— В самом деле? А где он? Надо полагать, где-нибудь неподалёку от Босворта? — Гилберт с любопытством посмотрел на Хью. Тот ответил совершенно растерянным, непонимающим взглядом. Филипп демонстративно отвернулся.
— Пожалуй, не слишком далеко, братец Гилберт, — ответил наконец Хью. — Ехали мы довольно долго, хотя сколько точно — не скажу. Меня самого немного поцарапало, так что в голове всё смешалось.
Гилберт коротко кивнул. Он отправил сводного брата к матери, которая была в своём будуаре. Хью двинулся неуверенным шагом, ссутулив плечи. По его походке можно было с уверенностью сказать, что молодой воин, только вернувшийся с поля брани, был измучен до предела.
Филипп не сделал ни малейшей попытки последовать за ним. Постепенно становилось ясно, что в доме Гилберта Секотта им не рады. Нетрудно было понять причину сдержанного отношения. Филипп слегка покраснел. Он хорошо помнил, что раньше здесь всегда встречали с распростёртыми объятиями. Поэтому он поспешил раскланяться.
На прощанье Филипп сказал:
— Хью, разумеется, на некоторое время останется здесь, под присмотром матери. С вами, Гилберт, я свяжусь позже. Надо будет поговорить о дальнейшей службе мальчика в Уиллоуфорде. — На пороге он не удержался и с горечью добавил: — Собака, которую вы подарили, всё ещё у меня. Она великолепна! И знаете, такая верная: надолго я никогда не уезжаю, но она всякий раз встречает, словно меня десять лет не было дома.
Гилберт и бровью не повёл. Филипп подумал, что он не видит за собой никакой вины.
При виде Уиллоуфорда Филипп и думать забыл о Гилберте Секотте. Он добрался до дома под вечер. Минуя мост, затем заброшенную хижину, Филипп пустил лошадь вброд. За время его отсутствия ивняк сильно разросся. По обе стороны изрядно вытоптанной тропы поднималась бархатная трава, похожая на степной ковыль, — её мохнатые соцветия опадали, едва Филипп прикасался к ней.
С высокого противоположного берега открывался вид на широкое поле — такое знакомое и такое мирное, словно не было никакого Босворта. Филипп увидел крестьян, которые укладывали сено в стога. Чуть поодаль пахари готовили землю под озимые. Заметив Филиппа, все побежали к нему. Окружив хозяина, крестьяне наперебой укоряли его за то, что от самого Ланкастершира он путешествует лишь в сопровождении грума и оруженосца. Ещё больше жителей Уиллоуфорда поразило то, что на пути Филиппу не встретились ни французские, ни валлийские мародёры. Пока милорд отсутствовал, наперебой рассказывали ему собравшиеся, кого только в доме не было! На пути в свои поместья заезжали многие господа, уцелевшие в битве при Босворте, и все, между прочим, в сопровождении охранников. По-видимому, они хотели о чём-то потолковать, посоветоваться с сэром Филиппом. Но кто они и откуда — даже управляющий не смог распознать все эмблемы.
Филипп медленно ехал к дому. Он испытывал какое-то незнакомое доселе чувство — глубинный, первобытный инстинкт собственника, неудержимую радость оттого, что, родившись как бы заново, видит широкие, плодородные поля, принадлежащую ему землю. Пусть богатые имения, которые Ричард собирался подарить ему, ушли навсегда, похоронив вместе с собой частицу души Филиппа. Та земля, которую он сейчас видел, осталась. Ничего не изменить, пока Генри Тюдор топчет сапогами своей наёмной солдатни часть Англии. Принцы и короли рождаются, живут и умирают, а они — зелёные холмы у дома — старше всех королей и принцев, вместе взятых, старше Рима и Цезаря, воины которого однажды достигли туманного Альбиона.
Филипп невольно подумал о том, как поведёт себя победивший Тюдор по отношению к сторонникам поверженного короля. Свежа ещё память о том, сколько крови было пролито под Босвортом и Лейсестером. Но находясь здесь, под этим ласковым солнцем Оксфордшира, не хотелось верить, что предстоят новые тяжёлые испытания. Филипп искренне надеялся, что всё образуется. Он не представлял себе, что Линкольн — честный, разумный, осторожный, неизменно верный Ричарду — пойдёт против Тюдора. Если Генриху так уж нужна английская корона, пусть носит её, а Филипп Ловел постарается забыть, как он обошёлся с тем, кто был ему другом. Он будет добропорядочным подданным. Он принесёт, как бы это ни было противно, клятву верности Тюдору. Более того, в случае необходимости послужит ему своим оружием, как того требует честь. Всё, что угодно, лишь бы не пришлось ехать в Вестминстер и лицезреть на месте Ричарда какого-нибудь валлийца.
Филипп ощутил чувство утраты. Он почувствовал почти физическую боль. Его бросило в дрожь. В этом лихорадочном состоянии его согревали мысли о Маргарэт. Конечно, после роскоши, в которой она жила все эти годы, это поместье покажется ей более чем скромным. Хотя возможно, и она устала от всех этих принцев и придворных церемоний. В конце концов она поймёт, что необходимо позаботиться о будущем Хью. Мальчик должен получить всё, что ему было обещано. Если события будут развиваться так, как рассчитывает Филипп, кое-что Маргарэт унаследует от покойного мужа. И хотя эта доля едва ли будет значительно превосходить то, что досталось ей в качестве приданого в Англии, — всё равно немало. В любом случае Филипп не собирается грабить детей Маргарэт в интересах своего племянника.
Филипп въехал во двор. Он увидел лицо матери. Упрёк застыл в её глазах: зачем ты, сын, убиваешь себя, рвёшь материнское сердце? Прижав госпожу Алису к груди, Филипп почувствовал, что она дрожит. Сказалось и длительное отсутствие новостей, и ожидание. Когда-то она так же переживала за мужа, вставшего под знамёна герцога Йорка. В сознании матери без конца повторялись, многократно усиливаясь, все опасности недоброго времени, которые так или иначе отразились на судьбе её сына. Она рассказала Филиппу о своих опасениях и переживаниях.
Филипп, как только мог, успокаивал мать. Он убеждал её в том, что нельзя сравнивать битву с Тюдором и действия герцога Йорка — ведь Йорк поднял оружие против своего короля. Однако она, вцепившись в руку Филиппа, без конца повторяла:
— Что теперь будет, что будет? — И добавила: — Гилберт Секотт не поехал в Босворт. Он остался дома, и твоей сестре не придётся теперь искать крышу над головой. Разве я тебе не говорила, что всё этим и кончится?
Филипп промолчал, хотя это стоило ему немалых усилий. Внезапно он почувствовал, как накатила волна жалости к матери. Он вспомнил о том, что в золотую пору своей жизни совершенно о ней забыл. Матери ничего не досталось от щедрот любимого сына. В то время госпожа Алиса без конца занималась хозяйством, и если эта земля сейчас приносит плоды, то только благодаря матери и тем верным слугам, которые ей помогали. И вот сейчас, под старость, ей грозит изгнание. Единственным, хотя и слабым утешением Филиппу служило то, что он рисковал не только ради своего благополучия, но и ради жизни матери.
Поскольку спорить с матерью было бесполезно, Филипп пытался отвлечься от грустных мыслей работой. К счастью, в эти дни дел было по горло: наступило время сбора урожая, затем — сева озимых. Наёмным работникам необходимо было обеспечить жильё и питание. Всё это время Филиппа неотступно преследовали мысли о том, что происходит в Минстер-Ловеле. Приехав в имение, Филипп почти сразу отправил туда грума с запиской для Анны. Он всё ещё надеялся побывать там, как только позволят дела.
Однако грум вернулся с неожиданными новостями: оказывается, в Минстер-Ловеле гостит сейчас какой-то странный господин по имени лорд Тэлбот, родич миледи, которому недавно вернули права собственности на отцовские земли.
Филиппа так и передёрнуло, когда он услышал это имя. Хотя из невнятного ответа Анны на его письмо следовало, что ей не терпится узнать все подробности о злоключениях мужа, Филипп всё откладывал поездку. Ему трудно было представить себе, как это он, Филипп Ловел, обменивается любезностями с верным слугой Генриха Тюдора.
Как-то днём, вставая из-за обеденного стола в большой гостиной, госпожа Алиса схватилась за бок и рухнула на пол. Её отнесли на кровать, постарались облегчить страдания, но на следующий день, незадолго до захода солнца, она умерла. До последнего момента Филипп оставался с матерью. Он вышел, только когда священник исповедовал умирающую. Мать нашла в себе силы продиктовать завещание; распорядилась насчёт того, где и как её похоронить. Затем она устало откинулась на подушки. Даже сейчас эта измученная жизненными трудностями женщина сохраняла невозмутимость и достоинство, не позволяя себе быть слабой. Филипп осторожно прикоснулся к её ладони и гладил высохшие пальцы до самого мига кончины.
