Тебе будет легче со мной во стократ,

Я буду доверчив, так завяжи мне глаза.

Я буду беспомощен, подставь мне плечо,

Возьми меня за руку, отведи куда хочешь.

Скажи, что я вижу могилу отца,

И я упаду на колени, завяжи мне глаза.

Скажи, что именно здесь рождается свет,

Скажи, что здесь кроме нас никого больше нет.

И я буду верен тебе до конца,

Но я вижу всё, так завяжи мне глаза.

Завяжи мне глаза.

Ты хочешь, чтоб я видел то, что видишь ты.

Ты хочешь, чтоб я рисовал на асфальте цветы,

Но завтра цветы смоет гроза,

Останется серый асфальт, так завяжи мне глаза.

Завяжи мне глаза…

Наконец, как-то вечером Шахрин позвонил мне. Я даже помню дату — 4 декабря 1984 года. Просто в тот день с утра я провожал в аэропорту БГ. И вся предыдущая неделя прошла в понятном и очаровательном безумии от общения с Борисом, в приключениях, связанных с этим его визитом (он сдавал музыку в местном ТЮЗе, песни для спектакля «Прошлым летом в Чулимске» по пьесе Вампилова, хотя это мог быть и другой спектакль). Но речь сейчас не о Борисе Борисовиче, а о Владимире Владимировиче, и дату я хорошо запомнил!

Шахрин позвонил вечером. Я извинился за свой утомленный голос и сказал, что, вот, БГ был, улетел утром, провожал его, так что извини, что я такой неадекватный сейчас…

— Ой, — сказал Шахрин, — а я так хотел бы с ним познакомиться!

— Все у тебя впереди! — сказал я Шахрину. И оказалось, что был на все сто процентов прав.

Мы встретились у меня дома через несколько дней.

Шахрин мне сразу понравился: в нем была какая-то домашняя простота, которой давно уже не замечалось в наших свердловских рок-звездах, в нем не было никакого пафоса, и скромным он мне показался, да таким он и был тогда. Хотя и сейчас, уже будучи известным на всю страну, Володя не сильно отличается от того молодого человека с горящими глазами, который пришел ко мне вечером с гитарой и пел песню за песней, а когда он закончил, то я мог сказать лишь одно:

— Это все надо записать заново!

— Так я уже записал…

— Надо иначе, и я вроде бы знаю, как!

Я могу ошибаться в деталях, может, идея записи пришла мне в голову позже, когда мы уже стали общаться с Шахриным намного чаще, порою два, а то и три раза в неделю, и все больше и больше влюблялся (это на самом деле так) в его ранние песни, голос и манеру пения. И мне действительно казалось тогда, что если кто и тянет на прозвище «наш Боб Дилан», так это именно Володя. Прав ли я был?

Да какая разница!

Тихо-тихо ползи,

улитка, по склону Фудзи,

вверх, до самых высот…

Это хокку Кабаяси Исса очень точно подходит ко всему творчеству как самого Владимира Шахрина, так и всей группы «Чайф».

Тихо-тихо, не как взрыв сверхновой или вспышка кометы в земной атмосфере, а как строительство пирамиды — камень за камнем, постепенно, к сияющему солнцу славы, долго до него?

Главное — знать, что все это достижимо.

Шахрин — знал!

Дул, дул дурной мартовский ветер. Снег был уже черным и просевшим, ноздреватым, похожим на линялую змеиную шкуру. И было то ли воскресенье, то ли вообще какой-то праздничный день, чуть ли не Восьмое марта — сейчас уже и не вспомнить.

Шахрин утром заехал ко мне, подождал, пока я соберусь и выпью кофе, а потом мы вышли на улицу, попали под эту вечную мартовскую ветряную раздачу, поймали тачку на ближайшем перекрестке и поехали к Кормильцеву домой. На автобусе с пересадкой было не очень удобно, да и долго, а нам хотелось поскорее забрать у Ильи его чудо-машинку и увезти ко мне. Зачем? Да и что это была за машинка?

Зачем? Это все просто. Не помню уже, как и когда пришла мне в голову идея, что все эти замечательные песни, так зацепившие меня после первого же прослушивания, надо бы записать заново, но в иной аранжировке, более изысканной, что ли. И лучше и на двух гитарах. Второй гитарист у Володи был, тоже Володя, только отчество другое — Сергеевич. А фамилия — Бегунов. Но мне казалось, что он не вытянет, сам не знаю, отчего, но была у меня уверенность, что лишь работа с каким-нибудь крутым (действительно) музыкантом даст тот результат, который иногда ночами звучал у меня в ушах, в период между сном и бодрствованием, когда и приходят самые безумные и приятные идеи.

Такой музыкант был. И был он на тот момент действительно лучшим гитаристом города, не только по моему мнению. Звали его Мишей Перовым, он был одним из основателей культовой на тот момент в Свердловске группы «Трек», а на тот момент и хорошим моим другом, так что поговорить с ним и пригласить его на запись никаких проблем для меня не составляло, — а с Шахриным они знакомы еще не были.

Никаких особых движений в группе «Трек» на тот момент не происходило. Ни выступлений — что было совершенно естественно, а у кого на тот момент были выступления? Ни записи — последний свой магнитоальбом они записали то ли осенью прошлого года, то ли позапрошлого, не суть важно, в общем, ничего не происходило, а играть Перову хотелось. И он согласился.

Вообще-то с Шахриным они уже были знакомы, но это другая, параллельная история.

«Матвеев… пригласил Шахрина поучаствовать в сейшне в ДК Воровского, посвященном дню рождения Миши Перова, гитариста группы „Трек“.

„Но, так или иначе, три песни я спел“. В. Шахрин

День рождения Перова обыкновенно случается в сентябре, но сейшн, ему посвященный, имел место 4 января 1985 года. Почему?.. Кстати, группы „Трек“ к тому времени уже не было. Но сейшн был. В Доме культуры завода им. Воровского. Очень странное было место: весь ДК помещался в длинном и плоском помещении над каким-то заводским цехом. Туда и явился Шахрин, подогретый обещаниями Матвеева о том, что будут там почти все избранные музыканты, и „УД“, и группа „Группа“, которую сам Матвеев пестовал, и „будет молодой „Наутилус“, который скоро должен стрельнуть“. Шахрина в обстановке полной секретности встречали на заводской проходной, вели по переходам между производственными помещениями, вошли в клуб…

И… ничего. Сидят человек десять, водку выпивают, байки травят.

Их действительно было десять человек, но весьма любопытных — почти весь тогдашний свердловский рок: Егор Белкин и Илья Кормильцев („Урфин Джюс“), Миша Перов („Трек“), Володя Огоньков, игравший в „Группе“, и весь „Наутилус“, который в тот момент не был еще „Помпилиусом“ и состоял из двух лидеров, Димы Умецкого и Славы Бутусова. Матвеев, жена его Алина, вольный саксофонист Леха Могилевский, которого еще не взяли в „Нау“. И еще один кадр, который произвел на Шахрина впечатление особое: „И Нифантьев, у которого рожа зеленкой была намазана. Зеленая рожа! А я, порядочный рабочий со стройки, думаю: какой урод!.. Но он мне понравился, потому что он был бешеный абсолютно“. И абсолютно пьяный…

Шахрин — человек целеустремленный, пригласили его на сейшн, он приготовился играть. „Спел пару песен и понял, что никому не интересно, что людям просто неудобно, им надо выпивать и закусывать. Мне сказали: „Молодец, старик, на тебе стакан“. Выпили. А когда уже все были совсем пьяные, играть все-таки начали, но полную хренотень“ (Шахрин). Играли, кто на чем не умел и нечто авангардное без названия, жанра и прочего музыковедения. Может быть, это была музыка портвейна, которого выпили в тот день несколько ящиков? Может быть, и так. Важней для нашей истории другое — Шахрин познакомился со всеми и всем понравился.