Пальцы Берты сжали его руку.

— Понятно, — с горечью перебила она. — Сыновья не рассказывают матерям такие вещи. И мужья женам — тоже. Но женщины не так уж глупы, мы знаем, какие бывают мужчины. Мужчины — всегда мужчины, тут уж ничего не поделаешь. Что ж, скажешь, ты никогда не ходил к проституткам до женитьбы?

— Да, я ходил к проституткам.

— Вот видишь. Почему же Руди должен быть другим? Он в армии, он на войне. Я стараюсь не думать о таких вещах, да и что толку.

— За несколько дней до отъезда домой Руди послали арестовать какую-то женщину. Руди пошел не один, их было человек десять. Женщина жила одна с четырнадцатилетним сыном. Они пришли рано утром, когда женщина и мальчик спали.

— Вилли, зачем ты мне это рассказываешь? — с ожесточением воскликнула Берта.

— Берта, если ты выпустишь мою руку до того, как я расскажу тебе все, я… я не знаю, что я сделаю…

Берта испугалась и сразу притихла, потом нехотя проворчала:

— Говори!

— Эта женщина была богата. Она жила на окраине маленького городка. У нее было имение с большой фермой и большим домом. Амбар у нее был полон зерна. Накануне за этим зерном приехали грузовики — у нее хотели отобрать все, — и она подожгла амбар. Поэтому Руди и другие пришли арестовать ее. — Вилли оперся лбом на ладонь свободной руки. В голосе его слышалась огромная усталость, — Они не стали дожидаться, пока им откроют, они выломали дверь. Женщина соскочила с кровати в ночной рубашке — в розовой, — сказал Вилли (Берта тихонько ахнула), — и встретила их наверху в коридоре. Мальчик был с нею. Тогда унтер-офицер, командовавший отрядом, объявил женщине, что она арестована. Она ничего не сказала, словно давно ждала этого. Она только попросила унтер-офицера дать ей несколько минут, чтобы переодеться. Он разрешил. Когда она ушла в спальню, унтер-офицер созвал своих людей. «Слушайте, ребята, — сказал он, — так рассказывал мне Руди, — эту женщину сегодня же утром расстреляют, мне это точно известно. Почему бы нам не доставить ей удовольствие перед смертью? Сами видите, она лакомый кусочек». И они вошли в спальню.

— Ох, перестань, перестань! — закричала Берта. На руку Вилли закапали горячие слезы. — Зачем ты это?

— Мальчик пытался остановить их. Тогда один из солдат подтащил его к кровати. Унтер-офицер все время повторял ему: «Смотри хорошенько, вот как аист приносит детей». Руди рассказывал это, покатываясь со смеху. Ему это казалось страшно смешным.

Берта молчала и горько плакала.

— И вот, прежде чем увести ее, солдаты стали рыться в ее шкафу. Капрал сказал им: «Не стесняйтесь, ребята. С какой стати оставлять эти вещи французам?» Вот каким образом немецкая мать получила красивый свитер, две ночные рубашки и флакон духов.

Берта дрожала всем телом.

— Я ведь не отняла руку, — прерывисто сказала она. — Ты доволен?

Они долго молчали: им нечего было сказать друг другу. Берта горестно всхлипывала, потом вдруг взорвалась:

— Чего ты от меня хочешь? Ведь не женщины затевают войну, а мужчины. Мы, женщины, рожаем мальчиков, мы стараемся вырастить порядочных людей, и вот какими они становятся! Мужчинами — вот кем они становятся, и старшие учат молодых, каким должен быть настоящий мужчина. Что же ты от меня хочешь?

С трудом подбирая слова, Вилли сказал:

— Ты не понимаешь, Берта. Дело не в Руди. Я был на прошлой войне. Когда мужчины воюют, многие из них всегда так поступают с чужеземными женщинами, я сам это видел.

— С чужеземными? — яростно перебила Берта. — Уберите ваших полицейских — и тогда увидите, что будет. Ты думаешь, немцы не поступали так с немками? Спроси мою соседку, Ирму Винц… Вы… вы… мужчины… у вас только одно на уме.

— Нет, — хрипло сказал Вилли. — Ты не права, Берта. И ты все-таки не понимаешь.

— Чего я не понимаю? — со злостью спросила она.

— Дело в том, что Руди не было стыдно, — медленно, с горечью сказал он. — Мужчины ведут себя как звери, я знаю. Когда побываешь на войне да насмотришься, как вокруг умирают люди, то становишься другим, я это по себе знаю. Когда-то я заколол француза — всадил ему нож в горло. Когда мужчинам приходится убивать и они месяцами сидят в окопах, то нетрудно забыть о всякой порядочности и, увидев женщину, взять ее силой. Но, убив француза, я не радовался. Я убил его потому, что иначе он убил бы меня. Но я не радовался. Я видел солдат, которые поступали с женщиной так, как Руди и другие поступили с той француженкой. Но после у них были тоскливые лица, им хотелось забыть о том, что они сделали. — Вилли повысил голос, стараясь преодолеть внутреннюю боль. — Они ничуть не гордились этим, Берта. А Руди гордился. А потом они не грабили женщину и не посылали ее свитер и ночные рубашки в подарок своим матерям.

Берта молча кусала губы. Вилли встал и зашагал по комнате.

— Слушай меня, Берта, — резко сказал он. — В нашей жизни завелась какая-то гниль, и я вижу, где она. Когда Руди рассказывал мне эту историю, хвастаясь и хохоча, я чуть его не убил. Я поднял с дороги камень и держал его в руке. Я знал, что одним ударом могу рассчитаться с ним за ту женщину.

Берта с приглушенным криком стала медленно подниматься со стула.

— Ты ничего ему не сделал?

Вилли пристально взглянул на нее, и Берта так же медленно села.

— Нет, — сказал он. — А что, если бы и сделал? — Он подошел к ней, глядя ей в глаза. — Что, если бы я его убил?

— О господи! Не мучь ты меня! — крикнула Берта, отводя взгляд.

— Если бы я его убил, Берта?..

— Тогда, клянусь богом, тебя повесили бы, — с ненавистью сказала она. — Ты был бы убийцей, убийцей моего родного сына!

— Да, — тихо сказал Вилли, не отрывая от нее взгляда. На губах его снова появилась кривая ироническая усмешка. — Ты не понимаешь меня. Ты не понимаешь, о чем я говорю. Ты единственная на свете, кого я люблю. Но ты не понимаешь, о чем я говорю.

— Я все понимаю. Но той француженки уже нет на свете. Что было, то прошло. Если бы ты убил Руди, ты был бы во сто раз хуже, чем он.

— Но эта гниль?.. — спросил Вилли с пылким удивлением, — неужели ты не понимаешь, где она, эта гниль? Дело не в том, что Руди сделал, и не в том, что он плохой человек. Руди — юноша, которого мы с тобой считаем хорошим. Руди любит свою мать. Руди был добр ко мне. Руди не чудовище и не преступник, и все-таки ему ни капельки не было стыдно, Берта, Вот в чем эта страшная гниль. — Голос его стал гневным, резкие слова хлестали ее. — Слушай меня. Я не доктор Геббельс, не генерал и не университетский профессор. Я не читаю книг, не умею говорить громкие слова. Я не способен схватывать сложные вещи на лету. Но что такое порядочность, справедливость — это я знаю! Что несправедливо, постыдно, грешно — это я понимаю! Когда молодой человек привозит своей матери одежду женщины, которую он изнасиловал, — я понимаю, что он заражен гнилью. Если для девушки родить ребенка — все равно что испечь хлеб в печи, — я понимаю, что это такое! — Задохнувшись, он умолк.

— Вилли…

— И еще одно я твердо знаю, — резко перебил он. — Я не стану жить с этой гнилью! Не стану! Ни одной минуты. Меня она не коснется. Слышишь, Берта? Меня она не коснется. Я не могу жить так. Я порядочный человек.

Берта глядела на него, поняв его по-своему и страшно испугавшись. Все ее страхи выразились в единственном скорбном вопросе:

— Что ты собираешься делать?

Вилли не ответил.

— Ты хочешь меня бросить, да?

Он поднял на нее удивленный взгляд. Этот вопрос на мгновение сбил его с толку.

— Бросить тебя? Ты с ума сошла.

— Нет, ты меня бросишь! — истерически закричала Берта. — Я вижу по твоему лицу. У тебя сейчас такое лицо, как в ту ночь, когда ты впервые вошел в мой дом. И я уже не раз сегодня это вижу.

— Берта, милая, — горячо заговорил он. — Ты просто сошла с ума. — Он схватил ее руки, стал целовать их. — Как же я тебя брошу? Я ведь не могу жить без тебя.

— Нет, ты что-то задумал, — все так же испуганно продолжала Берта. — Я вижу, ты что-то хочешь сделать. Я знаю.