Литмир - Электронная Библиотека

Он. С удовольствием.

Погас экран телевизора, и, постепенно увеличиваясь в яркости, появился ровный, не слепящий глаза свет. И зеркальное отражение заметно проявилось.

Он ободряюще подмигнул своему альтер-эго.

Он. Сегодня нам, Вася, незаметно и умело льстили. Так сказать, проверка на павлиний хвост. Распустим его и будем им любоваться, любоваться, любоваться… Поначалу, на минутку, провокация эта даже удалась: я с твоего согласия распахнул было длинные перья, но вовремя опомнился. А ожидаемого эффекта не было. Мы с тобой ограничились одномоментной демонстрацией разноцветного веера. Вас устраивает резюме?

Голос. Вполне. Продолжим?

Глава 14

Санкционированный митинг народного движения «Патриот», проходивший на Поклонной горе, собрал для летнего времени внушительную аудиторию: около трибуны толпились тысячи полторы-две активистов, сочувствующих, зевак. Судя по всему, мероприятие подходило к концу, ибо уже страстно пел нечто о России, Москве, первородстве и унижениях блондин с мутными глазами – известный бард.

– И восстанут из пепла и смрада славяне, Россия, Русь! – на хрипе закончил патриотическую балладу темпераментный певец и воздел над головой свою роскошную гитару в ожидании овации. Дождался. Патриоты тоже ждали: они пришли сюда, чтобы впервые после скандала и раскола услышать своего лидера. Дождались: все тот же бард ясным, без хрипоты, голосом объявил:

– А теперь слово Егору Тимофеевичу Маркову… нашему Егору!

Те, что стояли неподалеку, восторженно захлопали. Марков, скромно державшийся во втором ряду, шагнул вперед и мягко пожурил барда, стараясь, чтобы его услышали и через микрофон:

– Ну ты и скажешь, Миша! «Наш Егор!» Наш Егор – это незабвенный Лигачев, который своим пещерным коммунизмом довел великую страну до краха. Вот такое дело. Хоть имя меняй.

Близстоящие сочувственно посмеялись. Марков же посуровел лицом, предлагая тем самым слушать его серьезно.

– Мы собрались здесь не в День Победы и не в день начала Великой войны. Мы собрались в день торжества российской великодержавности. В этот день в сорок пятом году состоялся Парад Победы. День Победы – это день счастливых эмоций. Парад Победы – эго гордый итог народного подвига, великой ратной работы, это предчувствие величайшего будущего никем непобедимой нашей российской державы. Меня на параде не было, но был мой семилетний брат. И тот семилетний пацаненок из Черкизова добрался-таки до Охотного Ряда, до Манежной площади – туда, откуда должны были двинуться на Красную площадь тысячи, именно тысячи истинных героев. Я говорю об этом только потому, что мой брат не был исключением. Тысячи и тысячи героев. Тысячи и тысячи пацанов. И эти тысячи были единым целым, и все они в тот миг определяли наше прошлое, настоящее и будущее. Не их вина, их беда в том, что это единство было разорвано в клочья. Все мы знаем, кто это сделал в прошлом и кто продолжает это делать в настоящем. Наши враги. Я не боюсь этого слова. Враги уличают наше движение в эклектичности, даже в лоскутности. Не мы рвали наше общество в клочья, но мы, я верю, объединим его. Есть великолепное, но старательно забываемое русское слово «соборность». Под своды величавого собора являлись все, не зная ни чинов, ни рангов, ни сословий. Мы стояли тогда в чудном соборе мироздания, и теплый июньский дождь ласково омывал нас, благословляя. Потом солдаты швыряли на мокрую брусчатку Красной площади знамена побежденных вражеских полков, дивизий, армий. Не злорадство и не только торжество победителя было в этом акте, но – торжество справедливости и сброшенный с плеч непомерный груз войны.

Я надеюсь, я верю, нет, я убежден, что российский народ, сбросив дьявольский груз междоусобиц, возведет собор единства, которое на века обеспечит тихий мир и спокойное процветание.

Соборность – наш девиз! Соборность – наша цель! Соборность – наша жизнь!

Голос звенел, глаза сверкали. Он вскинул руку с распахнутой пятерней и через паузу яростно прокричал:

– Мы победим!

Бард Миша, утирал ладонью слезы, целовал его. Друзья по трибуне аплодировали в восхищении. Остальные ревели и скандировали:

– Мы победим! Мы победим!

Вдруг в задних рядах, там, где в разреженном уже пространстве существовали в основном зеваки, над головами вознесся скромненький самодельный плакатик: «Какой ты патриот, если ты пидар!»

Никто пока в энтузиазме и не заметил его, да и трудно было увидеть толпе, что у нее там, за спинами, но Егор Марков увидел этот плакат и бесстрашно обратил внимание всех на него:

– Ну конечно же! Они тут как тут! И со своим плакатиком! Не надоело, господа?

Толпа оглянулась, прочла и зароптала. Активисты, прорываясь сквозь плотные ряды, устремились на врага с ярко выраженным желанием начистить вражеские рыла. Их остановил снисходительный голос вождя:

– Друзья мои, успокойтесь. Ну что взять с убогих? Они безнадежно проиграли, пытаясь расколоть наше движение. Вот и осталась одна маленькая радость – с гнусным плакатиком по чужим митингам бегать. И не надо, защищая меня, кого-то наказывать. Меня уже давно защитило мое честное имя. Ну а по поводу того, что там написано… Что же, хлестко, но бессмысленно. Сексуальное меньшинство состоит из наших сограждан. Прикажете их унижать, карать, изолировать? За что? За их психофизические отклонения? Это их дело, и никто не имеет права лезть в их монастырь со своим уставом. Я уверен, что в будущем нашем сообществе и они обретут свое место в полном равноправии со всеми. И предлагаю для них новый лозунг в противовес той бездарной нелепице, что вы сейчас видите. Итак, лозунг для сексуальных меньшинств: «Какой ты педераст, если ты не патриот!»

Толпа восторженно ревела и аплодировала.

Глава 15

Не открывая глаз, он увидел желто-оранжево-багровое пламя, рвущееся вверх и в стороны, как знамя на ветру. Края этого жаркого знамени завивались в спирали. По-прежнему, не открывая глаз, он пытался увидеть другое, но не увидел ничего, кроме этого багрового, жирно-черного костра. Ничего. Ничего.

Он застонал, открыл глаза, и белый свет резанул ему по глазам. Он полуприкрыл веки, пытаясь ресницами смягчить удар. Но ресниц не было, и он, привыкая к ослепительности мира, стараясь не смотреть в сторону окна, сквозь щель прищуренных глаз осторожно оглядывал пол и стены. Пол был дощатый, крашенный коричневой масляной краской. Недавно. Стены бледно-голубые. Рядом с его кроватью стояла облупившаяся белая тумбочка и такой же табурет. Теперь можно. Раскрыв глаза, он увидел яркий прямоугольник и белые сиротские занавески в пол-окна, делящие его прямоугольник на две половины – сверкающую и матовую. В сверкающей плавала, покачиваясь, ярко-зеленая, вибрирующая мелкими березовыми листьями ветвь. Обрадовавшись, что глаза уже не болят, он еще раз осмотрел крошечную свою комнату.

Больница. Он в больнице. Как? Когда? Почему?

Он снова закрыл глаза, пытаясь вспомнить все. Или хотя бы что-нибудь. Но на темном экране плотно сведенных век вновь возникло пламя, адское пламя и более ничего. Он закричал. Не закричал даже – застонал, заревел, зарычал, зарыдал. Опомнившись, заставил себя замолчать.

Но уже прибежала на крик молоденькая толстушка в белом халате. Толстушка склонилась над ним:

– Больной, вам плохо?

Он не понимал, хорошо ему или плохо, но на всякий случай ответил:

– Нет.

– Тогда можете подождать минуточку, да? – угодливо спросила она и, не дожидаясь ответа, выбежала в коридор, не закрыв дверь. Из коридора ворвался слабый дух щей. Не стук каблуков – шлепанье тапочек. И далекий голос толстушки, сообщивший кому-то:

– Он очнулся, Юрий Серафимович! Я же говорила, что он сегодня очнется, вот он и очнулся!

Теперь каблуки. Твердые, решительные, мужские.

Юрий Серафимович был тридцатилетним спортивным и, судя по не дежурной, а естественной улыбке, жизнерадостным человеком. Белый халат еле слышно потрескивал, когда он присаживался на табурет рядом с кроватью. От халата исходил приятный запах чистоты и крахмала.

14
{"b":"605775","o":1}