Главный зритель – это, конечно, Лужков. Они с Совменом давние друзья, более того, Лужков – убежденный сторонник реализации этого проекта. Нет-нет, не коммерческий соучастник, а именно дружеский партнер, давно оценивший целеустремленность и деловую хватку своего адыгейского друга.

Совмен тоже искренне любит Лужкова и недавно подарил столице покрытие для куполов храма Христа Спасителя – килограммов сто рудного золота самой высокой пробы.

Сейчас же, надвинув кепку на нос, мэр слушает рассказ Хазрета, время от времени озаряя лицо изумленной улыбкой:

– Уж больно все удивительно! За два года у чёрта на рогах построить самое эффективное предприятие отрасли! Да как это можно?!

Мы идем плотной толпой, впереди непривычно оживленный Хазрет с Лужковым и Лебедем, позади все остальные. Заходим в пролет огромного заводского цеха. Такой вполне может украсить, ну, скажем, Уралмаш или Волгоградский тракторный (я там бывал), а стоит выйти из-под крыши, сразу попадаешь в образцово-показательную глухомань с какими-то зловещими сумерками – полярная ночь подступает.

Окрест впечатление, что дальше нога человека и не ступала, а рядом, в огромном цеху, надёжное тепло от большущих стальных баков. Там кипит процесс – черви едят каменную пыль, спуская отходы в золотую канализацию. Кругом километры трубопроводов, каких-то сложных конвейерных переходов, грохочущих молотилок, зубчатых колес величиной с парковые аттракционы. Как их сюда докатили? Все пыхтит, грохочет, гудит… И при этом относительно малолюдно, изредка промелькнет сквозь переплетение конструкций озабоченный человек, облаченный в униформу с надписью «Полюс». Вообще золото, насколько я понимаю, – дело молчаливое и сильно таинственное. Чем меньше возле него «рук» мелькает, тем меньше «прилипает» (а по оценке знатоков, где-то четверть мирового золота вообще ворованная).

Тут все ясно, к благородному песку не подберешься ни с какой стороны, компьютерная механика добычи равнодушна к страстям человеческим. Вокруг загадочно перемигиваются какие-то лампочки – красные, желтые, зелёные, что-то контролируют, что-то сообщают, за чем-то (или кем-то) следят, наверное, и за нами. Времена, сами знаете, лихие, никому верить нельзя!

Где-то среди паутины труб тянется и та главная, бронированная, но малозаметная, по которой струится золотой ручеек, не прерываясь ни на секунду. Вот вам и черви-червячки, волшебные гномики. Прямо как в сказке братьев Гримм, день и ночь что-то полезное пилят, строгают!

Но основное зрелище нас ожидает в нескольких километрах от завода. С полчаса едем автобусом к гигантскому кратеру, где добывают породу. За спиной выстроилась длиннющая вереница стотонных американских карьерных самосвалов. Я таких и не видел сроду! Какие-то сверхъестественные, сверкающие лаком и никелем лунные мамонты, с колесами в два человеческих роста. Говорят, заводятся с пол-оборота на любом морозе, и обязательно при этом добавят:

– Наше в этих условиях – чистый хлам!

Совмен поясняет, что цена такой машины – миллион долларов, но овчинка выделки стоит. «Американцы» круглый год без всякого «головняка» обеспечивают конвейерную подачу битого камня от карьера к шаровым мельницам, которые стряпают «пищу» для ненасытных червей, превращая золотоносную породу в невесомую пудру.

Радушные хозяева хотят показать эффектное начало золотодобывающего процесса – взрыв породы. Подготовка к нему заканчивается на наших глазах. Возле днища кратера суетятся ярко-оранжевые джипы, потом тревожно взвыл предупреждающий «ревун», и в следующую минуту установилась гробовая тишина. Минута эта, отстукиваемая метрономом через репродукторы, тянется долго. Со смотровой площадки хорошо виден огромный, ну просто гигантский скальный откос, который через мгновение срежет взрыв и превратит в тысячетонную груду золотоносной массы. Драгметалла там пять ведер. Ждем!

И вот, обреченно захрипев где-то в земных глубинах, дикая сила, самое дьявольское изобретение человеческого разума, вспарывает недра гранитной крепости, с оглушительным грохотом поднимая над вздрогнувшей тайгой тучи «марсианской» пыли. Звук чуть позже упруго бьет по ушам, потом ещё долго с хрустом ломается меж отрогов сопок, пока длинное тягучее эхо не затихнет где-то далеко-далеко.

Не успела осесть раскаленная пыль, как дымно взревели самосвалы. Откуда-то снизу, из укрытий, к каменным барханам стали выползать ярко-желтые японские экскаваторы, тоже неправдоподобно большие. Три гребка стальной лопатой, и грузовой исполин, тяжко присев на колеса, прикрученные гайками, кои надо подымать краном, с ревом лезет наверх.

Картина ошеломляющая – конвейер пошёл! Даже Лужков, наверняка видавший виды, изумленно разводит руками. Лицо радостное, кепка на макушке, что-то кричит в ухо Совмену, делится впечатлениями. Мне кажется, что в отношениях, особенно дружеских, Юрий Михайлович – человек надёжный, крепкий, в общении – располагающий. Вон, в какую даль всего на несколько часов с тройной авиапересадкой прикатил с одной целью – чтобы товарища авторитетом поддержать. Поэтому и друзья у него значимые, один Совмен чего стоит!

Но главное впечатление Хазрет приготовил на завершение экскурсии. После взрыва и грохота шаровых мельниц нас ведут вибрирующими под ногами железными пролетами. Ребристыми лестницами карабкаемся под крышу, на самый верх главного корпуса.

И вот оно – святая святых – не пробиваемое ничем помещение разлива золота. Здесь тихо и жарко, но я бы сказал, умиротворенно. К таинству действа допущен единственный человек – пожилой неулыбчивый адыг, скорее всего, какой-то близкий родственник Хазрета. Как все металлурги, одет войлочно, в плотную слегка прожженную спецовку, ботинки грубой кожи, на голове потертая фетровая шляпа, на лбу темные очки – раскаленное золото слепит не хуже электросварки.

Рядом, на просторном металлическом поддоне, стынут два штабеля аккуратно уложенных слитков. Каждый, если не забыл, по 14 килограммов, хотя профессионалы предпочитают измерять драгметаллы в унциях. В одной унции 31,103 грамма. Вот и считайте, сколько этих самых унций в слитке, похожем на удлиненный брусок хорошо сбитого деревенского масла, который с трудом отрываю от стола.

Золото возбуждает, все весело галдят, поднимают над головой слитки, прижимают их к животу, фотографируются. Совмен снисходительно смотрит на оживленную толчею и затем, попросив тишины, говорит:

– Мы перед конечной операцией – разливом металла. Я хочу попросить Юрия Михайловича и Александра Ивановича выполнить ее!

С шутками-прибаутками на Лужкова и Лебедя повязывают войлочные фартуки, подают темные очки, надевают грубые непрожигаемые рукавицы и вручают тот самый черпак, которым разливается четвертая часть российского золота – столько, сколько добывает «Полюс».

Адыг подходит к крану, вмонтированному в стенку, медленно его откручивает, и в жаропрочный ковш бесшумно льется вязкая золотая струя. Лужков сосредоточен, а вот суровый Лебедь, озорно подмигивая, даже улыбается, что уж совсем редкость. Поддерживая деревянную рукоять в четыре руки, два политических гиганта того времени бережно склоняют ковшик над чугунной низложницей. Пара минут, и она заполнена до краев. Ковшик, судя по всему, мерный: один черпак – один слиток.

Ура, Россия обогатилась почти пудом золота! Все счастливы, бурно аплодируют, а Лужков и Лебедь, мне кажется, слегка смущены…

Осенний день в приполярных широтах ужат до предела, и когда под тяжестью впечатлений, в том числе от роскошного банкета с концертом и экзотическими фруктами из настоящих тропиков, мы тем же путем вернулись в Красноярск, ночь уже перешла в следующие сутки. Лужков (ключевая фигура события) спешит домой. Перед окнами депутатского зала оглушительно разогревается спецрейс в виде изрядно потрепанного «ТУ-154». На нем почетные гости летят в Москву, а уже потом несколько кубанцев – в Краснодар. Так повелел щедрый хозяин «Полюса».

Пока, погрузившись в кожаное кресло вип-зала, я рассматривал памятные сувениры, в том числе золотую медаль с тевтонским профилем Совмена, мой надёжный попутчик и оператор Юра Архангельский пошёл искать туалет. Медаль – это хорошо, тем более высокопробного сибирского золота. Но наиболее значимые персоны отмечены, однако, особо – отлитой из золота визитной карточкой владельца прииска. Я не сподобился, значит, не очень значимый, поэтому слегка обиженно урчу, хотя и понимаю, что человек – существо завистливое, ему всегда мало.