— А вы можете что-нибудь предложить?

— Предложить? — в ярости воскликнул Кольберг. — Еще бы! Предлагаю вам вспомнить, что у вас тут целая армия эсэсовцев, которых бесплатно кормят и содержат единственно ради того, чтобы они не допускали саботажа. Предлагаю также занести в отчет, что это я высказывался, чтобы крест дали кому-нибудь из членов партии, а вы настаивали, чтобы он достался рядовому рабочему, вроде Веглера. Что ж, пожалуйста! Вы блестяще доказывали, что награждение Веглера скрепит союз между национал-социалистами и беспартийными рабочими, — так что теперь предлагайте вы! Придумайте, как вам выйти из этого щекотливого положения! Придумайте, что вы скажете высшему командованию, если англичане разбомбят завод ко всем чертям… Ну? Что же вы молчите, гениальный молодой человек? Язык у вас отсох, что ли?

Зная Кольберга, Баумер ожидал от него какой-нибудь вспышки, однако обвинения были так несправедливы, что он с трудом сдерживался, чтобы не вспылить. Он вовсе не был обязан советоваться с Кольбергом, кого наградить крестом. Это дело касалось только Трудового фронта и было поручено министерством вооружений лично ему; то, что он посоветовался с Кольбергом, — только жест вежливости. А директор отплатил ему ударом ножа в спину, что совсем уж трудно стерпеть! Однако Баумер удовлетворился тем, что решил про себя припомнить ему это впоследствии. Сейчас же он прежде всего должен заняться срочным делом: составить план охраны завода. И он сделает это, несмотря на Кольберга, Кера и прочие помехи.

— Ну, Эдмунд, — язвительно произнес он, — вы уже облегчили душу? Можно перейти к делу или придется еще подождать? У меня лично сегодня работы по горло.

— Валяйте, валяйте, — пробурчал Кольберг. Он тяжело плюхнулся в кресло, рассеянно взял чашку с кофе, выпил ее одним глотком и налил из большого серебряного кофейника еще. — Мое дело обеспечить бесперебойную работу конвейера. И я буду следить за этим, пока английские самолеты, по сговору с вашим другом Веглером, не превратят завод в груду железного лома. Но этим я и ограничусь. Остальное — на вашей ответственности.

— Разумеется, — сказал Баумер. — На чьей же, если не моей! Только мне нужно, чтобы вы помогали, а не мешали.

Кольберг, шумно прихлебывая, выпил вторую чашку кофе и ничего не ответил. Он был не только возмущен происшедшим, но и сильно испуган. Воспоминания о страшных дюссельдорфских бомбежках бросали его в озноб. Но там он по крайней мере мог спрятаться в подвал своего дома, оборудованный под бомбоубежище. Здесь же нет ничего похожего. Он вспомнил о жене, спавшей в соседней комнате. Надо немедленно отправить ее в какую-нибудь деревню подальше от завода, решил он. Но подумав об этом, он застонал — так ему стало жаль себя. Он по опыту знал, что без своей дорогой Марии он будет погибать от одиночества. Все время, пока не кончится их разлука, он будет беспрерывно мучиться от раздражительности и запоров. Попросить ее остаться? Нет, у него не хватит духу. Все его недуги ничто перед сознанием, что он позволил ей остаться в таком опасном месте. Разве только… разве что устроить так, чтобы уехать вместе с ней. Сердце его подпрыгнуло при этой мысли. А почему бы и нет? — подумал он. Разве нельзя день проводить на заводе, а на ночь уезжать куда-нибудь километров за тридцать?.. Но вспыхнувшая было надежда тотчас угасла. Баумер, конечно, сразу же донесет, куда надо. Он только и ждет какого-нибудь пустячного промаха, чтобы наябедничать на него партийному начальству — герр директор, мол, отлучается со своего поста и не бывает на проводе все двадцать четыре часа в сутки.

Кольберг со страдальческим выражением на безобразно побагровевшем, заросшем щетиной лице, с раздувшейся бычьей шеей слушал Баумера, излагавшего свои соображения.

— Прежде всего, — говорил Баумер, — надо обсудить вопрос о митинге, который мы назначили на одиннадцать утра.

— Это вы назначили, а не я, — ввернул Кольберг.

— Хорошо. Я назначил, — спокойно согласился Баумер и повернулся к Керу. — По идее на этом собрании призыв в армию должен был превратиться в демонстрацию патриотизма. Понимаете? По моему плану Веглер должен был записаться добровольцем. За ним вызвались бы другие. Предполагалось, что об этом напишут в газетах, мы пригласили фотографа…

Кольберг громко захохотал. Кровь прихлынула к красивому лицу Баумера, но тотчас же вокруг губ его проступила бледность. Он спокойно продолжал:

— Поскольку набор в армию остается в силе, я не считаю нужным отменять собрание. В сущности, изменится только одно: вместо Веглера я попрошу выступить одного-двух партийных рабочих. Они запишутся добровольцами; разумеется, они будут подготовлены заранее. Так что тут все в порядке. Верно?

— Разве только никто из ваших неподготовленных рабочих не пожелает следовать их примеру, — заметил Кольберг. — Черт возьми, Баумер, я сам — член партии, и неплохой. Но для меня призыв в армию — это призыв, и не понимаю, зачем устраивать вокруг этого водевиль? Мы потеряем час рабочего времени.

— Кажется, мы уже говорили об этом на прошлой неделе, — устало ответил Баумер. — Вы думаете, наши рабочие горят таким же пылом, как юнцы из «Гитлерюгенда»? Черта с два! Это пожилые, усталые люди. Бомбежка выгнала их из родных городов, семьи где-то в Судетских землях, — они даже не знают, будет ли у них крыша над головой, когда они вернутся. Если вы не понимаете, почему таким людям необходимо патриотическое воодушевление, когда их посылают на фронт, значит вы не так умны, как я думал, Эдмунд… Кроме того, это произведет определенный эффект в тылу, не так ли?

— Ладно, ладно, — пробурчал Кольберг. — Договорились.

— В сущности, — добавил Баумер, — я не знаю, какой смысл продолжать работу. Завод надо закрыть.

Кольберг бросил на него острый взгляд.

— Что вы хотите сказать?

— Нам надо рыть щели, Эдмунд. И как можно быстрее! До сих пор нас спасала маскировка. Если англичане видели сигнал Веглера, что толку в маскировке? Нужно сделать убежище для рабочих.

— Да, — простонал Кольберг. — Вот проклятие! Знаете, кого мы сегодня ждем? Самого фон Бильдеринга. Он объезжает все наши заводы в Европе. Я хотел показать ему, что у нас здесь все идет как по маслу. О, проклятье!

— Может, вы попросите его отложить приезд?

— Нельзя, он уже в дороге. Он едет на машине — звонил мне вчера вечером.

— Значит, ничего не поделаешь, — сказал Баумер. — Мне тоже это неприятно… Во всяком случае, вот что я предлагаю: пусть ночная смена отсыпается — вся, кроме поляков. А дневная смена и поляки пусть начинают рыть щели, как только кончится митинг. Надо тащить отовсюду все, чем можно копать — от лопат до ложек. Я уже велел капитану Шниттеру из противовоздушной обороны начертить планы — где, какой глубины, и так далее.

— Господи! — внезапно перебил его Кольберг, забыв, что по этикету национал-социалистской партии не полагается упоминать бога. — А самое главное-то! Как же мы будем без зениток, без барражирующих самолетов? — Румянец сполз с его внезапно побелевшего лица.

— Уже сделано, — сказал Баумер. — Самолеты, конечно, будут действовать так, как решит командование воздушными силами. Что касается орудий — шестнадцать установят к полдню, а к вечеру — все тридцать два. К концу недели их будет по крайней мере вдвое больше, надеюсь.

Кольберг нервно кивнул.

— Заметьте, — сказал Баумер, — я не думаю, что нас будут бомбить. Мы потушили огонь очень быстро — я уверен, что англичане не успели его заметить. Все это просто меры предосторожности.

Кольберг мрачно пожал плечами.

— В Дюссельдорфе был целый арсенал орудий. Много ли это нам дало? И много ли даст, если они прилетят сюда?

Кер откашлялся.

— Простите, господа, — почтительно произнес он. — Я не собираюсь вмешиваться не в свое дело, но как вы объясните рабочим, почему так срочно роются щели?

— Скажем им правду, — не задумываясь ответил Баумер, — а как же еще? Я расскажу им о саботаже. Думаю, результат будет неплохой. Поскольку саботаж навлек на них опасность, они будут возмущены. И производительность повысится — вот увидите.