Я кинулась к цветку, чтобы в свою очередь не дать ему поранить Герхарда, но неожиданно, в тот момент, когда я совсем этого не хотела, пришли мои буквы и цифры, пришли и сделали невозможными точные движения, заполонили все. Сначала я не могла в них разобраться, и они не уходили, как бы я ни старалась. Я сжала руками виски, остановившись на поле битвы. Цифры и буквы загораживали все. И тогда я подумала: если я не могу их убрать, я должна их понять.
Сначала я плавала между кривых формул и случайных слов, а потом они начали встраиваться в мое сознание. И я поняла все, все для всех поняла. Я закричала:
- Стойте! Глаза! Ловите глаза! Уничтожайте глаза! Глаза это его мозг!
Я услышала голос Астрид, еще более злой, чем обычно.
- Что за чушь?!
- О, думаю Констанция знает, что говорит! Она же у нас девочка-гений.
Адриан был как всегда многословен, но голос его звучал прерывисто, как после долгой пробежки. Вероятнее всего, он не был ранен. Наконец, цифры и буквы рассеялись, и я всех увидела.
Все болото представляло собой поле битвы, кое-где я видела смешанную с грязью кровь, и видела ее очень ясно. Астрид и Адриан вместе прижимали к земле цветок, Аксель затолкал Делию куда-то в кучу веток, а сам пытался пробраться к дереву в середине болота, используя свой дурацкий меч, как палку, чтобы щупать почву.
Герхард возился с моим цветком. А чудовищное дерево запускало все новые и новые лозы. Одна из них стремилась точно ко мне, я бросилась в сторону, как героиня фэнтези, пытающаяся увернуться от огненного шара, снова угодила в грязь.
Мой призыв подействовал. Астрид рванулась вперед, пока Адриан удерживал один из цветков. Она принялась, как светлячков, ловить сияющие глаза. Сжимала их в руках, и брызгал сок. Я поймала ближайший ко мне, он был неприятно-теплым, склизким. Раздавив его в ладони, я ощутила, как лопаются ткани.
- Так! - крикнул Аксель. - Работаем в парах! Один защищает офтальмолога, другой удаляет глазки!
План был понятен инстинктивно. Дерево все же не отточило свои совершенно не свойственные растениями рефлексы. Движения у него были быстрые, но не совсем точные. Как разделиться Аксель не упомянул, но я знала, что Астрид и Адриан в любом случае работают сообща, и что я совершенно точно ничего общего не хочу иметь с Акселем. А Герхард уже спас меня сегодня. Договариваться не было смысла, и я крикнула:
- Герхард!
Он меня понял, ногой втоптал цветок, метнулся ко мне. Во всем происходящем было что-то от детской игры, щедро сдобренной жирной грязью, кровью и адреналином. Мы носились по болоту, влипая в лужи, вереща и ловя светящихся крохотных тварей. Они были медлительные, но их было много, с нами все обстояло совсем наоборот. Кроме того, лоз было на три больше, чем нас. Теперь я их сосчитала, лоз было девять. И если с одним стеблем можно было справиться, то два норовили застать врасплох. Герхард перехватывал меня, иногда вцеплялся в стебель, старался пригвоздить его к земле, пока я подпрыгивала, ловя неразумные, не пытающиеся сбежать глаза. Иногда они дергались чуть в сторону, но это было и все, на что эти глаза были способны. Постоянно надо было двигаться, иначе зубастые твари вцепились бы в нас, а так они не успевали сфокусироваться, и глаз становилось все меньше, а вместе с этим падала точность бросков. И на секунду я представила, что мы - на безумной цепочной карусели. Все вертелось, голова кружилась. Вместо длинных цепочек вокруг летали стебли безумного растения, а передвигаться нужно было самостоятельно, иногда еще и перепрыгивая через уродские цветы, впившиеся в землю. Их грязные пасти стремились меня достать, но Герхард всегда успевал вовремя. Я услышала, как кто-то вскрикнул, но не поняла, Делия это или Астрид. Нельзя было останавливаться, нужно было продолжать движение и ловить налету эти дурацкие, страшные глаза.
И тогда я засмеялась, и Герхард подхватил мой смех. Картинка двоилась в глазах, я бежала по болотной грязи, водя хоровод вокруг чудовищного дерева, и я же летела над землей, окутанная облаком запаха сахарной ваты и поп-корна, а подо мной сияли огни парка развлечений. Я летела и летела, наполовину охваченная страхом, а наполовину восторгом, и внизу сияли цветными пятнами, смазанными от моего бесконечного движения, родители. Папа махал мне, а я не видела этого, но он потом сказал. Как же все это было давно. Тогда руки у меня были липкие от яблока в карамели, которое упало с ненадежной, тонкой палочки прямо мне в ладони. И я подумала, что это здорово - потому что я его не уронила.
Сейчас мои руки были липкие от мерзкой древесной лимфы, чего-то среднего между соком и кровью. Коленки были грязные и саднили, в другой раз меня бы вывернуло от отвращения, от одной мысли о том, что кровь моя смешивается сейчас с болотной жижей, которой тут в избытке. Но сейчас все было по-другому. Я подпрыгивала, хватала сияющие глаза, выдергивала их из-под веток, и я знала, что Герхард рядом. Слышала, как он тоже смеется.
- Гляди, Герхард с Констанцией чокнулись! - крикнула Астрид. Но ее голос тоже дрожал от удовольствия. Я уверена, всему этому было физиологическое объяснение. Может, так действовал адреналин, а может - недостаток кислорода. Я впала в эйфорическое состояние, никогда прежде я не испытывала ничего подобного, никогда моя радость не была такой простой. Может быть, дерево выделяло какие-то пары? Нет, у меня не было объяснения, хотя я могла найти его в любой момент. Если уж я что-то и поняла за мое пребывание в Аркадии, так это то, что единственная на свете истина, которую можно познать в полной мере, истина, не опирающаяся на бесконечное множество изменчивых факторов состоит в том, что все устроено очень сложно. И далеко не всегда нужно понимать всю эту сложность для того, чтобы наслаждаться чем-то.
- Как здорово! - крикнула я. - Просто невероятно!
Движения дерева становились все медленнее, они угасали, как угасал и блеск его глаз, скрадываемый мной и моими братьями и сестрами. Все менялось. Опасность схлынула, скорость тоже. Наконец, я поймала последний из кошачьих глаз с вертикальным зрачком, раздавила между пальцами, отбросила и без сил упала в грязь. В третий или даже четвертый раз, и уже по своей воле. Герхард упал рядом, мы оба были красные, мокрые, измученные. Я сказала:
- Чувствуешь отвращение к себе?
Я еще не чувствовала. А он, наверное, не чувствовал подобного никогда. Я хотела было сказать что-то еще, но он поцеловал меня. Его губы были горячими, а язык - прохладным. Я не ожидала от него такого напора, все было романтично и одновременно слишком. На секунду меня даже сковали неловкость и страх, он был порывистый и почти грубый, и я испугалась, но стоило мне коснутся его плеча, даже не оттолкнув, а только обозначив такую возможность, как он отстранился.
- Прости, Констанция, - быстро сказал Герхард. - Я не хотел тебя обидеть.
А я не нашлась, что сказать, поэтому выпалила только:
- Ты не обидел. Все в порядке.
Я не знала, что щеки мои могут гореть еще жарче. Поднявшись, я осмотрела местность. Огромное дерево, вокруг которого мы водили хоровод было бездвижно, как и полагается дереву. Внутри него еще бродили древесные соки, оно еще пахло жизнью, но я знала, теперь оно мертво. Скоро оно засохнет.
- Древесный король мертв, - сказал Герхард. - Может, мы даже освободили его народ.
И я поняла, что ему плохо оттого, что мы убили это чертово дерево. Вот что было в нем самым странным: жалость к созданиям, которых я и не думала жалеть. Погасшие, пустые, растерзанные глаза валялись вокруг, как упавшие ягоды или крохотные плоды.
Астрид потирала ногу, а в плече Герхарда все еще красовалась та ужасная, сиропно-липкая рана. Остальные, по крайней мере на первый взгляд, были в порядке. Делия постучала по древесной коре, потом сказала:
- Да, реально помер.
И тогда все мы, одновременно, даже Аксель, с чьего меча струились капли зеленоватого древесного сока, даже Адриан, который задумчиво смотрел на воду секунду назад, засмеялись, как чокнутые. Как же было здорово избежать смерти. Все мы были грязные, настолько, что под слоем грязи было не различить цвет нашей одежды. Впрочем, на всех кроме Акселя все и без того было черным. Мы смеялись минут пять, и мне даже стало тяжело дышать, но остановиться я не могла. Потом все замолкли, как-то разом, будто опустошив все запасы смеха, хранившиеся внутри и ждавшие этого часа. Было тихо, ни шороха, ни треска - здесь не жило ни единого зверька. Я слышала дыхание Герхарда, и мне казалось, хотя вероятнее всего это была моя фантазия, что я слышу, как кровь вырывается из его раны.
