Сад казался совсем пустынным, хотя всё ещё было светло. Избегая освещённых мест, Филипп пересёк сад и поднялся по внешней лестнице к галерее. В дальнем её конце виднелись настежь распахнутые окна. Филипп постоял немного, по-прежнему не выходя из тени, затем присел на невысокие перила и негромко сказал:

— Не составите ли мне компанию на часок, Мэг?

Маргарэт была не одна — над её причёской колдовала служанка. Услышав незнакомый мужской голос, она вздрогнула, резко повернула голову и едва не закричала. Маргарэт погладила её по руке — мол, всё в порядке, и откликнулась с улыбкой:

— С удовольствием! Принеси-ка вина, Марта.

Не поднимаясь с места, Маргарэт протянула Филиппу руку. Всё выглядело так, будто минувшей недели не было вовсе. Камеристка вгляделась в гостя, глаза её расширились от изумления и неожиданно вспыхнули откровенной радостью. Путаясь в складках платья, она поспешила в буфетную за фруктами и вином.

— Она не?.. — с некоторой неловкостью спросил Филипп.

— Не волнуйтесь, ни слова не проронит, — покачала головой Маргарэт.

Тем не менее оба слегка покраснели. Они были во внутренних покоях её апартаментов, где Филиппу ещё не приходилось бывать. Это была просторная комната с роскошным ковром, устилавшим пол из необработанного мрамора, и огромным гобеленом на стене. На нём был изображён всадник, перед ним — олень, а вокруг — разная лесная живность и яркие цветы.

— У вас необычная компания, Мэг, — кивнул Филипп в сторону гобелена. — Мне-то всегда казалось, что покои дам увешаны картинами, рассказывающими о приключениях Ланселота и Джиневры[101] или, допустим, изображающими сад, где девушки наигрывают на арфах.

— Нет, мне нравится этот гобелен, я привезла его с собой из Сен-Обена. Фиалки на нём — прямо как у вас в Англии.

Маргарэт указала на книгу, лежавшую на столике:

— Помните? Вы привезли мне её из Лондона, когда я жила в Уиллоуфорде. Это был первый подарок в моей жизни. В Брюгге мы жили слишком бедно, и даже если отцу приходило что-либо подобное в голову, он не мог себе этого позволить.

— Помню. — Филипп взял книгу. — Вы плакали, и я не мог понять почему. Бедняжка, трудно вам тогда приходилось. Но теперь-то вы могли бы…

— Нет. У отца сейчас три сына, старший назван в его честь. Это я знаю от герцогини Бургундской, она получает письма из Англии.

Филипп не знал, что и сказать. Он перевёл взгляд с книги, немного потрёпанной, несмотря на бережное обращение, к яркому полотну на стене: казалось, в полутёмной комнате правит пир сама природа. И тут ему пришло в голову, что есть люди, рождённые для любви, и любить они будут, чего бы им это ни стоило, вопреки всем и всему.

Всё ещё не отводя глаз от книги, Маргарэт медленно произнесла:

— Мне прежде не приходилось видеть ничего подобного. А ведь я всегда любила сказочных животных, вроде грифонов, василисков и этих, ну, как их там, — с туловищем льва и лицом человека с горящими глазами. А вы мне всегда представлялись в образе рыцаря, убивающего в мою честь этих монстров.

Он почувствовал в её голосе лёгкую насмешку над самой собой. Всё ещё рассматривая весёлые картинки в книге, Филипп заметил:

— Боюсь, всё это копии. В те дни состояние моего кошелька не позволяло делать подарки, достойные старших братьев. Я, помню, даже сомневался, стоит ли покупать такую дешёвку.

Наступило молчание. Свеча затрещала и погасла. В противоположном углу комнаты, за тяжёлыми занавесями, угадывались очертания большой кровати. В изножье стояла скромная койка служанки. Она вот-вот должна вернуться и лечь спать, иначе другие удивятся, отчего она так надолго оставила хозяйку. Отложив книгу в сторону, Филипп подошёл к столу. На нём лежал открытый массивный том.

— «Исповедь»? — с удивлением спросил он. — Необычное чтение для женщины, ничего не скажешь.

— Мой отец почему-то всегда считал меня умнее, чем я есть на самом деле, — с лёгкой улыбкой ответила Маргарэт. — С Блаженным Августином[102] я познакомилась очень рано. К тому же я запомнила ваши слова: не обязательно с ним во всём соглашаться, но поскольку ум его так велик, что объемлет практически весь мир, то лучше спорить с ним, чем соглашаться с десятками и сотнями других авторов.

Маргарэт приподнялась и посмотрела Филиппу прямо в глаза.

Камеристка уложила ей волосы, они сияли и переливались, будто тёмный поток воды, освещаемый яркой луной. Маргарэт по-прежнему не отводила взгляда от Филиппа. Он понял, что Мэг уже навела в своей душе порядок, а вот ему этого сделать никак не удавалось. Ясный взгляд Мэг говорил лучше всяких слов, она всё поняла и со всем примирилась задолго до его прихода.

Какое-то время Филипп сидел неподвижно, не отводя взгляда от книги на столе. Строки, полные пламенной страсти, бежали одна за другой, спотыкаясь о странные завитки прописных букв. «Но в таких вещах нет места передышке, — прочитал Филипп, — они пребывают в постоянном движении, ни секунды не стоят на месте. Одних лишь чувственных ощущений мало, чтобы за ними угнаться. Ибо чувственные ощущения всегда запаздывают… Эти вещи самодостаточны. Но самодостаточность заключается не в том, чтобы проделывать путь из одной заданной точки в другую…»

Тонкие страницы шелестели под его пальцами, и это был единственный звук, нарушавший напряжённую тишину. Он ждал чего-то, ждал весь день, волновался, но так и не мог понять, что с ним происходит. Филипп захлопнул книгу, опустился на стул рядом с Маргарэт и потянулся к ней.

Губы Мэг податливо раскрылись. Они сидели совершенно неподвижно, тесно прижавшись друг к другу. Им вполне хватало этих прикосновений… В конце концов, не говоря ни слова, Филипп взял Маргарэт на руки и понёс к постели. Откинув полог, он положил её на подушки, задёрнул занавеси и в полной темноте опустился рядом.

— Лорд Ловел стоит у конюшни, гладя круп своего жеребца… — Фрэнсис наклонился, едва удержав на коленях лютню, перехватил адресованный даме, сидящей рядом, венок и сам надел его на голову красавицы. Она небрежно улыбнулась обескураженному поклоннику, смотревшему на неё с обожанием, и сказала:

— Мсье Фрэнсис, разве же можно столь откровенно лишать других того, что принадлежит им по праву? У вас в Англии все такие пираты?

— Нет, мадам, мы становимся ими только в Бургундии, — немедленно откликнулся Фрэнсис, устраиваясь поудобнее у её колен. Всё это происходило в саду. Женщины сидели, склонившись кто над шитьём, кто над картами, а англичане оказывали им всяческие знаки внимания. Ветви виноградника густо покрывали стену, и оттуда доносилось жужжание пчёл. За последние недели не выпало ни капли дождя, и в горячем воздухе висел густой медовый запах. Лето достигло своего зенита. «Словно в стране лотофагов из древней легенды»[103], — усмехнувшись, подумал Фрэнсис, опуская лютню на землю. Струны издали жалобный звук.

— Вы не кончили песни, мсье? — обратилась к нему Маргарэт. — Этот лорд Ловел, он что, ваш предок?

— Весьма вероятно, мадам. Надо сказать, повеса он был изрядный и любовник неверный. У женщин было много поводов жаловаться на него. — Лениво потянувшись, Фрэнсис с улыбкой посмотрел на Маргарэт. — Но это не семейная традиция.

Маргарэт не покраснела и не отвернулась от смущения. Она по-прежнему не спускала с него прямого, открытого взгляда, и в конце концов Фрэнсису пришлось отвести глаза. Прямота Маргарэт смущала его, ни с чем подобным ему сталкиваться не приходилось. Беспокойно уминая пальцами сухую землю, Фрэнсис думал, когда же наконец другие заметят то, что так очевидно для него. Маргарэт напоминала цветок, раскрывающийся навстречу солнцу. Что до его кузена, который, словно тень, появлялся в предрассветные часы, то он напоминал беглеца с острова, где живёт волшебник Мерлин, — человек не от мира сего, человек, полностью поглощённый своим счастьем[104]. Впрочем, один из окружения Фрэнсиса наверняка догадывался о том, что происходит. Однажды, только начало светать, кажется, ещё и птицы-то не пробудились, — Фрэнсису почудились шаги, он решил, что это Филипп. Однако увидел Уилла Паркера: тот встал с койки, раздвинул шторы и напряжённо всматривался в даль. Глаза их встретились, но никто не произнёс ни слова.