Долгое время имел серьезное влияние на царя. Как, например, судили за границей о фигуре Адашева, видно из рассуждений польского примаса Карнковского в его беседе с русским послом царя Федора Лукой Новосильцевым; «У прежнего государя был Алексей Адашев и он Московским государством тоже правил (имея в виду Бориса Годунова. – Авт.)». На что сам Новосильцев возразил: «Алексей был разумен, а этот не Алексеева верста: это великий человек, боярин и конюший, государю нашему шурин, государыне брат родной, а разумом его бог исполнил всем и о земле великий печальник».
Вероятно, неспроста таких людей, как Адашев и Сильвестр, Грозный заменил на других, в том числе и на Бориса Годунова.
Итак, второй: Сильвестр. Сильвестр нам известен по удивительному памятнику – «Домострою». Он был также в числе Избранной Рады, но приобрел влияние на Ивана, когда был его духовником. С начала 1570-х гг. протопоп Благовещенского собора в Москве. Даты его рождения и смерти неизвестны, хотя известно, что жизнь свою закончил в Соловецком монастыре, куда был сослан по обвинению в отравлении жены Ивана IV Анастасии.
Если доверять записям Курбского, Сильвестр появился перед Иваном сразу после принятия им царского чина и женитьбы на Анастасии. А период этот сопровождался чередой пожаров в Москве.
3 февраля 1547 г. состоялась царская свадьба, а 12 апреля вспыхнул первый сильный пожар, 20 – второй, 3 июня упал большой колокол – «благовестник». 24 июня загорелась церковь Воздвижения на Арбате, сопровождалось все сильной бурей, горело все село до Москвы-реки, вспыхнул верх Успенского собора, и огонь перекинулся на крыши царского двора, Благовещенский собор. Выгорела вместе с оружием Оружейная палата, Постельная палата и казна, сгорел митрополичий двор. Едва не задохся от дыма митрополит Макарий, который вышел, шатаясь, из собора, неся образ Богородицы. Сгорели кремлевские монастыри – Чудов и Вознесенский. Великий князь и царь с женою и боярами спаслись в селе Воробьево.
В народе началось брожение, толпа кричала про «волшебство и чародейство», а в середине XVI века это было типичным обвинением. И обвинение шло в сторону княгини Анны Глинской и ее детей. Чернь требовала расправы и сумела убить князя Юрия Глинского – дядю царя, требовали и остальных, подступая к царскому дворцу в Воробьеве.
И наконец молодой царь проявил характер, велел крикунов схватить и казнить, хотя религиозные чувства брали в нем верх и он находился под впечатлением московских пожаров: «Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором (то, что мы сейчас называем отработкой кармы. – Авт.), и все я не каялся, наконец бог послал великие пожары, и вошел, и вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился я и познал свои согрешения: выпросив прощения у духовенства, дал прощение князьям и боярам».
Кто же подал ему руку помощи, а вернее, согрел душу, вызвав покаяние? По свидетельству Курбского – именно пресвитер Сильвестр, пришедший незадолго перед тем из Новгорода, а также Алексей Адашев, ставший его духовником.
Не знаем, правду ли говорит Курбский, но только душа царя исцелилась и очистилась. Надолго ли?
Во всяком случае, царь Иван пожаловал безвестного костромича Алексея Адашева в окольничие и держал к нему такую речь: «Алексей! Взял я тебя из нищих и самых незначительных людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей для помощи души моей, хотя твоего желания и нет на это, но я тебя пожелал и не одного тебя, но и других таких же, кто б печаль мою утолил и на людей, врученных мне Богом, призрел. Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных; не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым, но все рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда Божия; избери судей правдивых от бояр и вельмож».
Недаром его потом стали называть славным ритором.
* * *
В драме А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» есть такая сцена: Федор беседует с князем Шуйским, которого подозревают в измене царю, и царедворцы требуют взять его под стражу. За что? За донос, что решил князь Иван признать царевича Димитрия царем. И вот происходит диалог между царем и князем:
Федор
Кн. Иван Петрович
Да, ты слышал правду —
Я на тебя встал мятежом!
Федор
Помилуй…
Кн. Иван Петрович
Ты слабостью своею истощил
Терпенье наше! Царство отдал ты
В чужие руки – ты давно не царь —
И вырвать Русь из рук у Годунова
Решился я!
Федор (вполголоса)
(указывая на Клешнина[2])
Не при нем!
Не говори при нем – Борису он
Расскажет все!
Клешнин
Федор
Молчи, молчи! Глаз на глаз скажешь мне!
Клешнин
Кн. Иван Петрович
Да! Сегодня брата
Я твоего признал царем!
Федор
Петрович —
Не верь ему, не верь ему, Арина!
Кн. Иван Петрович
Теперь тебя о милости единой
За прежние заслуги я прошу:
Один лишь я виновен! Не вели
Сторонников моих казнить – не будут
Они тебе опасны без меня!
Федор
Что ты несешь? Что ты городишь? Ты
Не знаешь сам, какую небылицу
Ты путаешь!
Кн. Иван Петрович
Не вздумай, государь,
Меня простить. Я на тебя бы снова
Тогда пошел. Царить не можешь ты —
А под рукою Годунова быть
Я не могу!
Клешнин (про себя)
Вишь, княжеская честь!
И подгонять не надо!
Федор
(берет Шуйского в сторону)
Князь, послушай:
Лишь потерпи немного – Мите только
Дай подрасти – и я с престола сам
Тогда сойду, с охотою сойду,
Вот те Христос!
Клешнин
(подходит к столу и берет печать)
Прихлопнуть, что ль, приказ?