— Ах ты, коварная. Да ты же прекрасно знаешь, что всегда была мне женой!

Она улыбнулась, как, бывало, улыбалась в детстве. Филипп, склонив голову, повторял и повторял её имя.

В середине дня повалил снег. Белые хлопья, кружась, падали на землю. Полуденное солнце с трудом пробивалось сквозь тучи. Колокольню церкви едва можно было рассмотреть. В монастырском саду поникшие под тяжестью снега стебли боты и валерианы казались какими-то уродливыми гномами.

Не лучшая погода для путешествия. Однако мужчина, стоявший у двери, с перекинутым через руку плащом, смотрел на всё это равнодушно и отрешённо. Где-то в глубине дома послышались шаги, зашуршали одежды, и на пороге показался приор.

— Милорд, ваш кузен здесь.

— Он точен. — Фрэнсис медленно повернулся и набросил плащ на плечи. — Ну что же, отец мой, весьма признателен вам за всё. Как бы дальше ни складывалась моя жизнь, я всегда буду помнить, что вы не только помогли мне выжить, но и надолго приютили. Жаль, что могу выразить свою признательность только словами.

Ответом ему был протестующий взмах руки.

— Я буду молиться за вас, милорд, — с непроницаемым выражением лица сказал священник.

Фрэнсис пристально посмотрел на него и произнёс без тени иронии:

— В этом и состоит ваша работа, отец Мартин, не правда ли?

Он склонился над рукой приора и вышел в коридор. Двигался он всё ещё неуверенно. Филипп раскинул было руки, собираясь обнять кузена, но заметил это и остановился. Он внимательно вгляделся в лицо Фрэнсиса — кузен сильно похудел. Мертвенно-бледный цвет лица выдавал болезненную слабость.

Наконец, осторожно обняв Фрэнсиса, Филипп с досадой произнёс:

— Право, мне следовало бы быть предусмотрительнее, Фрэнсис. В носилках вам было бы лучше…

— Ну да, а ещё лучше, если бы впереди нас выступали герольды. Я вполне нормально себя чувствую, Филипп. Не беспокойтесь. — Он перевёл взгляд с оруженосцев в ливреях, застывших в почтительном ожидании, на пажа, державшего в руках свёрнутую алую накидку, и удивлённо поднял брови. — Боже мой, откуда такая роскошь? Вы что, так разбогатели за эти несколько недель в Бургундии?

— Пожалуй, что так, — вынужден был признаться Филипп, невольно краснея. — Видите ли, Фрэнсис, я женился. Уже два месяца прошло. Не хотите ли поздравить меня?

— Вы… что? — Фрэнсис недоумённо посмотрел на кузена, а затем, сообразив, что к чему, рассмеялся: — А-а, понимаю. На этой малышке? Ну да, как же это я сразу не понял? Я слышал… что её муж сильно болел, и как раз гадал… Так, так. Ну что же, кузен, терпение ваше заслуживает всяческой похвалы, ведь столько времени прошло. Как хочется поздравить новобрачную. Ну, а что касается вас… — Он порывисто схватил Филиппа за руку. — От души рад. Вы это заслужили.

Филипп почувствовал, что слова кузена имеют глубоко скрытый — истинный — смысл, и ощутил, как больно кольнуло в сердце. Уж слишком разящим был контраст: он — счастлив и богат, а Фрэнсис, по существу, нищий.

Это сильно угнетало его. На всём пути от Тилбери Филипп, представляясь иностранцем, не решался слишком подробно расспрашивать о том, что происходит в Англии. Он знал совсем немного: король Генрих подарил Минстер-Ловел своему родственнику, графу Пемброку. Поэтому Анна с детьми вынуждена была оттуда уехать.

Снегопад кончился. Все направились к воротам. Отец Мартин и Филипп шли последними. Глядя на человека, шедшего впереди, монах негромко спросил:

— Стало быть, корабля найти не удалось?

— Нет, — покачал головой Филипп. — Вчера я ещё раз посылал в гавань, но погода неустойчива. Вряд ли в ближайшие дни переменится к лучшему. Надо двигаться в Тилбери. Там меня ждёт корабль, на котором я приплыл из Франции. Кузен ещё очень слаб, поэтому было бы лучше найти что-нибудь поближе, но слишком велик риск: могли узнать, что он скрывался у вас в монастыре.

— Рано или поздно всё равно узнают, — спокойно произнёс приор. — Тем не менее вы совершенно правы: надо забирать его отсюда. — Он запнулся. — Говорят, правда, не знаю, насколько это верно, что лорда Ловела готовы с почестями встретить в Вестминстере, если только он признает власть нового короля. Но может быть, это просто ловушка.

— Вполне возможно. — Филипп искоса посмотрел на собеседника. — А Фрэнсис слышал об этом?

— Да. Он громко расхохотался.

За воротами стояли осёдланные лошади. Фрэнсис уже был в седле и нетерпеливо оглядывался по сторонам, ожидая кузена. Тучи рассеялись. Вышло солнце. Всё кругом улыбалось. Едва они отъехали, раздался звон колоколов. Рядом с кухонной стеной птицы беззаботно клевали зерно.

Филипп и Фрэнсис направились на юг, в Мальдон. Навстречу им другой дорогой шли люди Филиппа. Недалеко от этого оживлённого порта беглецы постарались оторваться от возможной слежки и замести следы.

Двоих оруженосцев и пажа Филипп оставил в монастыре францисканцев[168]. Там же был кое-кто из земляков. Всем им предстояло терпеливо ждать корабля, шедшего во Фландрию.

Филипп отправился на ближайший постоялый двор, там снял на короткое время комнату. Он быстро переоделся в поношенное платье и выцветшую шляпу. Накануне в это был одет вожак его команды, выдававший себя за торговца. Его свободно пропустили через городские ворота.

На следующее утро из Мальдона выехал тот же торговец. У ворот он остановился и на ломаном голландском языке заговорил со стражником. Тот охотно указал ему дорогу, пропустил его спутников. Ночью они остановились сразу за Челмсфордом[169], где главная дорога разветвлялась: одна шла вглубь острова, к Лондону; другая — к устью реки.

Через два дня они уже были на побережье. Хозяин судна остановился прямо в гавани и в любой момент был готов сняться с якоря. Судно уже нагрузили товарами. Последние три дня дул попутный ветер. Филипп и Фрэнсис поднялись на борт ещё до рассвета, корабль тронулся вскоре. Фрэнсис сидел на тюке с хлопком, глядя, как постепенно тает в дымке береговая полоса. Взошло солнце, и в тот же миг воздух наполнил торжественный звон колоколов.

Взглянув на спутника, Фрэнсис иронически заметил:

— Бог ты мой, совершенно вылетело из головы: сегодня же годовщина бракосочетания короля Генриха. — Он потянулся, откинулся назад и подпёр рукой подбородок. — И отмечаться она будет, не сомневаюсь, с таким великолепием, словно его мадам, эта дурочка Елизавета, прошла в спальню со своим верным Тюдором прямо через двери церкви. Я как-то подумал, не съездить ли самому в Лондон, чтобы посмотреть на эту комедию, но… — Фрэнсис потеребил кинжал на поясе. — В общем, дурацкая была мысль. Всё правильно. Я не буду слишком долго досаждать вам своим присутствием, Филипп, разве что герцогиня Бургундская передумает.

— Ради всего святого, Фрэнсис…

— Да, кузен? — Фрэнсис поднял глаза, они горели. Филипп посмотрел на белое, застывшее лицо, и какое-то странное чувство родилось у него в груди — не страх, не жалость, скорее что-то похожее на отчаяние и острую боль предвидения.

— Фрэнсис, это будет означать для вас верную смерть. Если вам себя не жаль, то подумайте хотя бы о тех, кто разделит вашу судьбу.

— Я никого и ни к чему не принуждаю. Неужели так трудно вообразить, что есть люди, которые сами делают выбор? В своё время и вы были горячим и целеустремлённым. Правда, тогда вам почти нечего было терять.

Он осёкся и густо покраснел.

— Разве вы умеете оживлять мёртвых? — медленно спросил Филипп. — Если да, то я не раздумывая пойду за вами.

Последовало короткое молчание. Фрэнсис наклонил голову, закрыв лицо ладонями.

— Извините, я не то хотел сказать. Если кто и заслужил право на счастливую жизнь, то это вы…

— Ладно, не имеет значения. Забудем.

По мере того, как солнце поднималось всё выше, небо темнело. На краю его, переливаясь, дрожала радуга.