Она совсем маленькая. Пять? Шесть лет? Хорошенькая, со светлыми волосами, запачканными кровью, и бледной кожей. На ней синий сарафанчик в белый цветочек. Рваный, грязный, окровавленный. Одна нога босая, на другой — розовая туфелька. Свернувшись калачиком, девочка лежит под куском жестяной крыши, которая придавила ей правую руку и ногу.
Она смотрит на меня. Что-то не так.
Я перекатываюсь, подползаю ближе к ней и отвожу рукой волосы от ее глаз. Голубые глаза — испуганные, страдающие, полные слез. Взгляд мечется. Изучает меня.
— Эй, я Лок. Я вытащу тебя отсюда, хорошо?
— У-у-у-у, — она часто моргает, и слеза стекает из уголка ее глаза. — Застряла...
Она так слаба, что сил едва хватает на это слово.
— Я знаю. Но я освобожу тебя, ладно? Все будет хорошо, — я осматриваю девочку более внимательно, уделяя внимание прижимающим ее обломкам. — Ты можешь пошевелить пальцами рук и ног?
Она шевелит пальцами, и я слежу за движениями. Кажется, позвоночник цел. Я боюсь, что, начав разбирать обломки, сдвину с места всю кучу. И нас просто завалит. Но девочка быстро угасает, поэтому у меня нет выбора.
Я кричу Биллу, стоящему наверху и беспомощно глядящему вниз. Без слов ясно, что он будет оставаться там и помогать любым возможным способом. Особо, конечно, он ничем не поможет. Это отверстие едва вмещает меня.
Я сажусь на корточки перед девочкой, упираюсь спиной в блок, расставляю ноги пошире и начинаю раскачиваться на пятках с прямой спиной, как будто собираюсь поднимать штангу.
ТОЛЧОК.
Блок над моей спиной стонет и скрежещет. Куча слегка шевелится... но не осыпается. Девочка стонет, когда я снимаю с нее этот вес, и пытается двигаться, но она слишком слаба. Она не может пошевелиться, а я не могу держать на себе эту кучу и одновременно помогать ей. Долго я не выдержу — тут центнер, наверное, если не больше. Пытаюсь дотянуться до девочки, не уронив то, что держу на спине. Стиснув зубы, кряхчу, пытаясь поймать ее за рукав, и мне это удается. Я тяну ее и одновременно стараюсь выпрямиться, чтобы снять с нее вес. Девочка, кажется, понимает, что я пытаюсь сделать, и, используя все свои силы, пытается ползти, толкается, плачет. Ее правая рука безвольно висит — она, похоже, сломана. Боже, у меня сердце сжимается. Такая малышка. Но она двигается. Сантиметр за сантиметром.
— Уже вот-вот, милая. Еще чуть-чуть. Еще немного, ладно? Ты сможешь, — я дрожу, из последних сил удерживая на себе эту кучу. Чертовски больно.
Она что-то прижимает к груди, но я не вижу, что это такое. Как будто бы что-то защищает. Я уже на последнем издыхании, когда девочка, наконец, выбирается из-под завала. Медленно опускаюсь на колени, позволяя блоку упасть на место. Хватаю ртом воздух, пот льет с меня в три ручья, но я не могу позволить себе расслабиться.
— Давай, милая. Пора выбираться отсюда.
Я поднимаю ее на руки, помня о ее травмах. Она извивается в моей хватке.
— Мисс Молли!
Я гляжу вниз, туда, где еще недавно была она сама. Ожидаю увидеть куклу, плюшевую игрушку или что-то в этом роде, но вижу маленький комочек шерсти — это крошечный пятнистый котенок. Господи. Кошка. Черт, ненавижу кошек. Но девочка плачет, тянется за ней, и мне нужно вытащить ее отсюда.
— Я возьму Мисс Молли, — обещаю я ей. — Но сначала я должен вытащить тебя отсюда. Тебе нужно к врачу. А еще ты должна познакомиться с моим другом, мистером Биллом.
Она слабо кивает, касаясь макушкой моей груди — теперь уже спокойно, когда я заверил, что спасу ее котенка. Билл стоит у провала, протягивая к нам руки. Своими лапищами он обхватывает девочку за талию и вытаскивает наружу. Я слышу и чувствую, как он медленно сползает с кучи на улице. Я беру на руки котенка — живой, слава Богу. Он дрожит, свернувшись в клубочек, но не сопротивляется. Смирно сидит у края, пока я вылезаю из дыры, а потом позволяет взять себя на руки.
Билл держит девочку на руках. Она меньше, чем казалась сначала, особенно в мускулистых объятиях громилы Билла. Она моргает, чтобы не потерять сознание. Я вижу кровь, запекшуюся на виске. Может быть сотрясение, или что похуже.
— Эй, посмотри, кто тут у нас, — я поднимаю котенка. — Мисс Молли, в целости и сохранности.
— Молли...
Черт, она еле разговаривает. Такая слабенькая. У меня сжимаются внутренности. Выражение лица Билла не описать словами.
— Как тебя зовут, милая? Ты можешь не засыпать пока и поговорить со мной?
Я киваю Биллу, и мы движемся в сторону прожекторов так быстро, как только можем.
— Т-Тори, — бормочет она.
— Тут поблизости есть врачи. Мне просто нужно, чтобы ты не закрывала пока глазки хорошо? Просто пока не засыпай. Сможешь?
— Я устала.
— Знаю. Ты сможешь поспать, обещаю. Все будет хорошо. С тобой все будет просто отлично.
— Больно, — она говорит это со слезами на глазах. — Очень больно.
— Я знаю, милая. Мы поможем тебе.
Билл уже почти бежит. Большими прыжками пересекает газоны и стоянки, проносясь мимо парковочных столбов и куч щебня. Я не отстаю, одновременно пытаясь общаться с девочкой — задаю вопросы, пытаюсь с ней говорить, но получаю только тихие односложные ответы. Котенок свернулся на сгибе моей руки как крошечный пушистый футбольный мячик.
И вот мы выходим на главную дорогу, Билл, Юта, и я пересекаем улицу, направляясь туда, где кипит жизнь и светят прожекторы — к штабу. Там сейчас уже полдюжины палаток. Генераторы стучат, слышен рокот дизельных двигателей. Звучат крики, отдаются приказы. Это контролируемое столпотворение. Слышны стоны боли. Люди в камуфляже, гражданские лица в джинсах и футболках, медсестры в белых халатах, врачи в фартуках.
Юта отбегает от меня, находит мой грузовик и прыгает в кузов. Сворачивается, кладет голову на лапы и тут же засыпает. Она заслужила это.
У меня уходит меньше десяти секунд, чтобы найти Найл в этом безумном гвалте. Ее волосы стянуты сзади в толстую косу, но прядки выбились и приклеились к щекам и вискам. Она все еще в своих обрезанных джинсовых шортах с белыми ниточками по краю и оранжевой футболке — как и была одета, когда появилась на заправке. Видимо, где-то нашла — или ей подарили — пару белых кедов. То есть, то, что когда-то было белыми кедами. Они теперь грязные от травы и пыли под ногами, и покрыты пятнами красновато-коричневого цвета. Фартук, на вид поварской, повязан вокруг талии. Он покрыт пятнами всех оттенков красного: от темных, похожих на ржавчину, до ярко-малиновых. Руки по локоть в крови, а кисти чистые. Но вот я вижу, как она тянет из заднего кармана новую пару резиновых перчаток. Найл надевает их просто со спринтерской скоростью. Наклоняется над столом, быстро и тихо о чем-то совещаясь с фельдшером, стоящим рядом. Они стоят у стола, на котором пожилой мужчина с седыми волосами. Из его живота и раны на бедре течет кровь.
Найл прижимает смятую простынь к животу пострадавшего — белая ткань быстро впитывает кровь и становится красной. Фельдшер с невероятной скоростью зашивает рану на бедре. Найл отшвыривает простынь, бросая ее на землю у ног. Фельдшер делает укол в здоровое бедро, пытаясь утихомирить пациента. Если честно, я только что заметил, что тот кричит. Столько шума, столько криков боли и стонов агонии, что еще один звук просто не доходит до сознания.
Но теперь я слышу.
И это ужасно.
Мы движемся сквозь толпу, уворачиваясь от людей.
Фельдшер останавливает нас.
— Вон там. Свободный стол.
Он указывает на другую сторону палатки.
Мы подносим и аккуратно укладываем девочку на стол. Врач уже хлопочет над ней: светит фонариком в глаза, осматривает ее раны на голове, ноге, руке. Он поднимает руку, не отрывая от девочки взгляда.
— ПОМОЩЬ! — кричит он, и какой-то человек из числа облаченных в камуфляж Национальной гвардии ребят подбегает к нему.
Медики начинают работать, нас отстраняют.
Но ни я, ни Билл не хотим уходить. Мы наблюдаем, как двое мужчин разговаривают и одновременно осматривают раны, как они перебрасываются медицинскими терминами и указаниями. Они, как артисты на сцене. Возле стола появляется кто-то с капельницей и мешком с прозрачной жидкостью. Медик вводит иглу в левую руку Тори, закрепляет ее пластырем. Он держит пакет с жидкостью, но, похоже, тут нужна еще пара рук, и он оглядывается по сторонам в поисках помощника. Я шагаю вперед, беру пакет и держу его, пока медик снова возится с правой ногой Тори.
