Сегодня мы уже не пишем подобных песен, потому что это будет вранье. А тогда все это было очень честно“.

Открывался альбом рок-н-ролльным „ванькой-встанькой“ — подъездной по духу композицией „Шаляй-Валяй“. „Мы не будем больше пить, материться и курить“ — и все это на фоне звона стаканов, сдавленного смеха и вполне различимых реплик: „хлебу-то дайте!“. Дальше — больше.

„Пост-бит-недо-панк“ в версии „Чайф“ был представлен несколькими рок-н-роллами („Четверть Века“, „Рок-н-ролл Этой Ночи“), псевдонаркоманской лирикой („Гражданин Ширяев“), панком („Белая Ворона“), ритм-энд-блюзом („Твои Слова“) и распевными фолк-песнями („Вольный Ветер“, „Вместе Теплей“, „Шаляй-Валяй“), наиболее достоверно отражающими такое аморфное понятие как „русский рок“…

…В завершении рассказа о „Дерьмонтине“ нельзя не упомянуть еще два эпизода, отражающие моральный дух группы в те времена. Дом культуры, в котором происходила запись, принадлежал заводу „Уралобувь“ — передовому соцпредприятию, прославившемуся на всю страну своими кирзовыми сапогами. Найденный Густавом подвал формально служил репетиционной базой для духового оркестра вышеназванного завода. Обнаружив в подвале оставленную „духовиками“ трубу, Шахрин, который весьма смутно представлял технологию использования духовых инструментов, дунул в нее так, что все вокруг стало рушиться и падать, включая Бегунова, который чудом не сломал себе ногу.

Шахрин был человеком без комплексов. Одухотворенное соло на трубе в „Гражданине Ширяеве“ незатейливо переходило в автономный инструментальный номер „Балалайка-Блюз“, во время которого идеолог „Чайфа“ излил всю свою душу.

Поскольку не все в группе одинаково уверенно владели инструментами, дефицит мастерства „Чайф“ с немалым успехом компенсировал самоотдачей и дерзкой непосредственностью. Что касается „профи“ Назимова, то когда при температуре 30 градусов от него стали требовать играть в бешеном темпе „под панк“ „Белую Ворону“, он, предвидя конечный результат, неожиданно забастовал.

„Из вас Sex Pistols, как из дерьма пуля, — беззлобно огрызался он, сидя в душной кабине, завешанной шторками и рейками.

— Ну будьте же вы реальными людьми!“

В итоге „Белая Ворона“ (с фразой „приходи ко мне ночью, будем слушать „Маяк““), окаймляемая мелодией из наутилусовского „Алена Делона“, записывалась следующим образом. Гитары играли быстрее, чем надо, барабаны замедляли темп, не успевая ввязаться в подобную мясорубку, а бас Нифантьева безуспешно пытался сгладить очевидные темповые диспропорции. Со стороны это выглядело как безумная пародия на панк, воспринимавшаяся однако участниками записи как нечто вполне самодостаточное и аутентичное.

„Для „Чайфа“ в тот период сложные ритмы были такой же неразрешимой проблемой, как и теорема Ферма, — вспоминает Назимов. — Для них „другой ритм“ и „другой гимн“, отличный от четырех четвертей, означал немалые муки. Я с немыслимыми боями добился усложнения ритмического рисунка в песне „Вместе Теплей“. И когда они в очередной раз ошиблись, сказал: „Ребята! Я вас поздравляю! Музыка King Crimson вам не грозит! “

Никто из музыкантов на подобные реплики не обижался. С юмором, в отличие от сыгранности, проблем у „Чайфа“ не возникало никогда».

…Я был в том жарком подвале. Густов позвал меня послушать материал, было душно, хотелось на улицу. Но материал не отпускал, как не отпускает он и сейчас, когда внезапно я вдруг начинаю его переслушивать — такое бывает, как и со всей старой музыкой!

А в «Чайфе» опять случились перемены. Как раз осенью барабанщик «Чайфа» Алик Потапкин ушел в армию, и Зему позвали на его место. Назимов не согласился: будучи профессионалом, он хорошо представлял то будущее, какое ему может предложить «Наутилус», и какое — «Чайф». Вот только для «Наутилуса» наступали невнятные времена, которые привели к нескончаемой смене составов, а потом и ликвидации группы. «Потом я думал, — говорит Назимов, — играл бы в „Чайфе“ — до сих пор бы играл». Но надо было что-то делать с «Чайфом». Не мог Зема просто так взять, сунуть палочки за ремень и уйти. И он, будучи чуваком классным и порядочным, привел на свое место Игоря Злобина, который сел за барабаны «Чайфа» на несколько ближайших лет. И не просто привел: показывал ему партии, натаскивал, подсказывал, передал ему эстафету и удалился в кубрик подводной лодки.

Злобин действительно был парнем прикольным, хотя и мажористым, но это не мешало ему нормально сойтись с ребятами совсем иного социального происхождения и круга общения. Близко я познакомился с ним уже во время пресловутой поездки во Владивосток, куда Шахрин позвал меня, зная, как мне хочется опять побывать в городе своего отрочества. Это была вдобавок и последняя поездка с Густовым, который и сейчас далеко не прост, а по молодости так вообще был ну очень сложным, как и большинство из нас. Ну, и именно Густов поучаствовал с нами во Владивостоке, со мной и с Шахриным, в одном небольшом и увлекательном приключении.

Так получилось, что мы решили воспользоваться любезностью одного из моих дальневосточных родичей, предложившего совершить однодневный круиз по Амурскому заливу на яхте. Яхта называлась «Плутон», была приписана к Тихоокеанскому высшему военно-морскому училищу, где мой родич преподавал что-то очень секретное. Яхта была водоизмещением в четверть тонны, имела кубрик, но не имела гальюна; в экипаж ее в тот день входили капитан первого ранга (мой родич, который руководил всем процессом), капитан второго ранга (который отвечал за паруса), капитан третьего ранга (который отвечал за рыбалку, а также за маршрут и его прохождение, то есть был у руля) и младший брат капитана третьего ранга, который отвечал за все остальное, то есть был юнгой тире мальчиком на побегушках.

Мы вышли из Спортивной гавани, потом попали в штиль, потом дождались ветра, а параллельно научились оправляться с борта. Заодно мы ловили камбалу, позже мы еще раз ловили камбалу (уже в другом месте), еще позже мы снова ловили камбалу (большую, в третьем месте), а потом мы подошли к берегу Русского острова.

Стоял восемьдесят восьмой год, и Русский остров был закрытой военной базой. На мачте нашей яхты развевался вымпел Военно-морского флота, но документов о том, что нам можно подходить к берегу закрытой военно-морской базы, не было. Но мы пристали; капитаны стали варить уху, а мы — Шахрин, Густов и я — все-таки сошли на этот закрытый военно-морской берег.

Тут и произошло уже упомянутое приключение. Пока мы с Шахриным бродили по мелководью и ловили черных и длинно-игольчатых морских ежей, морских же, соответственно, звезд и собирали какие-то ракушки, которые должны были развлечь в сухопутном Екатеринбурге наших малолетних тогда детей, Густов пошел в прибрежные заросли лимонника и прочей сверхгустой растительности, покрывавшей остров.

Пошел и пропал.

Уже капитаны пришли за нами на берег, говоря, что уха готова, пора ее съесть и идти (яхта не плывет, она ходит) обратно в Спортивную гавань города Владивостока, только где вот этот ваш, длинный, лохматый и тощий?

Длинного, лохматого и тощего не было поблизости.

Капитаны напряглись — как раз в это время (что-то около пяти то ли шести вечера) по близлежащим сопкам должен был шастать патруль, неподалеку находились и знаменитые ныне артиллерийские склады, и столь же теперь знаменитый местный дисбат. Капитаны же были в чинах и уже не очень трезвые, да еще и без разрешения приставать к острову. И нам всем надо было обратно на яхту, а Густов…