Санитары, безусловно, передадут Захарову, что больной шепнул ему пару слов, что наверняка вызовет у доктора некое любопытство. Ну что ж, это очень даже кстати. Пусть доктор тоже заразится интригой событий. Возможно, для этого ещё и придётся снабдить его дополнительной информацией. Он тут ближе всех к физику и, если возникнет необходимость, помочь сможет совершенно конкретно. Вдруг Канетелин ничего не выдумывает? Что он имел в виду, упоминая про четвёртого? Убийство? С кем он связан?

Виталий шёл назад пролеском, одолеваемый сомнениями по поводу развёртывающейся на его глазах странной истории. Он любил побродить в лугах или по лесу – там, где не досаждает городской шум и мельтешение прохожих, – и теперь испытывал досаду, оттого что не мог спокойно любоваться природой. Его отвлекали навязчивые мысли.

Пока что надо посмотреть записи Олега, которые ему передала его жена. Небольшую синюю тетрадь она нашла в гараже и не стала предъявлять её следствию. Она сказала, что Олег последние дни много работал, даже по выходным, делая какие-то расчёты и выкладки. Конечно, Виталий вряд ли сможет разобраться в них сам, но, безусловно, он лучше знает, кому их следует передать.

Размышляя, он вышел к своему автомобилю, стоящему на небольшой площадке у дороги, и был неприятно поражён увиденным. Вся левая боковина машины, капот и двери были нещадно исцарапаны острым предметом. Порезы были довольно глубокие, постарались на славу. Он осмотрел окрестности в поисках негодяя, однако, кроме шныряющих по веткам птиц, никого не обнаружил: вокруг царили покой и тишина.

«Вот урод!» Он сразу подумал на того ненормального, которого встретил в лесу по дороге в лечебницу. Захотелось найти его и дать ему в морду, однако вряд ли он теперь ошивается где-то рядом, небось и забыл уже, что сотворил. Его охватила ярость. Попадись ему сейчас этот ублюдок, он бы точно двинул ему по роже, невзирая на его убогий облик и скудоумие.

Страшно раздосадованный, Виталий хлопнул дверкой и рванул с места, не в силах успокоиться из-за того, что оказался виноватым сам. Он не доехал до здания клиники, поскольку думал, что вокруг никого нет. Хотя в любом случае данный поступок остался бы безнаказанным, ибо наказать психа невозможно.

Через минуту его машина скрылась за поворотом.

Предъявлять себе претензии он не любил, всегда находилось лицо, несущее по поводу случившегося бо́льшую ответственность, чем он. Однако и на явного вроде бы виновного не всегда можно было указать пальцем. Час назад, когда Виталий, направляясь в клинику, оставил за спиной психа, которого он заподозрил в содеянном, того забрал санитар, уведя в здание, и больше тот на улице уже не появлялся.

Чем дольше этот странный физик находился в клинике, тем сильнее он привлекал к себе внимание доктора. Помимо чисто профессионального желания помочь пациенту, выявить особенности и глубину его психического расстройства, чтобы провести необходимый курс лечения, появился ещё и дополнительный интерес, возбуждаемый главным образом обеспокоенностью судьбой Канетелина совершенно не знакомых с ним людей. По крайней мере двое сердобольных проявили любопытство о пациенте настолько, что напрямую предложили следить за ним, фиксируя его речи, просьбы, контакты и всё остальное, словно он не обычный больной, а агент иностранной разведки. И если пожелания представителя спецорганов можно было бы принять как рядовой случай – мало ли кем они могут интересоваться, – то попытки поговорить с Канетелиным журналиста, да ещё в увязке с последними событиями, уже напрямую наводили на мысль о возможном конфликте больного с законом, с государством или с какими-то важными лицами.

Клиника, конечно, не самое лучшее место для дознания. Поскольку лечащий врач здесь как переводчик с никому не известного языка и его помощь в любом случае необходима, Захарову вынуждены были дать понять, что пациентом они интересуются по серьёзному, а уж он сам потом заключил, что дело, которым они занимаются, скорее всего, особой важности. Видимо, учёный этот непростая штучка и даже с помутнённым рассудком до сих пор играет в их делах далеко не второстепенную роль.

Действительный член Академии медицинских наук Полуэкт Захаров сидел за столом в своём рабочем кабинете и обдумывал сложившуюся на данный момент ситуацию. Проблема заключалась в том, насколько важными являются полученные им сведения и как ими в дальнейшем следует распорядиться. Возможно, будет лучше в первую очередь побеседовать с журналистом. От него скорее можно ожидать разъяснений, чем от мрачных типов с кодированным сознанием, которые, как чёрные дыры, заглотят его слова со всеми попутными междометиями, похлопают его по плечу, не сказав даже «спасибо», и скроются за дверью, не забыв засунуть ему между ягодиц дополнительный «жучок». Он был далёк от личной выгоды, тем более что небольшое вознаграждение за свои услуги уже получил. Но кое-какую корысть в данном деле, не связанную, если можно так сказать, с материальной составляющей, всё же имел. Необычность поведения пациента, неординарность его личности, необъяснимый феномен событий, с которыми доктор столкнулся, – всё это делало его сопричастным к какой-то дьявольской игре, отказаться от которой он теперь уже был не в силах. И, как любой азартный человек, он, несомненно, желал быть в этой игре победителем.

Он уже несколько дней наблюдал за Канетелиным не как врач, а как тюремный надсмотрщик, выполняя просьбу и желание, которые были ему высказаны в конфиденциальной форме. Пациент проявлял нервозность, чурался других больных и, похоже, желал выйти на контакт, но только не с кем-нибудь из персонала клиники и не с ним. Это Захарова немного задевало, хотя он вроде и нашёл объяснение необычной закрытости своего подопечного. В разговорах с доктором пришлось бы объяснять некоторые вещи, происходящие с ним, которые Канетелин умышленно скрывал, скрывал по причинам, возможно, даже от него не зависящим. Или не мог объяснить, поскольку некоторыми событиями с его участием, по всей видимости, сам был слегка потрясён. Для физика Захаров, похоже, был не тем человеком, которому можно доверять, поскольку в его представлениях круг интересов доктора очерчивался только своей клиникой и собственным благополучием. Другое дело журналист, да ещё лично заинтересованный в расследовании. Ему можно довериться в любой степени, постоянно подогревая интерес, и тот без лишних разговоров исполнит любую просьбу физика на стороне. Если у учёного присутствует мышление, то, само собой разумеется, он будет пытаться утаить свои идеи, а может, даже и попробует приступить к активным действиям.

Захаров сам видел, как занервничал, едва заметно, но забеспокоился пациент, когда узнал, что к нему пришёл представитель журналистской братии, знакомый с его бывшим коллегой. И не случайно Канетелин, постоянно углублённый в себя, вдруг прорвал преграду отчуждения и выдал в свет вполне членораздельные, значимые фразы. Стало быть, с журналиста будет явно больше проку, чем с знакомых федералов, с ним надо дружить. Он как связной, через которого придёт дополнительная информация, а она в дальнейшем может очень даже пригодиться.

Захаров встал и прошёлся по кабинету. Было одиннадцать часов вечера. Сегодня он задержался в клинике, что в последние дни происходило довольно часто. Он подолгу засиживался у себя, просматривая архивные дела, видеозаписи, с помощью специальных программ обрабатывая и анализируя психосоматические реакции пациентов. В столе лежали материалы по двум неоконченным научным статьям, но в последнее время руки до них не доходили. История с Канетелиным не давала покоя, он думал о его состоянии и всё отчётливее понимал, что степень расстройства его психики, так же как и вероятность полнейшего восстановления умственных способностей пациента, лежат вне зоны его действующей практики и не сопоставимы ни с одним подобным случаем. Физик не был сумасшедшим, просто в нём на время что-то сломалось. Потом само починилось, и сломалось другое. Потом ещё раз, и так он периодически терял ориентацию во времени и навыки, приходя в себя теперь значительно чаще, что единственное можно было констатировать с уверенностью.