Но я правда могла только плакать.

Со временем становилось легче. Тысячи иголок превратились в сотни, и я подумала, что меня сейчас стошнит. Так я поняла, что снова могу испытывать что-то, кроме боли в голове. Цифры тоже отступили, будто пришла фаза отлива, и они схлынули куда-то в океан мироздания, из которого пришли. Я поняла, что могу вызвать их по своему желанию, поняла, что это просто. Как двинуть рукой или сказать что-нибудь. Естественная часть меня, моего разума. Страх ушел. Я смотрела на Герхарда, пока он не пришел в себя. С легкостью считав все его жизненные показатели, я захотела узнать о нем больше. Я смотрела на его красивое лицо, удивляясь тому, как он удачно упал, ничего себе не сломав. Спустя секунду я уже знала о нем все. Сенсорная алалия, следствие изначальной патологии развития зоны Вернике, не травма. Еще несколько мелких органических недостатков, интеллект сохранен, эмоционально-волевая сфера нет. Мне стало очень неловко, будто я заглянула в его медкарту. На самом деле я заглянула даже глубже, я, как на снимке МРТ видела его мозг. А потом он открыл свои неестественно светлые глаза, и я смутилась, может даже покраснела. Я не хотела ему и Делии ничего дурного. Наоборот, в одночасье они стали мне ближе всех на свете. Никогда прежде я не испытывала столь бурной радости, даже гости на дне моего рождения вызывали у меня меньше восторга.

Я была не одна, были они, такие же как я. И они ничего не понимали. Мы шли, и хотя мне не особенно хотелось говорить, я хотела держаться поближе к ним. Делия была неприветливая, но по-своему обаятельная. Она и Герхард держались так спокойно, словно для них это была легкая прогулка. Они со смехом рассказывали про сколопендру, Делия только раз казалась грустной, когда Герхард пересказывал видение про ее мать. Мне в него поверилось охотно. Это была чужая мать, которая могла оказаться кем угодно, хоть принцессой далекой страны, хоть ведьмой и повелительницей гигантских насекомых. А вот мои родители не могли быть кем-то таким. Я знала их, нашу квартирку на окраине Стокгольма, папины руки, перебирающие струны, мамины приступы, во время которых она билась головой о кафельные стены в ванной, психиатрические больницы, вечеринки, концерты, таблетки - все что было связано с ними было таким земным, иногда разнузданно веселым, а иногда безысходно грустным. Но все это всегда было про Стокгольм и реальный мир, холодный, серый и очень логичный. Люди, которым нравится развлекаться - развлекаются, ты не добьешься в жизни ничего, если будешь лениться, и никаких сказок.

Я не могла представить их здесь, я не верила, хотя и понимала, что они говорили правду.

А потом я увидела Великую Реку, и все встало на свои места. Моя жизнь раскрылась передо мной, как цветок, и я смотрела, как истекает свет. Я видела, откуда я пришла и куда я уйду в самом конце, и это было прекрасно. Я видела все, и мне не нужны были никакие цифры. Магия впиталась в эту землю, как земля впитывала воду, она впитала и великую силу, заставляющую мир быть. Оттого, здесь всегда было лето, оттого здесь было так чудесно. Я, перепуганная и несчастная, вдруг успокоилась и смотрела, как солнце протекает передо мной. Я знала, что к этой реке нельзя прикасаться, я знала, что это просто запрещено, не понимала почему, но табу работало, мне не хотелось подходить ближе. Я подумала, что буду как Икар, и свалюсь далеко вниз, если попытаюсь прикоснуться к солнцу. Оставалось только смотреть. И я смотрела, но глазам не стало больно. Этот свет не ранил. И я почувствовала, что голова больше не болит. Я ощутила, что ничего больше не болит, даже испугалась сначала, что умерла. Но умерли эти люди, призрачные силуэты которых сплавлялись вниз по реке. Здесь уже не различить было лиц, но я знала, чувствовала, что у истока реки, в месте полном снега, высоком-высоком, люди еще помнят себя и на себя похожи, а там, куда впадает река, их тонкие силуэты, состоящие из эфира или дыма, уже не имеют никакой формы.

Я сказала:

- Невероятно.

Я посмотрела на Делию и Герхарда, золото реки плясало у них в глазах. И я подумала: они ведь оба сказочно красивые. Как будто это такая порода.

Делия спросила:

- А вы тоже подумали про всякую хрень вроде перерождения?

- Очень сакральный момент, - сказала я. А Делия сказала:

- Типа того.

И мы еще долго стояли, не смея шевельнуться. Я прежде никогда не переживала ничего подобного. И я подумала: а ведь ради такого можно умереть. И я поняла солдат, которые во время Крестовых походов, отдавали жизнь за Иерусалим, которого прежде никогда не видели. Золотые пески пленяли их точно так же, как пленили меня золотые воды.

Герхард молчал, думал о чем-то своем, и почему-то я пожалела, что не могу прочитать его мысли. Он заметил мой взгляд, хотя не оборачивался ко мне и казался полностью увлеченным рекой.

- Если умру теперь, не так сильно расстроюсь, - сказал он. И я засмеялась, хотя он явно не хотел шутить. Вышло неловко, и я, с трудом отведя взгляд от реки, отошла.

- Мы должны найти этих ребят, Астрид и Адриана.

Они, по крайней мере, не были одни. Мне хотелось увидеть их, и в то же время я уже ревновала к ним, будто наша уютная троица могла стать куда менее гармоничной пятеркой.

Мы еще некоторое время шли вдоль Великой Реки, и я старалась не смотреть на нее. Я подумала: а ведь можно было уставиться на этот вечный свет, и больше никогда и ни о чем не заботиться. Можно было стоять так до самой смерти, и это была бы счастливейшая из жизней.

- А где они сейчас? - спросил Герхард.

- Остановились. Мы не так уж далеко.

Делия сложила карту и убрала в карман. Она сказала:

- Спорим, тут даже курево негде купить. Никогда не хотела попасть в рай.

- Я думаю, если рай и существует, он должен выполнять желания праведников. То есть, для тебя в раю должны быть сигареты.

- А зал для курящих там есть, Герхард? - спросила Делия. Герхард задумался, он выглядел очень серьезным, будто решал какую-то проблему на работе, за которую ему платят огромные деньги. Наконец, он сказал:

- Я уверен, что есть. Может быть там сидят грешники из некурящих. Хотя я думаю, что все должны попасть в рай.

- Даже Гитлер? - неожиданно спросила я. И хотя мне казалось, что Делия с Герхардом забавляется, и я это не одобряла, мне вдруг стало интересно.

- Настоящий рай, это место, где все люди вместе, и все прощено и забыто. Рай будет сложно устроен, потому что люди сложные.

Мы дошли до моста на светлой рекой. Мост был каменный, изгибавшийся полукругом, как в сказке. Под таким мостом хорошо бы жить троллю. Я вступила на мост, ощутив теплоту камня под ногами даже сквозь подошву сапог. Мост над Вечной Рекой, наверное, грелся от ее света. Я обернулась, Герхард снова смотрел на реку, походка у него была расшатанная, немного пьяная. Делия выглядела недовольной. Инстинктивная часть ее восторгов золотом, текущим под нами, поутихла, и теперь Делия выглядела очень мрачной, озаренной великим светом девочкой-готом. Она шла, засунув руки в карманы, и делала вид, что ей абсолютно все равно. Она показалась мне даже очаровательной, и мне стало интересно, подружимся ли мы. Я первой обогнула мост, спустилась. Передо мной открылась ненадежная лиловая ласка вересковых полей. Легкий ветерок колыхал цветы, как волны, и они клонили свои головы, обнажая зелень под ними, а потом, гордые и непокорные, вскидывались снова. Пахло самым одуряющим, пьянящим образом. Фиолетовая дымка цветов над полем зашлась в судорогах от особенно сильного порыва ветра. На холме я увидела замок, изумительный замок, как на открытках, как в фильмах, такой, каким я в детстве себе представляла свой дом, играя с папой в принцессу и ее шута. Будто бы образ вырвали точно из моего воображения, даже окна были такими, какими их представляла я - высокими, стрельчатыми, с разноцветными витражами, сквозь которые дробилось солнце. А потом я вдруг поняла, откуда я взяла образ этого белого замка посреди вересковых пустошей, откуда эти высокие башни, откуда пухлые донжоны, белоснежные крепостные стены и подвесной мост через небольшое озеро. Это ведь папа рассказывал мне, так вдохновенно, какой у меня замок на самом краю мира. Он описывал высокие, ребристые шпили башен, описывал витражи на окнах, описывал, как волны на озере, в особенно ветреный день, играют с кувшинками. Он описывал это место, и он не врал, когда говорил, что я - его принцесса. Замок окружали внушительные крепостные стены с зубчатыми верхушками, напоминающие о громоздком и монументальном романском стиле. В этой ракушке из камня, как жемчужина, таилось в окружении донжонов основное здание - высокое, по-готически устремленное вверх и тонкое, четыре башни, каждую из которых я помнила, утыкались в самое небо. Казалось, еще чуть-чуть, и они проткнут его, как мыльный пузырь. Я помнила все эти башни, я помнила даже переднюю справа, которая была моя. И я подумала, что и теперь она моей станет. Папа в мельчайших подробностях описывал мне весь этот замок, его устройство, его сказочную и скорбную белизну. Описывал даже лебедей в озере, которых я отсюда еще не видела, но была уверена, что они совершают свой моцион вокруг озера, вскидывая царственные головы к солнцу в зените. Папа описывал все, но он никогда не говорил, что у замка не было крыши. Это не выглядело так, будто замок разрушен или недостроен. Скорее будто кто-то аккуратно, как снимают ножом слой масла, удалил самые кончики башен и донжонов, и замок был открыт всем ветрам, а шпили башен, как обглоданные кости, торчали прямо из внутренностей замка.