Сейчас будь внимательна, Ксюша. Отпечаток твоей ладони, оставленный на картоне, единственно возможный кодовый ключ к моим счетам в одном из крупнейших швейцарских банков. В нем завещанное тебе мною состояние. Оно – твое, но не все: сорок процентов его принадлежит моим компаньонам. Ты переведешь эти сорок процентов на счета, которые укажет тебе человек, передавший это письмо. Он в курсе, он знает все, он будет консультантом по всем твоим банковским делам. Без боязни доверься ему.

Помнишь, как мы с тобой рисовали смешную девчачью рожицу с косичками растопыркой на калитке нашей старой дачи? Это было последнее мое счастье, внучка.

Не стесняйся быть богатой. Богатство дарит стабильность и существенное право превосходства. Спокойно живи и уверенно радуйся жизни. А я уже умер.

Твой дед».

– Идут, – понял репортер и азартно приказал оператору: – Действуй!

Агрессивно, как моджахед ракету «стингер», прижимая к плечу камеру, оператор решительно рванул на передовую, к подъезду мирного замоскворецкого особняка, у которого в расслабленном ожидании стояли двое в камуфляже с автоматами наперевес. И боле – никого.

Но звериная интуиция не подвела репортера: раскрылась дверь и первыми вышли три милиционера в форме, которые тут же остановились на ступеньках, пропуская по одному весьма странных граждан – жеманно изящных, подчеркнуто беспомощных, в непонятных – не то мужских, не то женских одеждах. А вот и нестранные: по ступенькам спускались четверо солидных господ.

Неизвестно откуда рядом с оператором оказалась стая хищных и ухватистых молодых людей с телекамерами и фотоаппаратами. Как всполохи майской грозы, замелькали беспрерывные вспышки. Обыкновенные господа поспешно закрывали лица – ладонью, рукавом, портфелем. Один из странных, в кудрях черных до плеч, эдакий оперный Ленский, потянулся к немолодому красавцу-аскету из нестранных, поцеловал его в щеку и утешил капризно-ласково:

– Не волнуйся, любимый, все уладится.

Молодец-репортер успел на эту реплику с микрофоном и записал-таки.

А остальная стая, радостно взвыв, защелкала затворами фотоаппаратов с немыслимой быстротой.

Последним на крыльцо вышел милицейский майор, который добродушно объявил:

– Уважаемые пидары! Ландо подано!

И точно. Задом пятился на крыльцо «черный воронок». Так и не сумели представители средств массовой информации по-настоящему добраться до мужественного красавца-аскета. Он одним из первых без всяких просьб со стороны милиции поспешно взобрался по лесенке и исчез в черноте дверного проема тюремной перевозки. Последним возжелал уехать в «воронке» жирный лысоватый человечек, но твердой хозяйской рукой его придержал майор.

– Нет, Гарик, такой почетный гость, как ты, должен ехать только со мной.

– Не все ли равно, на чем в ментовку ехать? – философски заметил человечек.

– Не все равно, – уверенно возразил майор. – Свидетели мне нужны тепленькие, не проинструктированные тобой, Гарольд.

– Ты скажешь, – обиженно отбрехнулся Гарольд и полез в «Волгу» с мигалкой.

Кавалькада из четырех машин переулком двинулась к Полянке. Защелкали дверцы иномарок: репортерская братия организовывала погоню.

Ехать было недалеко, до ближайшего отделения милиции, где начальствовал энергичный майор. Журналисты, кое-как припарковав поблизости свой автотранспорт, законопослушно ожидали конца выгрузки задержанных. Дождались и после еще терпели минут десять. Понимали: менты серьезным делом занимаются – сортируют, распределяют по камерам, их побеспокоишь не вовремя, потом путного слова не дождешься.

Выждав положенное, телевизионный репортер (он само собой определился как главный) для порядка глянул на часы и решил:

– Пошли!

Майор сидел в дежурной части на кресле, специально вынесенном из его кабинета. Сидел развалясь и щерился, как сытый волк. Когда наконец закрылась дверь, похвастался журналистской братии:

– Я его все-таки прихватил с поличным, пацаны.

Репортер выдвинулся вперед и выдвинул микрофон:

– Кого? Маркова?

– Какого, в задницу, Маркова! – восторженно обиделся майор. – Гарика Пузанова! Пофартило так пофартило! Притонодержательство, подпольные азартные игры, беспатентная торговля спиртным. Если не восемь, то пятерку я ему намотаю наверняка. Вся московская уголовка его пасла – и ничего. А я взял. Я везучий, ребята!

– А Марков? – настаивал репортер. Остальные не мешали ему: понимали – он сейчас о самом главном и самом важном.

– Какой еще Марков? – тупо и уже без энтузиазма повторился майор.

– Среди задержанных вами в гомосексуальном притоне лидер общественного движения «Патриот» – Марков.

– Иди ты! – возбужденно ахнул майор.

– И что вы можете сказать по этому поводу? – нажимал репортер, садистски ожидая неминуемого простодушного милицейского афоризма.

И добился своего. Майор двумя пальцами подергал себя за нос, одним пальцем почесал щеку и выдал:

– Какой он патриот, если он пидар!

…Не в криминальной хронике, не в «Дежурной части», не в «Дежурном патруле» – сюжет репортера прошел в основных новостях. На экране был выход, была тщетная попытка спрятаться, был поцелуй. Прозвучали и нежные слова ласкового партнера. А начинался репортаж обыденными словами: прошедшей ночью милицейской бригадой был ликвидирован тайный гомосексуальный притон. Среди задержанных посетителей притона оказался лидер движения «Патриот», возможный кандидат в президенты на очередных выборах Игорь Марков.

А молодежная газета осветила это событие с присущей ей прямотой. Четверть первой полосы занимала фотография, на которой напудренный Ленский тянулся черными губами к щеке пидара. А шапкой послужило бессмертное «мо» милицейского майора:

«Какой он патриот, если он пидар!»

Трое молча сидели в замызганной комнатенке, которую предоставил им начальник Хамовнического РЭУ, верный адепт движения. Молодой, прямой, как гвоздь, генерал в штатском пиджаке, который был на этих плечах чужим, нервный тридцатипятилетний интеллигент в вольном московском прикиде – джинсы, маечка под горло, клетчатая куртка-рубаха, и Игорь Тимофеевич Марков – при полном параде. Его сухое и острое лицо, лицо просто-таки Савонаролы, ничего не выражало. Это лицо ожидало и выжидало.

И дождалось: в молчании, изучив Игоря Тимофеевича пристальным командирским взглядом, генерал констатировал желудочным басом:

– С таким лицом – на костер за идею, а он – в бордель к жопникам.

Нервный интеллигент ногтем большого пальца провел по бумажному, заляпанному чернильными пятнами покрытию хилого письменного стола, сморщился, простонал сквозь зубы и мягко попросил генерала:

– Не надо так, Алексей Юрьевич.

– А как надо?! – рявкнул генерал.

– Не знаю, – беспомощно признался интеллигент.

– То-то! – неизвестно чему обрадовался генерал и спросил у Маркова: – Ты хоть от журналистского хвоста отрубился?

– С каких это пор вы со мной на «ты», Алексей Юрьевич? – высокомерно поинтересовался виновник торжества.

– С тех пор как увидел твой сладкий поцелуй с волосатым педрилой.

– Все, что случилось со мной, подлая и изощренная провокация! – наконец-то на повышенных нервных тонах сделал заявление возможный кандидат в президенты. – Это подстроено, и подстроено нашими врагами!

– Твоими, – поправил его генерал. – Так как насчет хвоста? Нам с Иваном очень бы не хотелось сегодня беседовать с журналистами.

– Нету никакого хвоста, уж поверьте профессионалу.

– И на том спасибо.

Замолчали. Первым не выдержал паузу Игорь Тимофеевич.

– Вы же знаете, что я не педераст!

– Откуда? – вяло полюбопытствовал генерал.

– Мы ведь много месяцев были вместе, постоянно сотрудничали, ежедневно лично общались…

– От близкого личного общения с тобой каждая нормальная мужская особь, подозреваю, может сделать как раз обратный вывод, – издевательски заметил генерал.