Могута прервал свой сказ горестным стоном и не стал продолжать его. Да и что мог он ещё сказать Янку? Янко встал, шатаясь от слабости, сделал несколько разминающих шагов.

— Верю тебе, Могута. Коли что и содеял ты против закона, так не по злому умыслу и не ради корысти для себя. Не страшись, друже, никто не узнает, где нашёл ты себе пристанище. Бог даст, ещё свидимся с тобой. Я же теперь пойду в Белгород. Там меня с княжьим словом ждут, а утешить их мне нечем: нету дружины теперь при князе Владимире… И долго ещё не придёт она в Киев.

— Тяжко придётся белгородцам, ох как тяжко, — отозвался Могута, тоже поднимаясь. — И рад бы я стать с тобой и иными сотоварищами в последней сече, да смысла в том немного. Не спасёт она вас.

Полуденное солнце припекало щедро, пахло тёплыми листьями тополей и нагретой травы, а пчёлы с васильков, которые начали уже закрываться, на клевер перелетали.

— Коли от князя придёт спасение вам, извещу я Агафью и брата Антипа, — сказал Могута. — Им же скажи тайно, что жив я, а где — не объявляй до времени: не кинулась бы Агафья искать меня, а стражники Сигурда выследят её и придут на это место. Пусть до времени забудется все…

Янко согласился и засобирался в путь. Пустую котомку оставил Могуте, а нож прикрепил к поясу.

— Будь в добром здравии, Могута. Может, ещё и уладится всё, и вернёшься ты на пашню вольным ратаем, вместе с Антипом жить будешь.

Могута безнадёжно развёл руками.

— Веры на то не имею теперь, Янко. Вот кабы князь Владимир отпустил купу белгородцам да то же повелел бы сделать и посаднику с иными, тогда поверил бы я в добро на земле. Но станет ли князь с сильными мужами ради простолюдинов тяжбу вести в такое тяжкое для него время? До той же поры… — и Могута отмахнулся он ненадёжной мысли на лучшее.

— Когда так, — решился Янко после малого колебания, — бери меч этот и щит. Боле нечем мне одарить за твоё доброе дело.

Могута лицом просиял и принял оружие.

— Вот славно как, Янко! Знатный меч, и для меня он — полжизни! Обещаю без нужды не доставать его из ножен и на русича вольного и убогого не поднимать, даже если смерть от того принять мне пришлось бы. Печенегам от встречи со мной добра не ждать, от сечи с ними и один не уклонюсь. А встретиться ещё доведётся: коня себе буду добывать у них.

Могута помог Янку наложить на больную ногу свежую повязку с травой-кровавником, которая сыскалась на опушке леса, потом сказал:

— Провожу тебя до омута, а там и до займища белгородского рукой подать. И я к ночи успею в своё жилище вернуться. Идём.

Тёплый лес расступился перед ними, и скрылись за спиной прогретая солнцем поляна, заброшенное и вновь обживаемое городище с двуруким тополем на вершине пологого холма, а где-то слева от путников тихо журчал по склону холма в траве невидимый ручеёк, скатываясь с камешка на камешек, и так до Ирпень-реки, а потом и в могучий Днепр.

Проводив Янка почти до Белгорода, устав и проголодавшись, Могута всю ночь осторожно брёл к своему жилью на потаённой поляне. Шёл под тихий шелест листвы, обдуваемой свежим предутренним ветром. Он слушал говор старого леса, а казалось, что потревоженные души предков ворчат у него за спиной — зачем топчет тяжёлыми стопами прах людей, чьи тела так и не были погребены по обычаям, завещанным от пращуров?

«Нынешней зимой мне и в рот положить будет нечего, ежели не изловлю брашны, размером поболе куропатки», — подумал Могута, по привычке чутко вслушиваясь в гомон просыпающегося леса. Впереди, словно поводырь, указывающий верную тропу, бодро стучал по дереву также за ночь проголодавшийся дятел. По левую руку весело щебетала лёгкая на крыло синица, на неё, неведомо за что прогневавшись, трижды прокаркала тучная от обильной под Белгородом конской падали ворона.

«Кабы на вепря выйти — тогда и мяса можно было бы насушить», — размышлял Могута, крепко сжимая в левой руке лук со стрелой, которую придерживал большим пальцем: ежели враг рядом, не гоже лук держать за спиной, можно припоздать, выхватывая стрелу из колчана! Подумал о вепре, и в голову негаданно пришла мысль об огромном стаде, которое печенеги собрали по окрестным вежам русичей и пригнали к Белгороду ради собственного прокормления. Усмехнулся не без тревоги в душе, когда принял весьма рискованное решение: «Не велик убыток будет у кагана Тимаря, ежели я отгоню от печенежского стада одну, а лучше две говяды. Зато мне в лихую голодную пору будет что снимать с дерева, куда я развешаю туши, разрезанные на куски!».

Он знал, что печенеги пасут свои стада неподалёку от Днепра, а с наступлением сумерек перегоняют на займище Ирпеня, доят коров, режут быков и готовят для войска ужин.

Могута уверенно пошёл навстречу солнцу. Оно поднялось уже за Днепром, его лучи окрасили в розоватый цвет редкие кучевые облака. В лесу посветлело, стало возможным различать тёмно-зелёные кусты, которые теснились у ног вековых дубов, клёнов, берёз и редких в этих местах сосен.

Пройдя около двух поприщ, вышел к Ирпеню недолго стоял в зарослях краснотала, осматривая другой берег, потом медленно ступил в тёплую воду и, подняв лук и колчан над головой, переплыл реку. Укрывшись в густых зарослях орешника, переплетённого колючими побегами ежевики, снял и, поёживаясь от ветра, крепко отжал воду из ноговиц и рубахи, встряхнул бережно, опасаясь порвать, оделся. Несколько минут было довольно неприятно, однако вскоре платье прогрелось, Могута привстал, привесил к поясу меч, закинул за спину печенежский щит, подарок Янка, взял лук со стрелой и уверенно вскарабкался по крутому берегу Ирпеня, где также тесно, будто ратники перед сечей, стояли могучие тёмные стволы деревьев. На краю обрыва оглянулся — тёмный в тени леса Ирпень покрыт мелкой рябью от ветра, который порывами налетал с юга, со стороны осаждённого печенегами Белгорода. Оттуда, смешиваясь с ароматом леса, еле уловимо долетал запах дыма догорающих сторожевых костров, о которых с наступлением дня никто уже не заботился.

«Теперь усядутся к кострам мясо есть», — вздыхал Могута, бережно, чтобы не ударили по глазам, правой рукой отводил встречные ветки и уверенно шагал по сухой земле, густо устланной прелой прошлогодней листвой, поверх которой добавилось уже и убранство этого года с могучих лесных великанов. И первым начал раздевать покрасневшую свою крону клён.

Когда до берега Днепра осталось не более двух перестрелов, Могута пошёл бережнее, иногда останавливаясь и вслушиваясь в птичий гомон — вдруг осторожная сорока откуда-нибудь подаст тревожный знак? А может, и вспугнутый зверь метнётся прочь от опасных гостей в им обжитом месте? Знал Могута, что печенеги довольно часто уходят небольшими отрядами в лес ловить укрывающихся там русичей из ближних разорённых поселений, чтобы потом выгодно продать свой полон византийским или иным скупщикам крепких невольников. Но бывало и так, что русичи, исполчившись, заманивали находников в уготовленные заранее места с глубокими ловушками. Напрасно всматривались тогда печенежские князья в страшные для них леса, ожидая своих воинов с богатой добычей… Вот и Днепр!

«Надобно испить воды да съесть хотя бы одну сушёную рыбу», — решил Могута. Осмотрелся, увидел справа укромный суходол, поросший высокими кустами орешника, спустился в него и осторожно двинулся к реке, и когда был уже в полусотне шагов от песка, с полуночной стороны донеслись возбуждённые крики, стук многих копыт о сухую землю.

«Дозор печенежский!» — смекнул Могута, упал под куст и тут же боковым зрением — голова его была повёрнута в сторону Киева — заметил неподалёку под крутым берегом лёгкий чёлн и ратников под вёслами. Они увидели печенегов, которые вынеслись к берегу Днепра из леса и спешили теперь к этому суходолу, норовя на вёслах уйти подальше от опасности. Но на их беду перед челном негаданно оказалась длинная песчаная отмель, и лёгкое судёнышко, налетев на преграду, замерло на месте. Печенеги возликовали. Не менее десяти стрел сорвалось с тетив и со свистом умчались к челну. Русичи успели укрыться за невысоким бортом и щитами. Тут же один из ратников вскинул лук и из-за спины товарища, который теперь держал перед собой оба щита, пустил к берегу встречную стрелу. До печенежских всадников было не более сотни шагов от челна, и Могута безошибочно уловил в конском топоте ржание раненого коня. Крик радости с челна и отчаянный вопль придавленного наездника достигли ушей Могуты одновременно. Вспарывая копытами дёрн откоса и землю склона, в суходол спустились восемь печенегов и, не останавливаясь на месте, принялись осыпать стрелами ратников в челне, не давая им возможности из-за щитов отвечать своими стрелами.