Надо учесть также, что Россия подвергалась давлению не только в Европе, да и не только в отдалённой Средней Азии. На Балканах и в странах Ближнего Востока, везде плелись антирусские интриги. Запутанный клубок этот в XIX веке именовался «Восточным вопросом». Горчаков не только хорошо, но и глубоко знал сущее.
Георгий Чичерин: «6 сентября 1867 г., когда при новом обострении Восточного вопроса многие из русских политиков побуждали Правительство к угрожающим военным демонстрациям, кн. Горчаков писал государю императору: «Нужны были бы десятки миллионов, а у нас их нет. Мы пополняем свои ежегодные дефициты и обеспечиваем уплату своих долгов за границею единственно постоянными займами... Ещё шаг, и мы могли бы оказаться в положении, перед которым я отступаю с ужасом, то есть в невозможности удовлетворять принятые нами на себя обязательства. Это положение дел наполняет меня тревогою».
В том же 67-ом, в день пятидесятилетия службы в Министерстве иностранных дел Александру Михайловичу Горчакову был присвоен высший в императорской России гражданский чин — он стал государственным канцлером. Всего за двести лет набралось лишь одиннадцать канцлеров, первый сподвижник Петра Великого с юности до кончины — Г.И. Головкин, последний, то есть одиннадцатый — А.М. Горчаков. По поводу столь высокого пожалования новоявленный канцлер представил Александру II обширный доклад об итогах деятельности Министерства иностранных дел под его руководством. Своей заслугой он считал прежде всего то, что на протяжении одиннадцати лет, когда вся Европа переживала «неспокойное время», Россия избежала опасных международных осложнений и не была втянута в военные столкновения.
Наполеон III недооценивал опасности германской угрозы и не искал сближения с Россией. Наоборот, в конце шестидесятых годов французское правительство настойчиво выступало против русских интересов на Балканах. В итоге Наполеон III оказался лучшим помощником Бисмарка в достижении того, чтобы Александр II стал на сторону Пруссии в её столкновении с Францией.
Когда в июне 1870-го разразилась франко-прусская война, её исход многим казался неясным: долгое время армия Франции считалась сильнейшей на европейском континенте. Не исключалась и затяжная война на истощение (по примеру Крымской). В первое время российское правительство определённо держало сторону Пруссии. Уже через три дня после начала военных действий в Петербурге объявили о нейтралитете (следовательно, прусские генералы могли не беспокоиться за свой тыл). Помимо прочего, России было не выгодно поражение Пруссии ещё и потому, что оно неизбежно повлекло бы за собой усиление Австро-Венгрии. И действительно, в правящих кругах Вены были сильны реваншистские настроения. Вот почему в заявлении России о нейтралитете содержался один весьма существенный пункт: русское правительство «готово оказать самое искреннее содействие всякому стремлению, имеющему целью ограничить размеры военных действий». Это был ясный намёк на то, что Россия не допустит вмешательства Австро-Венгрии в войну и усилиться за счёт Пруссии.
К величайшему удивлению современников Вторая империя Наполеона III развалилась после первых же ударов прусских войск, а сам незадачливый император попал в плен. Тут же направление русской внешней политики стало меняться. Горчаков начал выступать за прекращение военных действий, пытался вновь призвать правительство Пруссии к «умеренности». Французский посол в России Габриак, а также срочно приехавший в Петербург премьер-министр временного правительства Тьер запоздало старались добиться поддержки российского правительства. И царь, и Горчаков принимали их очень любезно, но ни о какой действенной русской поддержке в отношении Франции в ту пору не могло быть и речи.
Не зря Россия «сосредоточивалась», преобразуясь и накапливая силы, не даром вот уже пятнадцать лет глава внешней русской политики князь Горчаков вёл свою твёрдую линию, терпел неудачи, отступал, маневрировал, но вот теперь он стоял у желанной цели — позорные статьи Парижского трактата 1856 года должны были стать историей. Час настал.
Георгий Чичерин: «19 (31) сентября кн. Горчаков разослал русским представителям при дворах — участниках договора 1856 года циркуляр, явившийся крупнейшим шагом вперёд со стороны России. Циркуляр содержал критику определений 1856 года о нейтрализации Чёрного моря, он указывал, что Пражский договор нарушался безнаказанно... и что государь император более не станет себя связывать постановлениями, ограничивающими державные права на Чёрном море... Государь император, по словам циркуляра, полагал, что европейское равновесие будет лучше обеспечено, когда будет покоится на более справедливых и прочных основаниях, чем те, которые создавались положением, недопустимым ни для одной державы в качестве нормального условия существования».
Далее в циркуляре говорилось, что в течение пятнадцати лет своего действия Парижский трактат неоднократно нарушался другими державами. Он ставит Россию в несправедливое и опасное положение. Русские берега Чёрного моря никак не защищены, в то время как Турция, Англия и Франция содержат военные эскадры в Средиземном море. Ввиду того что многие положения Парижского трактата по сути уже не соблюдались, Россия «не может долее считать себя связанной» оставшимися в действии обязательствами, которые ограничивают её суверенные права и безопасность на Чёрном море. В то же время Россия не отказывалась от соблюдения всех остальных пунктов Циркуляры Горчакова были одновременно вручены представителями России в Англии, Франции, Австро-Венгрии, Турции и Италии. Вспомнить тут поговорку про гром среди ясного неба, значит, ничего не сказать: это вызвало общеевропейское дипломатическое землетрясение.
Такое нетрудно было предвидеть. Шаг предстоял очень серьёзный и грозил опять столкнуть Россию со всей Европой, даже породить новую войну. В русских правящих кругах негласное обсуждение планов Горчакова вызывало безумную тревогу, и не без оснований. На склоне жизни сам канцлер рассказывал про обсуждение проектов циркуляров следующее: «По этому важному делу был собран также совет под личным представительством его величества. На совете были: военный министр Д.А. Милютин, П.А. Валуев, мой постоянный друг князь С.Н. Урусов и другие. Все были, конечно, согласны с тем, что запрет должен быть снят России относительно Чёрного моря; но, однако, все, в том числе и военный министр, полагали в видах осторожности совершенно необходимым прежде чем решиться на этот шаг, предварительно снестись с державами, подписавшими парижский трактат.
— Если действовать так, как здесь советуют, — сказал я весьма горячо, — то это значит отказаться от самой цели; это значит ничего не получить, ничего не добиться. Должно просто заявить всей Европе, что Россия по отношению к Чёрному морю разрывает парижский трактат 1856 года, и таковым заявлением великий факт свершится.
— Я вполне согласен с князем Горчаковым, — сказал Александр Николаевич, вставая.
И таким образом, один из всего совета, власть и волею своею державною, государь совершил великое дело».
Отрывок этот рассказан Горчаковым с непривычной для него живостью и непосредственностью, но обстоятельства переданы тут весьма точно. Действительно, не только названные им такие видные и серьёзные деятели, как Милютин и Валуев, но влиятельные министры В.Н. Панин и А.Е. Тимашев тоже возражали против плана Горчакова. Старый дипломат, однако, действовал с небывалым напором и на окончательном совещании добился решения в свою пользу.
Из чего же исходил государственный канцлер, принимая на свою ответственность столь опасное выступление? Ведь смелость порой трудно отделима от авантюры... Нет, это был хладнокровный и взвешенный шаг политического деятеля, исходившего из твёрдых принципов.
Георгий Чичерин: «В Западной Европе ещё преувеличивали наши внутренние затруднения. Многие называли нас «Бессильный великан»... Кн. Горчаков писал: «В столь глубоко взволнованное время, как наше, величайшая опасность для государства — быть или казаться слабым, потому что все неспокойные стремления, останавливающиеся перед силою, охотно соединяются для нападения на то, что они считают бессильным. Россия вышла из Восточной войны, тяжело поражённая в своём обаянии. Предпринятые государем императором преобразования не могли совершаться без внутренних затруднений. Временно обессиливших наши внешние воздействия. Эти явления были раздуты недоброжелательством и утвердили убеждения в нашем бессилии».
