А потом существо, в которое превратился Неблагой Король, взвыло так, что я едва слух не потеряла, его отчаянный голос воем отозвался внутри, гудел, как ветер в моих костях, я физически ощущала его. Расслабились челюсти, и я выскользнула, необычайно плавно, как в замедленной съемке, и упала на землю, уже быстро. Руки были окровавлены, и, наверное, на моих запястьях навсегда останутся шрамы.
А существо, всем телом, в последний раз, напряглось и свалилось набок, больше не дернувшись ни разу. Я быстро вскочила на ноги, сделала шаг назад. Мы стояли друг напротив друга, я и Аксель. В одной руке у него был меч, а в другой - сплетенные друг с другом черви, длинные и непрестанно двигающиеся. Их было много, и они составляли нечто единое, по силуэту похожее, хоть и отдаленно, на человеческое сердце. Черный мед лился с пальцев Акселя и с меча Благого Короля.
Аксель улыбнулся, совершенно очаровательным образом. Он сказал:
- Привет.
И я сказала:
- Привет.
Вот тогда я поняла, что все закончилось. Я хотела снова посмотреть на существо, чтобы убедиться в том, что оно не двигается. Мне не верилось, что мы можем убить столь древнюю тварь. Не верилось, что все может произойти так просто и достаточно будет меча.
Вместо склизкого чудовища со множеством частей, фасеточными глазами, рассредоточенными по вязкой плоти, на снегу, заляпанном черным медом, лежал Неблагой Король в его человеческом, импозантном виде. Только теперь я поняла, на что похожа была его одежда. Он словно заранее продумал свой собственный похоронный костюм и ходил в нем все это время. Даже стрелки на его брюках остались идеальными, только там, где сердце, красовалась дыра, внутри которой алела плоть. Его червивое сердце сжимал в руке Аксель. Неблагой Король улыбался расслабленной, умиротворенной улыбкой, будто даже смерть не могла испортить ему настроение. Я захотела присесть рядом с ним на колени и нащупать его пульс, но испугалась, что он, как в фильмах ужасов, откроет свои желто-алые глаза. Я посмотрела на Акселя и сказала еще:
- Спасибо.
А он сказал:
- О, я сделал это исключительно, потому что в последнее время меня не устраивали условия работы. Если ты думаешь, что я способен испытывать жалость или склонен к командной работе, или даже просто не обижен на Астрид, ты ошибаешься.
А потом он подался ко мне, и мы поцеловались. Я, наверное, очень боялась умереть, потому что целовалась жадно и долго, целовалась до головокружения от нехватки воздуха и до искусанных губ. И отстранилась я так же резко, как подалась к Акселю - в один момент. Я вспомнила, что мои братья и сестры - мертвы или в большой беде. Я метнулась к Констанции, она была бледная, ее губы казались синими от нехватки крови. Она не дышала. Я надела на нее корону, заботливо прижала ее к макушке Констанции, но ничего не произошло.
- Констанция, - позвала я. - Констанция!
Я и не заметила, что из глаз у меня льются слезы. Констанция не отозвалась, и я этому не удивилась, но внутри у меня загорелась злоба. Я ударила Констанцию по холодной щеке.
- Очнись!
Но я знала, что и это не сработает. Просто нужно было куда-то выместить поток ярости, грозивший меня снести. Я на коленях отползла к Герхарду. Его глаза были открыты, и я удивилась, насколько же они светлые, какой это жуткий оттенок, как ассоциируется он со смертью. Его рот был заляпан кровью, как будто он очень неаккуратно съел какого-то зверька. У меня не возникло ощущения несправедливости и злости, как с Констанцией. Когда я увидела ее, мне захотелось кричать от того, как несправедливо, что она мертва безо всяких видимых повреждений, будто во сне скончалась. Ребра Герхарда были разворочены, под ними я видела внутренние органы, меня затошнило.
- Адриан! - крикнула я без особой надежды. Он сидел, привалившись к стене. И вроде как можно было предположить, что он жив. Но я отчего-то знала, что нет. Что-то в его лице и теле говорило об этом, какая-то излишняя, даже для Адриана, расслабленность. Когда я подошла к нему, а бежать было уже совсем не нужно, я увидела, что голова его чуть склонена набок и по шее вниз за воротник уходят подтеки крови. Но кровь больше не текла. Я не стала прикасаться к голове Адриана, боялась нащупать его мозг, боялась, что меня стошнит. Я прикоснулась пальцами в его шее, но пульс не прощупывался.
К Астрид я шла нарочито медленно. Я видела, как ее опутывают тени, но теперь их не было. Темными казались только сосуды в белках ее глаз, почти черными. В остальном - она была, как и Констанция, просто мертва, безо всяких видимых причин.
И я завыла и зарыдала, хотя вообще-то считала себя очень уравновешенным человеком. Мне не стало за себя стыдно, стало просто удивительно от себя. Я все думала: вот и нет больше Констанции, как я и боялась. Нет Герхарда, и я не услышу его голос. Адриан не улыбнется и не скажет ничего в этой своей расслабленной буддийской манере, а Астрид не будет громко до отвратительного смеяться.
Астрид, Астрид - этого она хотела. И мы все хотели, раз ее послушались.
Я посмотрела на Акселя, от слез он передо мной расплывался. Он стоял надо всем этим нелепым полем битвы, посреди трупов всех, кого за долгое-долгое время, проведенное в Аркадии, знал. Аксель был как актер, который ждет аплодисментов, и тогда я подумала, может он и правду говорил, может сделал все только потому, что надоел ему Неблагой Король. И совсем ему не грустно, надо же.
Еще я подумала, что, согласно всем канонам, именно сейчас вся сказка должна была закончиться. Больше никаких братьев, никаких сестер, никакого Неблагого Короля. Я посмотрела на темное небо и красную звезду в его центре. Несомненно, оно должно было начать светлеть, и кровь должна была уходить из солнца, и я должна увидеть моих мертвецов еще раз, посреди дня.
Вот только ничего подобного не случилось. Небо рванула надвое молния, и все задрожало, как будто начиналось землетрясение. Еще одна вспышка расколола небо, и из черного оно стало рыже-алым, как волосы у Астрид, а потом снова черным. Снег под ногами начал таять, превращаясь в воду, а затем - в ничто. И я больше не слышала за спиной шума воды. Обернувшись, я увидела, что золота больше нет, поток, вырывавшийся вроде бы из горы, а на самом деле из ниоткуда, из самой пустоты, угас, и теперь из двух, остался лишь один. В замершую реку лились души, но их эфемерной силы было недостаточно для того, чтобы нести их по реке. И сама река, далеко внизу, застыла, похожая на золотую цепочку. Магия остановилась, и я вспомнила болото, от которого кормились деревья.
Тогда меня настигло ужасное, детское ощущение - мы что-то сломали. Только это была не папина вещь, не мамина вещь - это было само мироздание. Я крикнула Акселю:
- Так и должно быть?
А он сказал:
- Абсолютно точно - нет.
Я метнулась к нему. Небо вспыхнуло снова, заклубилось рыже-алым. И я поняла - оно горело. Я видела, как бушует за горизонтом огромный, дикий океан. А когда я обернулась, там, откуда мы пришли, осыпался лес, больше не было видно никаких верхушек деревьев, только валежник до самого края.
Мы с Акселем стояли рядом и смотрели, как рушится весь мир. И я подумала - если исчезнет Аркадия, как быстро исчезнет и все остальное? Никаких больше душ, никакой больше магии. Мир, откуда я пришла, был обречен жить дольше Аркадии и постепенно истощиться, а потом так же умереть. Я хотела броситься вниз по лестнице, удержать хоть что-то, хоть одно деревце. Снег под ногами превратился в воду и уносил с собой кровь и мед, ими перестало так одуряюще пахнуть. Аксель сказал:
- Что ж, этого никто не ожидал.
- Что происходит?!
- А ты не видишь? Аркадия разрушается. Видимо, смерть Неблагого Короля была для нее, минутка для плохой иронии, смертельна.
- То есть, как и смерть Благого Короля?
- Вероятно. Я полагаю, Отец хотел умереть и сделал бы это в любом случае.
- Сейчас мы умрем?
- Да, - сказал Аксель. - Знаешь песенку "Завтра никогда не наступит"? Хочешь, споем?
