И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он победоносный, и чтобы победить.

И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.

И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай.

И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными…

Откровение святого Иоанна Богослова. Глава VI, стих I – VIII.

– Что, прямо кровью расписываться? – удивился человек в богатой златотканой мантии с замысловато вышитыми запретными рунами, которую он надел специально по этому случаю.

– А ты думаешь, мы тут с тобой козами торгуем?! – удивился невысокий полный мужчина в пропылённом дорожном мятеле. Хламида топорщилась на нём, подвязанная плетёной сыромяткой вокруг пояса и смешно пузырилась на пузе. Это делало гостя похожим на раздобревшего с жертвенных податей жреца.

– Режь перст! Иль струсил?

– Ничего я не струсил! – промямлил, действительно малость струхнувший от такого поворота событий, Александоррус. – Но хотелось бы гарантий каких-нибудь, что ли. А вдруг господин твой душу заберет, а сам того – обманет! И кстати, насчет коз…

– Слушай, чернокнижник, ты в своей тёмной келье умом тронулся? – нескладный толстячок поднял густые растрёпанные брови. – Какие, во имя грехов моих неподъёмных, козы?! У него бессмертия на сотню жизней, да камень философский считай уже в суме, а он про коз, дуралей, думает!

– Ну, я это… просто к слову пришлось, – Александоррус, смешавшись, теребил полу праздничного платья. Наконец, решившись, махнул рукой. – Э-эх ладно, уговорил! Зря, что ли, я раба в жертву приносил?!

Не раздумывая более ни мгновенья, он, слегка поморщившись от боли, полоснул подушечку большого пальца ритуальным бронзовым атамом. Затем, обмакнув тщательно очиненное перо в глубокую ранку, Александоррус размашисто расписался под текстом, который, наконец, решит все его проблемы: посрамит врагов, наполнит амбары зерном и пряностями, а его изможденное ядовитыми ингредиентами зелий тело здоровьем. Внезапно буквы будто засветились изнутри, и древний пергамент начал жадно впитывать в себя необычные чернила, оставляя лишь нечёткие контуры символов.

– Чего это он? – удивленно отпрянул колдун.

– Смотри-ка, понравилось, ещё просит! – развеселился толстяк.

Чернокнижник, поддавшись вдруг какому-то смутному наитию, приложил пораненный палец к жадному до крови листку. Он почувствовал лёгкое покалывание, а затем приятное тепло, ползущее от кончиков пальцев по руке и постепенно охватывающее всё тело. Александоррус смежил отяжелевшие веки. Чуть закружилась голова, и резко пахнуло разреженным воздухом, будто перенёсся на вершину Сагарматхи. От неожиданной перемены он испуганно открыл глаза.

Гигантская равнина, на которой очутился колдун, была окружена молочно-золотым дымчатым маревом, а единственная незатуманенная сторона обрывалась в бездонную пропасть без конца и начала. И не было там ни неба, ни моря, ни тверди какой – лишь беременные грозой тучи призраками плыли где-то на краю зрительного восприятия. Но не эта пугающая вселенская пустота удивила и поразила Александорруса. Нависая исполином над растрескавшимся базальтовым плато, подпирая головой, покрытой горящим нимбом, бесконечность, стоял человек, и ноги его, укрытые белоснежной туникой, терялись в пропасти, оплетённые всполохами молний из потревоженных туч.

– Ого! – только и смог выдавить из себя невольный путешественник.

Его удивлённое «ого» неожиданно громким эхом прокатилось по пустой равнине, и гигант, вздрогнув от неожиданности, поспешно спрятал за спину недоструганную фигурку лошадки с крылышками.

– Из мира скорби и страдания пожаловал дух в царствие… – начал он проникновенно, но присмотревшись к Александоррусу, вдруг осёкся на полуслове и уже без елейного пафоса спросил: – А ты чего припёрся раньше срока, не терпится?

– Да я и сам в недоумении… – неподдельно удивился чернокнижник. – А где я вообще, добрый э-э… человек?

– Петром меня зовут! Хм-м, очень странно! – исполин порылся в складках тоги и, достав обтрёпанный ветхий талмуд, начал водить пальцем по строкам. – Так, войны вроде сейчас нет никакой, чума уже прошла, анунаки только через восемь сотен лет вернуться обещали… Да кто ж ты таков, бродяга?!

– Я? Это самое… лекарь я из Пирии – Александоррус Васстрат!

– Ага, всё, нашел! – обрадовался Петр, но тут же спал с лица. – Так ты что ж, кровным контрактом связался? Ай-ай-ай!

– Не, ну я понимаю, конечно, что у вас это не приветствуется… – начал оправдываться пристыжённый лекарь, но осёкся, когда фигура Петра, закрывавшая до того весь обзор, моргнув и подёрнувшись рябью, исчезла.

«Ну вот, обиделся!» – подумал Александоррус с грустью.

Меж тем, из-за сопки неподалёку, выгодно замаскированной золотистым туманом от любопытных душ, выплыл Петр, совершенно нормального размера, лишь аккуратный маленький нимб так же загадочно мерцал над лысиной. Лекарь недоумённо переводил взгляд с белобородого лысого мужчины на место, где лишь секунду назад стоял его необъятный двойник.

– А-а… а как это? – недоумённо спросил чернокнижник.

– Голографическая проекция, отражённая от молекул золотой взвеси, что присутствует в атмосфере этого мира, создаёт иллюзию исполинского двойника, – объяснил Петр, присаживаясь подле Алексанодорруса.

– Я мало что понял, уважаемый, но выглядит очень солидно! – пытаясь переварить непонятные термины, пробормотал колдун.

– А то, у нас тут только лучшее оборудование – предбанник рая, фигурально выражаясь!

– Петр, ты сказал, что я раньше срока, – решил уточнить свой статус Алексанодоррус. – Что я тут тогда делаю-то?

– Да не знаю я! Может, баг какой в трассировке потоков…

Внезапно что-то громко хлопнуло, и прямо у подножия равнины в заполненной туманом пропасти раскрылся, словно бутон, неровный портал с тлеющими обугленными краями. Протрубили фальшиво фанфары, и из чрева дымящейся прорехи пространства вылез Люцифер в просторной домашней мантии с тлеющими полами и серебряным ведерным кубком в руке.

– Не мучай голову, нимб лопнет! Это ко мне, старый! – дьявол не торопясь подошёл к ним и присел рядом с Петром. – Винишко будешь?

Апостол испуганно отпрянул, косясь куда-то в бесконечность мглистой бездны.

– Что ты дергаешься? Никто не видит же, а если и увидят, авось не сдадут! – нечистый взглянул на притихшего лекаря. – Ты же не сдашь?

– Нет, конечно, что вы! – испуганно замотал головой Алексанодоррус.

Петр с некоторым сомнением поглядел на чернокнижника и, взяв чашу, сделал богатырский глоток. Выдохнул удовлетворенно и, огладив испачканную в красном вине седую бороду, занюхал стерильным рукавом тоги:

– Хорошо-о…

– Ещё бы! – воскликнул дьявол. – С артериальной крови младенцев жертвенных выгнано!

Апостол вдруг покраснел до пунцового, от чего резко законтрастировал с белоснежными своими одеждами и, выпучив глаза, захрипел, хватаясь за горло.

– Всё-всё! Ну, шучу же! – закинув голову, увенчанную мощными витыми рогами, разразился на удивление озорным смехом Люцифер. – Монастырское особое, с виноградников самого кардинала!