Дружинники длинными рогатинами начали поддевать сухие вязанки хвороста, окунали их в кипящую смолу, а потом поджигали и торопливо перебрасывали эти снопы бушующего огня через частокол: не дай бог горящая смола прольётся на стену, может загореться. Для того и кади с водой поблизости стоят.

Биться мечом против меча печенеги ещё могли, но как биться с липким огнём, падающим на головы? Дико кричали те, на ком загоралась одежда, на чью грудь или голову в такой невероятной тесноте во рву упал и горел смоляной сноп. Огненные потоки смолы растекались по земле и продолжали гореть под ногами.

— Бегут! Бегут! — прокатился радостной волной над Белгородом крик, извещая, что враг отбит и что на сегодняшний день вероятность печенежской резни для города отпала.

— Бейте находников! — это бондарь Сайга встал над частоколом во весь рост и сквозь дым пускал стрелу за стрелой вслед степнякам. Но и печенеги не жадничали на стрелы для русичей: вдруг охнул бондарь Сайга, чужая стрела ударила его в грудь, и кровь выступила на белом платне. Боян с криком бросился к отцу, но Сайгу тут же подхватил подоспевший первым Янко. Старейшина Воик склонился над раненым.

— Несите его в моё подворье, лечить буду. Стрела выше сердца прошла. Быстрее несите. Виста, поспеши со мной.

Подошёл воевода Радко, чёрный от копоти и мокрый от пота. Молча проводил взглядом старейшину Воика и ратников с бондарем на руках, потом выглянул за частокол — не затлелся ли где дубовый сруб крепостной стены? Успокоился и поднял глаза к небу — есть ли у печенегов время для нового приступа сегодня или дадут русичам роздых? Солнце прошло уже большую половину дневного пути, и вряд ли у Тимаря наготовлены ещё лестницы. К воеводе подошёл кузнец Михайло, глаза радостные — устояли, отбились. Воевода увидел кровь на лбу Михайлы, забеспокоился:

— Поранен, Михайло?

— Да нет, воевода Радко. Свежую рану от ночной сечи, забывшись, потревожил, когда пот рукавом вытирал. Пустое, засохнет скоро. Прав был ты, воевода, что дал печенегам подняться на стены. Много их побито, но ещё больше — напугано.

— В том и суть, — ответил воевода Радко, удаляясь по стене в сторону Киевских ворот. И ещё что-то говорил воевода, бережно обходя убитых дружинников и ратников на помосте, но этих слов Вольга уже не слышал, оставшись стоять возле старшего брата.

Бросив догорать смолою облитые лестницы, похватав тела побитых и тяжело раненных, отхлынули от города печенежские тысячи, скрылись за клубами чёрного дыма. Степнякам казалось, что горит не только хворост во рву, но горит и крепость, будто русичи сами себя обрекли на страшную смерть по старому обычаю, сжигая тела умерших сородичей на жарких берёзовых кострах.

С помоста вниз бережно сносили тела побитых и раненых белгородцев: не малой кровью далась русичам эта победа, новые десятки могильных холмов появятся на внутренней стороне вала. Уставшие, закопчённые и потные дружинники поспешно, разбрасывали недогоревшие головешки из-под котлов с остатками дымящей смолы.

Из тёплой полуголодной дрёмы под телегой Вольгу вывел резкий толчок в спину.

— Что такое? — вскричал он и сел, силясь раскрыть глаза, а рядом Василько в ухо ему уже шепчет:

— Гляди, кто к нам во двор идёт.

Шли воевода Радко и посадник Самсон, усталые, а черевьи пыльные, знать, долго перед этим бродили по улочкам Белгорода, вслушиваясь и всматриваясь в голодные глаза пришлых со степи ратаев и бортников. Вольга вскочил и по звал отца Михайлу. Михайло вышел встретить гостей, голову склонил, в избу приглашая. Но воевода сказал:

— Вели, Михайло, отроку скамью вынести. Здесь, в тени, я и присяду. Есть к тебе важный разговор.

Вольга поймал взгляд отца Михайлы, метнулся живо за скамьёй и успел деду Вояку шепнуть:

— Воевода да посадник с отцом Михайлой говорить пришли, во дворе теперь оба.

Воевода Радко принял скамью, сели рядом, широкими спинами привалились к срубовой стене избы. Вольга отошёл к телеге и опустился на тёплую землю рядом с Васильком. Подивился при этом: «Допрежь такого не было, чтоб посадник Самсон в наш двор по делу кузни заходил. Коли в чём нужда, так через бирича звал в терем. Отчего так хмур воевода Радко? И отчего глаза его недвижно уставлены на рукоять меча?» Меч воевода поставил между колен.

— Как заказ мой по исправлению побитого оружия дружинников? — спросил негромко воевода Радко.

— Ещё три дня, и мы с ратаем Антипом исправим оружие, — ответил отец Михайло.

— То славно, — кивнул головой воевода и умолк, словно забыл, о чём только что спрашивал, — иные мысли тяготили воеводу, кузнец видел это, но ждал терпеливо. Посадник рядом сидел так же молча, склонив вперёд тяжёлую голову с высокими залысинами, а сам копался в бороде толстыми пальцами, на которых блестели золотые перстни с дорогими алыми каменьями.

— Старейшина Воик во здравии ли? — вновь спросил воевода Радко. Едва успел спросить, как сам Воик появился во дворе и к ним подошёл, опустился на скамью с края.

— На бога гнев не держу, пока ещё сила есть в ногах, — ответил старейшина и пытливо присмотрелся к знатным гостям: с чем пришли?

Малое время ещё посидели молча, потом отец Михайло широкой ладонью хлопнул о твёрдое колено и спросил:

— Случилось что важное? По иному делу ведь пришли ко мне? Так не томите душу, скажите. Готов я вас выслушать, — сказал так и твёрдые губы поджал, затаился.

Воевода Радко поднял рыжеволосую голову и, глядя в лицо хозяину двора, заговорил торопливо, будто боялся, что кто-то прервёт и не даст высказать надуманного:

— Долго ждал я от князя Владимира гонца с известием. Голодное время так тихо идёт, а к нам нет ни гонца, ни дружины русской для выручки. Что в Киеве деется, о том мы не ведаем. И от того падает на сердце чёрная туга, сна и сил лишает. Прознать бы как, долго ли нам осаду ещё держать? — Воевода Радко посмотрел на Михайлу, а тот перестал землю ногами ковырять, подтянул их под скамью. — Вот и порешили мы с посадником Самсоном, что надо слать нам своего гонца, помощи просить у князя Владимира. Наш выбор пал на Янка.

От слов этих отец Михайло качнулся, будто кто внезапно из-за плеча голову змеи к глазам подсунул.

— Сквозь печенежский стан? — испугался отец Михайло. — То же верная гибель! — и он ладонями провёл по лицу, словно сон тяжкий сгоняя с себя. Воевода Радко на его сомнения с горечью развёл руками в стороны, плечи у него сгорбились.

— И мне жаль Янка отсылать, да боле некого. Он вырос здесь, всякий куст и овражек окрест ему ведомы. Пришлый хуже собьётся в пути, пока по лесам бродить будет.

Отец Михайло вскинул поникшую было голову.

— Ну, коли так, то пусть идёт Янко. А я за честь почитать буду ваше доверие сыну. Но чует моё сердце, ох как чует недобрый исход задуманного.

Старейшина Воик не утерпел, посохом ткнул в сухую землю.

— Всё ли обдумали, мужи? Не сгинет ли внук мой попусту?

Воевода ответил торопливо, ответил то, что загодя уже обдумал до мелочей:

— Старались мы предусмотреть всё, старейшина Воик. Без риска, по тайному лазу покинет Янко Белгород. А в пути пусть хранит его бог, — воевода Радко встал со скамьи, а следом тяжело поднялся и посадник. Он покопался недолго за тугим поясом, потом широкую ладонь протянул к отцу Михайло.

— Что это? — спросил кузнец, а Вольга и без того увидел, что это серебро. И не малое по цене!

— Возьми, Михайло, это резаны. От меня за верную службу сына. Вернётся Янко, избу ему поставишь из доброго дерева. И за невесту вено надо будет платить скоро, прослышал я про это.