— Как ты управляешься на ферме одна?

— Просто из сил выбиваюсь. Мое сено скоро совсем пересохнет, а картошка…

— На будущей неделе у тебя будут помощники.

— Нет, серьезно? Откуда вы знаете?

— Я видел сегодня Розенхарта. Прибывают рабочие команды.

— Ну, слава богу! — с жаром воскликнула Берта. — Руди, Вилли, вы слышите?

Руди хмыкнул:

— Давно пора. Когда кончится война, я хочу получить ферму, а не пять гектаров бурьяна.

Берта восторженно вздохнула:

— До чего хорошо! Какой счастливый день!

— А еще что ты слышал от Розенхарта? — тихо спросила фрау Гутман. — Что же ты не расскажешь, Гуго?

— Эльзи, ведь мы решили не говорить.

— А что такое? — заинтересовалась Берта.

Гутман пожал плечами.

— Да ничего. Скажу в другой раз. Руди, может нальешь еще по стаканчику, если тебе не жалко?

— Пейте вволю, — добродушно ответил Руди.

— Руди, слышал про моего Эрнста? — спросила Марта, протягивая стакан. — Он получил награду.

— Правда? Это здорово, Марта, — завистливо сказал Руди. — А где он теперь?

— Да все там же, в Африке. — Марта засмеялась. — Гоняет англичан. Он пишет, еще одна атака — и они будут уже в Египте.

— Умеют бегать эти англичане! — воскликнула Гедда. — Руди, если я буду пьяная от этого чудного шампанского, виноват будешь ты! Англичане умеют заставлять других воевать за себя — и бегать. Вот и все.

— Да ведь у англичан нет ни морали, ни чести, — добавила Марта. — Ей-богу, я написала своему Эрнсту, что, раз он воюет с англичанами, ему должны дать еще один орден или я не пущу его домой.

— Ордена! — негромко повторила ее мать. Она устремила на дочь свои печальные красивые глаза. — Ты думаешь, война — это прежде всего ордена? Четыре человека из нашей семьи сражаются на войне. Ты думаешь, им достанутся только ордена?

— Мать, это же просто пораженческие разговоры! — сердито воскликнула дочь. — Ты что, за ребенка меня считаешь? Новый мир нельзя создать без жертв.

— В газете напечатаны статистические данные, Эльзи, — успокаивающим тоном вставил Гутман. — На всех фронтах мы пока что потеряли три миллиона пятьсот тысяч человек, и большинство из них— раненые. А у русских уже восемь миллионов убитых.

— Что мне твоя статистика? — презрительно сказала фрау Гутман. — На прошлой неделе мы получили письмо от Гертруды. — Она обернулась к Берте. — Ее Лютц убит.

— Как? Сын Гертруды Брандит?

Лицо Эльзи Гутман стало злым.

— А Вальтер Беккер возвращается домой. Как раз вовремя, чтобы в сентябре помочь отцу рыть картошку. Только он совсем без ног, так что это, пожалуй, будет ему трудно.

— Мать, может быть, ты перестанешь? Ведь это же просто глупо! — заявила Гедда. — Это пораженчество.

— А близнецы Розенхарта, — неумолимо продолжала фрау Гутман. — Вы помните их?

— Эльзи! — прикрикнул на нее муж. — Ты же обещала.

Берта переводила взгляд с одного на другого. Лицо ее побелело.

— Они ранены?

Эльзи горько улыбнулась.

— Не ранены, не в плену и не пропали без вести — еще двое для статистики.

Берта прижала дрожащие пальцы ко рту.

— Неужели убиты, Эльзи? Неужели эти славные, красивые мальчики погибли?

— Оба погибли, оба. Им еще и двадцати двух лет нет, и оба убиты.

— О господи, — прошептала Берта и с тоской поглядела на Руди. — Ах, бедный Эрих.

— К черту! Довольно ныть! — сердито закричал Руди. — Давайте веселиться.

— Герр Веглер, — прохрипел Гутман. — Берта говорит, вы хорошо играете. Давайте-ка споем. — Сурово нахмурясь, он взглянул на жену.

Вилли встал. Он поглядел на Эльзи Гутман, и лицо его словно окаменело. Потом нетвердыми шагами — он был немножко пьян — подошел к ящику, в котором хранился аккордеон.

— Эй, Вилли, что-нибудь повеселее! — закричал Руди. — Чтобы забирало, понимаешь? — Он взглянул на Гедду, думая, как бы ему подвинуть свой стул ближе к ней, чтобы не заметила эта мегера, ее мать. — Давайте сдвинем стулья так, чтобы видеть его, — громко сказал он, когда Вилли пошел за аккордеоном. Он подвинул свой стул вплотную к стулу Гедды и захлопал в ладоши. — Занавес, занавес! — крикнул он. — Или, как говорят французы, вуаля!

Вилли сел и начал играть.

— Гедда, — зашептал Руди, не слушая музыку, — ты просто красотка. Ей-богу, я таких не видел.

Гедда улыбнулась и вскинула голову.

— Чего бы я не отдал, чтобы только не уезжать сегодня! Годовое жалованье отдал бы, ей-богу!

— Ты уезжаешь? — шепотом спросила она. — А твоя мать говорила…

— Да, сегодня уезжаю. Ты мне напишешь, Гедда, если я пришлю тебе письмо?

Она не ответила. Улыбка исчезла с ее лица.

— В чем дело? Ты сегодня какая-то чудная, Гедда. Я тебе не нравлюсь, что ли?

— Ты мне нравишься, — тихо сказала она. — Ты мне всегда нравился. Но за весь год ты мне ни разу не написал, а я все ждала…

— Я… я не знаю, что сказать, — залепетал он. — Я все хотел тебе написать. Я о тебе думал. Но я… как-то, понимаешь…

— Слишком много французских девушек, да? — ехидно спросила она.

— Нет, ей-богу, нет. Я о них и не думал вовсе.

Гедда презрительно фыркнула. Вилли окончил первую песенку, и она громко захлопала в ладоши.

— Как вы хорошо играете! — воскликнула она и кисло улыбнулась матери. Фрау Гутман во время ее разговора с Руди не сводила с дочери хмурого взгляда.

— Вилли, сыграй какой-нибудь танец, — сказал Руди. — Ты умеешь играть танцы?

— Я могу сыграть вальс, — тихо ответил Вилли.

— Вот и отлично! — Руди вскочил с места. — Идем танцевать, Гедда.

— Нет, — сквозь зубы ответила она.

— Что, ты не хочешь со мной танцевать?

— Нет, — сказала она. Лицо ее снова стало враждебным.

Марта встала со стула.

— Зато я хочу танцевать, Руди. Пойдем со мной.

— Нет, — упрямо сказал он. — Я приглашаю Гедду и хочу танцевать с ней, а не с тобой, Марта. Ты только, пожалуйста, не обижайся, — торопливо добавил он. — Но почему Гедда не хочет со мной танцевать? Друзья мы или нет?

— Руди, — натянутым тоном сказала Эльзи Гутман. — Гедда не совсем здорова. Не упрашивай ее танцевать.

— О! — Руди тотчас же раскаялся. — Простите, пожалуйста. Ну, хорошо, Марта, если ты…

— Вранье! — внезапно закричала Гедда, вскакивая на ноги. — Мне надоело это вранье!

— Придержи язык! — крикнула на нее мать.

Белое лицо Гедды загорелось румянцем.

— Ну и пусть тебе будет стыдно, старая дура! — взвизгнула она. — А я горжусь этим! — Она круто повернулась к Руди. — Знаешь, почему я не могу танцевать? Потому что я беременна. Через семь месяцев я стану немецкой матерью.

— Потаскушка! — крикнула мать, заливаясь слезами. — Боже мой, что же это за жизнь!

— Ну, почему ты меня не поздравляешь? — обратилась Гедда к Руди. На лице ее появилась та же недружелюбная улыбка, которую он заметил, когда она вошла в комнату, — холодная, желчная и самоуверенно-дерзкая.

— Ты вышла замуж? — спросил он.

— Нет, я не замужем. Разве девушка обязательно должна выйти замуж, чтобы исполнить свой долг перед фюрером? Я не желаю выходить замуж.

— Ах ты! — завопила ее мать. — Чем хвастаешься? Скажи мне, ради бога, чем ты хвастаешься перед посторонними?

— Тихо, Эльзи, — прохрипел Гутман. Его мясистое лицо посерело, он кусал губы. — Теперь другие времена.

— Нет, времена совсем не другие, — исступленно закричала мать. — Нагуляла ублюдка, так он ублюдком и останется.

— Мать, прекрати этот безнравственный разговор, — возмущенно заявила Марта, стараясь защитить сестру. — Ребенок будет усыновлен фюрером, ты же знаешь.

Фрау Гутман истерически засмеялась. Она повернулась к Берте, ломая руки.

— Они совсем сошли с ума, эти молодые. Заладили одно и то же, как граммофонная пластинка. Белое стало черным, ублюдок считается вроде почетной медали. Как тебе это нравится?

— Ты просто старая дура, — презрительно фыркнула Марта — Германия идет вперед, а моя мать стоит на месте.