! Прощайте!

Махсом торопливо пошагала дальше. Основная группа изрядно поредевших слушателей все еще стояла у самого выхода из зала. Оттуда доносился смех и любезная уху немецкая речь. Глядя вслед незнакомке, Берно ощущал легкое замешательство и растерянность от ее слов. Было стойкое чувство словно внутри что-то надломилось, изменилось, окрасило душу новыми красками, которые не стереть никогда. Берно убеждал себя, что ничего особенного не произошло, но не мог избавиться от ощущения легкой влюбленности и бурлящего предвкушения. Оно было безликим, не указывающим на что-то конкретное, но обещало что-то, что порой казалось отстраненным и незнакомым, порой – родным и сильным. Сделав последний глоток из бокала, Берно медленно направился к дворцу, думая, что вечер удался во всех отношениях и станет одним из самых незабываемых за последние годы. Хотелось лишь домашнего тепла с любимой женщиной и, быть может, немного любимого бренди.

Дорога не отняла много времени. Из головы не уходила незнакомка, ее красота, ее ощущение мира, выражаемое каждым ее словом, движением, взглядом. Воспоминаниям мешала головная боль, да легкая немота в пальцах доставляла дополнительные неудобства. Однако, размышления прервались, как только раздался звонок.

– Берно, где ты?

– В машине, еду домой.

– Прошу, приезжай ко мне, мы должны тебе показать нечто невероятное!

– Кто это мы?

– Я и мои друзья. Ты их не знаешь – Марк, Штефани, Соня, Ивон.

– Натан, послушай, у меня болит голова, мне нужно домой, Афина ждет меня. В другой раз.

– Так болит голова или Афина ждет?

– Выбирай сам. Любое из этого полноценная причина!

– Я выбираю Афину.

– Почему?

– Если она ждала тебя несколько часов, то подождет и лишних полчаса.

– С тобой всегда трудно спорить.

– Почему ты удивляешься? Отец – шизофреник из древнеармянского рода язычников театралов, мать – иудейка… хм… выросшая среди… хм… то ли свиней, то ли других тварей, подобных тем, что на полотнах Босха!

– Натан, твое фамильное древо на зависть самому сатане!

– Или каким-нибудь птеродактилям, любящим позавтракать гамма лучами в непомерных количествах!

– И почему ты в Вене, – сдавшись произнес Берно.