И вот такой человек, одевавший всю Российскую империю, от гимназистов до членов императорской фамилии, зачем-то полез в петлю. Правда, если разобраться более предметно, то некоторые основания для рокового решения у Саввы Тимофеевича были, поскольку вел он себя не совсем адекватно для предпринимателя такого масштаба, вольнодумствовал, дружил с марксистами, более того, помогал им крупными суммами.

Он вообще был человеком широкой души, к тому же прекрасно образованным. Закончил с отличием Московский университет по химическому факультету, был бесконечно влюблен в театр, особенно Московский Художественный. Знаменитое по сию пору здание в Камергерском переулке куплено им, удобно перестроено и подарено МХАТу. Можно с уверенностью сказать, что без морозовских денег театральный эксперимент Станиславского и Немировича-Данченко остался бы теоретической мечтой, а Малый театр, как утверждают специалисты, «не открылся бы, а если бы открылся, то никогда бы не выжил».

Правда, существует современная и, как считается, более уточненная версия, чем просто бескорыстное меценатство. Оказывается, щедрость крупнейшего русского богача имеет более романтичное объяснение, чем стремление к политическому переустройству России под руководством Ульянова-Ленина, как впоследствии трактовалось в советской прессе.

Савва Тимофеевич бесконечно был влюблен в актрису Малого театра Марию Андрееву, которую Владимир Ильич Ленин почему-то называл «товарищ Феномен». А Ленин просто так ничего не говорил, а уж тем более не делал, во все вкладывал глубокий смысловой подтекст. Так вот, сегодня существует мнение, что роман с Морозовым был партийным заданием искусительной Маши, с которым она успешно справилась и «раскрутила» потерявшего голову миллионера, как бы сказали нынче, на «самашедшие бабки».

Можно себе представить, что почувствовал влюбленный Савва, узнав вдруг, что очаровательная Машенька талантливо играет не только на сцене, в частности, в пьесе Горького «На дне», но и в жизни, и между пылкими уверениями в вечной верности ему регулярно спит с «великим пролетарским писателем». А тот тоже, гусь славный, при встречах с меценатом всегда душевно тряс руку.

– Голубчик вы наш, – рокотал в прокуренные усы, – где найти слова признания за ваше доброе и чистое сердце?!

От степени такого цинизма повеситься, конечно, можно, особенно столь тонкому и увлеченному человеку как Савва Морозов. Но в последнее время появилась и другая версия этой истории. Будто Савву, выдурив у него под «Машку» стотысячный транш на поддержку бомбистов, угробил Леонид Красин (в довоенное советское время широко известный как ледокол), большевик с подпольным стажем, боевик, которому кого-то прикончить, что в табакерку чихнуть.

Но лично я думаю, это плетут со зла к большевизму вообще, а к Красину в частности. Вон недавно новый ледокол, опять его имени, снова вызволял из ледового плена в Охотском море какие-то зазевавшиеся суда.

История с Андреевой просто стала последней каплей в этом «сучьем» мире, где нет, не было и не будет ничего святого, – сломался Савва!

А Андреева с Горьким после этой трагедии с комфортом покатили по Европе, потом первоклассной пароходной каютой – в США (не исключено, что на деньги того же Морозова). Цель – вроде политическая иммиграция, но много позже, сразу после смерти Горького, большевики признались, что Марию Андрееву Ленин не зря называл «Феноменом» – под этой кличкой она числилась в агентурном досье и, как утверждает БСЭ (Большая советская энциклопедия), «по поручению ЦК ВКП (б) сопровождала Горького для сбора средств революционному подполью».

Маша вообще была личностью весьма затуманенной. Никто толком и не знал, например, какая у неё настоящая фамилия – то ли Андреева, то ли Юрковская, то ли Желебужская? Если в США она прибыла секретарем и помощником Алексея Максимовича, то уезжала уже в качестве жены. В такой роли она потом осела рядом с Горьким на острове Капри, где супруги прожили несколько плодотворных лет. Жили бы припеваючи дальше, да Ленин, специально приехав на Капри, не позволил…

Там, на лучезарном острове, Мария Федоровна старалась забыть грустную историю с Морозовым, да и другие подобные истории, которых у неё, видимо, было немало. Но когда потребовалось, ей напомнили, кто она такая есть, – словом «Феномен».

Поэтому последняя «грусть» уже связана с самим Алексеем Максимовичем. Однажды, уже в разгар торжества советской власти, захворавшего писателя навестили Сталин с Молотовым. Зная слабость Горького к сладкому, привезли в подарок красиво оформленную коробку шоколадных конфет отечественного производства, кстати, той самой фабрики, перед окнами которой неутомимый Зураб водрузил впоследствии в качестве корабельного паруса фигуру медного Петра, как известно, предпочитавшего горькое сладкому…

Вообще, в сталинских зловещих технологиях коробки шоколадных конфет играли не последнюю роль. Через два года после смерти Горького именно вождь посоветовал Павлу Судоплатову, известному деятелю советской разведки, использовать коробку конфет для ликвидации Коновальца, ненавидимого большевиками лидера украинских националистов (Коновалец, на беду, тоже любил шоколадные сладости).

Тогда устройство изготовил «русский Левша», он же сотрудник научно-технического отдела НКВД Тимашков, хитро замаскировав в конфетную коробку взрывной механизм, с помощью которого вылетала бритвенно заточенная тончайшая пластина. Ею и срезало Коновальцу «буйну голову», после того как Судоплатов, выступавший в роли связного ОУНа, вручил ему в роттердамском ресторане «Атланта» подарок производства харьковской кондитерской фабрики. Московскую коробку Коновалец не взял бы ни под каким видом, поскольку всех «москалей» люто ненавидел.

Что любопытно, великий человеколюб Иосиф Виссарионович предупредил Судоплатова, что если при «акте» пострадает хоть один человек, партия спросит с него очень строго. Степень сталинских «строгостей» все хорошо знали, поэтому когда на глазах у всех голова Коновальца отделилась от туловища и улетела в открытое окно прямо на крышу соседнего дома, посетителей «Атланты» постигло только полуобморочное состояние. Что и говорить, дела такие делать умели!..

Однако вернемся во дворец миллионера Рябушинского, где советское правительство определило на местожительство великого пролетарского писателя с чадами и домочадцами.

Вожди тепло приветствовали больного классика, строго взглянули на растерянных врачей, а затем сочувственно и ласково погрузились в неторопливую беседу. Горничные неслышно накрыли чайный стол, а к чаю лично Сталин раскрыл подарочную коробку, подчеркнув, что в стране налажена прекрасная кондитерская промышленность, и фабрика «Красный Октябрь» выпускает вот такое чудо!

Гости предпочли с лимоном, правда, добавив в ароматный грузинский чай по ложечке армянского коньяка, а Горький почтил вниманием сталинский подарок, в охотку съев аж три пахнущих вишневым ликером конфеты.

– Действительно, чудо! – лицо Алексея Максимовича озарила знаменитая лучезарная улыбка, так нравившаяся советским пионерам и комсомольцам.

На следующий день все газеты на первых полосах сообщили о встрече руководителей партии и правительства с Горьким, где обсуждались вопросы советской литературы. Были отмечены ее огромные заслуги под руководством великого пролетарского писателя в деле укрепления коммунистических идей в широких слоях трудящихся масс.

Все бы хорошо, да вот после того визита корифей занемог не на шутку и, несмотря на паническую врачебную суету (консилиумы-расконсилиумы), ночью впал в кому, а к утру взял и помер.

Было это теплым, умиротворенным московским летом, 18 июня 1936 года, как раз в самый разгар «большого террора». Года за полтора до этого в коридоре Смольного застрелили Сергея Мироновича Кирова, руководителя Ленинграда, подающего большие надежды молодого, но уже видного партийца. Кто убил, было ясно сразу – «враги народа», сколоченные в тайную антисоветскую организацию.

Только через шестьдесят лет отсидевший свои 15 лет, полуослепший в одиночке Владимирского централа генерал разведки Павел Судоплатов написал, что никакие не враги, а ревнивый муж расквитался за измену жены с выдающимся трибуном и лидером ленинградских коммунистов.