Пока дроны с воздуха проверяют город на наличие электронных мин, взрывчатки или других ловушек, мы отдыхаем. Прошло примерно три дня с той поры, как мы покинули окопы противника и отправились в путь, преодолевая земли метр за метром и присоединяя их к единой державе. Те же унылые виды, где на глаза попадаются только одинокие кустарники, глубокие воронки от снарядов и разлагающиеся вражеские полуголые трупы, валяющиеся повсюду, – вот и все разнообразие, преследующее нас все это время. Нам хочется уже что-то сделать, что-то увидеть, освободить не только клочки серой земли, но и все города, маленькие и большие, дойти до их столицы и взгромоздить над ней общий флаг, знаменуя конец «Последней войны» и начало мирного времени. И этот путь, эта борьба начнет разгораться с новой силой, стоит нам пройти первый город.

– Собираемся! Стройся! – кричит лейтенант Ами. Кажется, что его чистая форма выглядит еще наряднее, нежели всегда, а на синей ткани сверкают вычищенные награды. Как только ему удается содержать себя и свою одежду в безупречной чистоте да еще в таких условиях?

Мы снова срываемся в дорогу.

– Я что-то вижу. – Слышится чей-то громкий голос после трехчасового движения.

Сощуриваю глаза и пытаюсь вглядеться вдаль, но мне мешают сотни других гвардейцев, идущих передо мной. Стоит мне выглянуть из-за чьей-то головы, как взгляд снова впивается в чужую макушку или шею. Приходится ждать, смотреть под ноги и продолжать идти вперед.

Под тяжелыми подошвами ботинок трещат маленькие камушки разбитого асфальта, некогда бывшего широким шоссе. Его крупицы, искалеченные взрывами, разбитые снарядами, смешались с землей, превратились в саму землю. Лишь иногда большие узкие куски дороги выглядывают из пыли, давая скудное представление о прошлом, но и они пропадут, они тоже исчезнут, сотрутся в порошок и станут частью ландшафта.

Мы обходим несколько сгоревших, развороченных взрывом грузовиков, еще трупы, возвышающиеся на один метр остатки кирпичной стены, и снова тот же однообразный вид.

Постепенно камней становится все больше, а в некоторых местах под ногами чувствуются заметные уплотнения похороненных остатков асфальта. Мы входим в город.

– Как он хоть называется? – спрашивает у меня Орест Валь, парень из нашей группы, идущий возле меня.

– А хрен его знает, – отвечаю я. Вокруг ни табличек, ни указателей, только руины и жалкие развалины.

Мы знали, что так будет, но в глазах читается разочарование, мы мечтали о другом. Здесь не осталось ни домов, ни зданий, даже границы улиц стерлись, и можно только угадывать, где была дорога. Мы шагаем прямо по камням, по местам, где стояли дома.

Вместо толп и радостных жителей нас встречают руины стен с пустыми бойницами окон, воронки от взрывов и невзорвавшиеся снаряды, встрявшие в свалившиеся обломки и выглядывающие из них длинными, острыми хвостами. Черная пыль пепла от движения тысяч ног взлетает вверх, кружится в воздухе и ложится нам на плечи тяжелыми угрызениями совести, как будто в этом наша вина. Но мы ведь ни в чем не виноваты, мы спасители, мы лишь освобождаем эту землю, избавляя ее от национализма, и это лишь жертвы, вынужденные жертвы, ведь в войне нельзя без этого.

– Здесь гражданских трупов нет, только военные, – тихо проговаривает Артур сам себе под нос. – Их эвакуировали, наверное.

Вглядываюсь в разбитые окна почти не пострадавшего, за исключением сорванной крыши, выбитых стекол и одной разрушенной стены, дома. Посреди пустой комнаты стоит изрезанный и пробитый осколками диван. Как символ давно ушедшего уюта, забранного войной, он выглядывает из темноты и плотной стены остывшего пепла. А ведь раньше здесь кто-то жил, кто-то садился на него, читал, смеялся, спал. Раненый, искалеченный, он продолжает стоять на этом месте, в ожидании, когда же хозяева возвратятся назад, но все тщетно, обшивка вывалилась, доски отпадают, время разрушает все, время и война.

Одни призраки чужого прошлого витают здесь. Тут валяется одежда, там игрушка, а еще немного дальше разбитые осколки тарелок. Все это чужие жизни, чужие вещи и чужие призраки, но тревожат они именно нас.

Развалина за развалиной, кирпич за кирпичом, руина за руиной, мы идем все дальше, дальше и дальше в полном молчании и тревоге.

Я не успеваю ничего понять, как в начале колонны раздается взрыв, вырывающийся из-под плотного покрывала пепла и отбрасывающий в стороны обмякшие тела. Теплая волна сбивает меня с ног, а прямо над моей головой пролетает большой белый кирпич. Кто-то кричит, пытаясь в панике зажать трясущимися руками обрубок оторванной ноги.

– Назад! Отступаем! – громко, стараясь не потерять самообладание, кричит лейтенант Ами, но его голос теряется во всплесках последующих взрывов.

Плашмя, утопая ладонями в пепле, пытаюсь двигаться назад. Грубый ботинок наступает мне на пальцы, а еще несколько ног пробегают прямо по спине, в страхе отступая. Но еще один взрыв, раздавшийся совсем недалеко, валит их с ног, а меня оглушает. Где я? Ничего не слышу. Я, что, оглох? Столбы земли взмывают ввысь в полной тишине, и все разбегаются по сторонам, натыкаясь на новые мины.

Пока я, шатаясь, не понимая, что происходит, пытался встать, опираясь руками на камни, возле меня прокатилась оторванная голова Ореста Валя, того, кто спрашивал у меня, что это за город. Черты его лица стерлись, волос нет, из больших ожогов, появившихся на коже, валит густой пар, воняющий сгоревшими волосами.

– Сюд… – обрывки голосов и криков доносятся до меня, слух постепенно возвращается. – Оск… Сюд… Сюд… Сюда! – опершийся спиной о большой камень, Артур машет мне рукой, то скрываясь, то выглядывая из-за пробегающих гвардейцев. Шатаясь, на четвереньках подползаю к нему и сажусь рядом.

– Ты в норме?

Утвердительно киваю в ответ.

Совсем рядом, накрывая нас сверху грудами горячей земли, камней и нагретого пепла, звучит еще один взрыв.

– Нужно двигаться обратно! – кричу я Артуру.

– Подождем немного, пусть все стихнет, – отвечает он.

Растерянно мотая головой в разные стороны, к нам подползает Винсент.

– Я видел Франца! – заплетаясь в собственных словах, говорит он. – Вот там, – трясущийся палец показывает в сторону, откуда Винсент приполз. – Он ранен.

– Что с ним? Где остальные? – спрашивает Артур, но слова не доходят до Винсента, он продолжает твердить свое:

– Вот там! Он ранен! Я видел Франца! Я видел Франца! Вон там! Вон там! Я видел Франца!

– Нужно посмотреть, как он, – пульсирующий в жилах адреналин гонит меня с места. – Винс, покажи, где он.

– Вон там! Вон там! – все так же заикаясь, лепечет он.

– Оскар, ты куда? Сиди здесь! Там небезопасно! – кричит мне в спину Артур. – Черт! – он догоняет нас, не прекращая ругаться. – Черт! Погеройствовать задумал? Черт! Оскар, чтоб тебя.

Снова взрыв.

Франц лежит на груде камней и пепла. Он в сознании, но сказать ничего не может, у него шок. Зрачки расширились, как у сумасшедшего.

– Как ты? – щелкая у него перед глазами пальцами, спрашивает Артур.

Франц только мычит. У него на шее видна рваная рана, из которой торчит черный металл осколка.

– Нужно достать его! – смахнув налипшую грязь и пепел с валяющейся рядом тряпки, он запихивает ее в рот Францу, чтоб тот не прикусил язык. – Терпи, сейчас больно будет! – дает указания мычащему и стонущему другу, он запихивает черные пальцы прямо в рану. Рядом валятся еще два обгорелых трупа, дергающихся в предсмертных конвульсиях.

– Готово! – в испачканных пылью, пеплом и темно-красной кровью пальцах виднеется совсем крошечный осколок. Я вынимаю из зажатых челюстей мокрую от слюней тряпку и прилаживаю ее к ране. Мычание Франца смешивается с его криком и кровавым бульканьем, он теряет сознание.

– Болевой шок, – констатирует факт Артур. – Нужно идти обратно.

Мы грузим обмякшее тело Франца на плечи, а Винсент идет рядом, зажимая рану тряпкой. В памяти снова возникает смерть Эрнеста, как же все это напоминает мне ту ночь!