Этот своеобразный смотр войска и игра в военные учения сыграли свою роль – послы были напуганы и, явившись перед царем, не знали, чего от него ждать.

Годунов был щедр, одарил послов подарками и богатые дары отправил хану. Лучше некий убыток казне, чем разорение стране – дипломатия.

И вернулся в Москву торжественно, как въезжают победители. Его встретило множество народа и духовенство во главе с патриархом, который благодарил царя за избавление христиан от кровопролития и плена.

Только 1 сентября, в праздник Нового года, Борис Федорович венчался на царство. И вот здесь были произнесены слова, которые, видимо, сами вырываются из уст людей, дорвавшихся до власти: «Бог свидетель, что не будет в моем царстве бедного человека! – и, потирая ворот рубашки своей, изрек, – и эту последнюю рубашку разделю со всеми».

Это сказал Борис I. Много лет спустя Борис II уже в постсоветской России пообещает, что он ляжет на рельсы, если ухудшит благосостояние людей. История…

Первый не сумел сделать всех богатыми, второй – ухудшил положение больше чем половины населения. Бойся обещаний царевых.

Все-таки права народная молва: «Испытание властью – тяжкое (и суровое) испытание». Борис Годунов оказался среди тех, кто не выдержал его. А назовите мне того, кто выдержал.

Сказался, видимо, в первую очередь комплекс неполноценности. Какой? А тот, что он не был династическим царем. Он был боярином, причем боярином второго поколения – не из родовитых русских бояр, а из пришлых служивых людей.

Пока он был вторым – после подлинного государя Федора Иоанновича, – все было на месте. Я не имею в виду гены, гены, наверное, у Бориса были более здоровыми и дали расцвет уму и способностям, а также перешли к детям. Нет. Разговор идет о нравственно-психологическом состоянии (имидже, если хотите). Каким бы авторитетом и властью не обладал Борис Годунов при царе Иване, царе Федоре – он был один из, он был второй. А тут стал первым и единственным.

Пушкин правильно передает это состояние: «Достиг я высшей власти…», и переживает всю трагедию этого положения; «Ему неспокойно…».

Ни в коей мере я не претендую «нарисовать» нравственно-психологический портрет Бориса Годунова – слишком мало мы о нем знаем, хотя написано о нем много.

Нет, я пытаюсь представить, как тонкий, пусть изворотливый, умный, корректный человек постепенно деградировал в недоверчивого, боящегося, подозрительного человека, который славословие в свою честь довел до совершенства (брежневские времена – это лишь жалкое повторение, слепок с эпохи Бориса Годунова). А может, это в природе царей заложено – лесть ласкает самолюбие и дает дополнительную энергию на дела? Или это вообще в русскую (или просто человеческую) натуру заложено – льстить вышестоящим (для своего благополучия), а высшим принимать лесть от своих холопов и считать ее правдой жизни, а видно, и отмечать людей, преуспевающих в искусной лжи. Как ни говори, а тоже искусство.

Как бы то ни было, терзался царь Борис I многими сомнениями и не хватало ему династического чувства править государством по-царски.

Вспомним вариант: из грязи в князи? Далеко не во всем – да и не совсем, чтобы нет.

Конечно, историки и писатели, как бы ни хотели быть объективными, субъективны в оценке деятеля, эпохи и поступков. И в этом есть прелесть – человек проявляется в этом, в том, на что обращает внимание.

Но ведь и летописец субъективен, он записывает то и так, как ему кажется, как он считает нужным. В летописной записи присутствует его мнение, его оценка.

Возвысившись при Иване IV, Борис Годунов не был замешан в опричнине, если не считать, что был женат на дочери главного опричника Григория Лукьяновича Бельского, известного в популярной истории как Малюта Скуратов.

Увы! Мы ничего почти не знаем о жене Бориса Годунова – дочери Малюты Скуратова – в этот жестокий период правления Ивана, получившего прозвище Грозного. Мы встречаемся с Марией Григорьевной в художественных произведениях XIX столетия в пьесах А. К. Толстого. В знаменитой трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» жена царя упоминается… среди трупов в возгласе Масальского в заключительной сцене: «Народ! Мария Годунова и сын Федор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы».

(Не знаю, почему здесь не исправлено ни Пушкиным, ни кем – мертвые тела, ибо это не по-русски – «мертвый труп» – или просто труп, или мертвец, или мертвое тело.)

Нет никаких ремарок о ней у С. М. Соловьева, кроме летописных сносок типа: «молилиза государыню, или просили…».

Ни ее отношение к мужу, к детям, к царскому престолу – ничего, просто тень Бориса Годунова. А ведь они прожили в браке 33 года – срок немалый. Зато о детях нам известно довольно много: о сыне Федоре, убитом в 1605 г. по приказанию Лжедмитрия I, и дочери Ксении, по его же приказу оставленной в живых, но обесчещенной им. Но это особый разговор. Во-первых, они в делах отца не принимали активного участия, а только готовились. А во-вторых, самостоятельных шагов у царя Федора Борисовича не было. А Ксения после гибели отца и брата провела остаток жизни в монастырях (после семимесячного пребывания в наложницах Лжедмитрия I).

Чем же знаменательно правление Бориса Годунова, пообещавшего народу безбедную жизнь?

Хотя друг и учитель Пушкина, наш славный историк Н. М. Карамзин «передал» в русскую историю негатив о царе Борисе Годунове, писал, однако, и так: «…достойно славимый тогда в Европе за свою разумную политику, любовь к просвещению, ревность быть истинным отцом отечества, – наконец, за благонравие в жизни общественной и семейственной…»

Попробуем «расшифровать» эти лестные характеристики летописца-царедворца в адрес Бориса Годунова.

Напомним, что он 14 лет был регентом при царе Федоре I Ивановиче, сыне Ивана Грозного (1584–1598), а фактически занимался всеми делами государства Московского.

Польский король Стефан Баторий имел грандиозные планы расширения своего королевства: он мечтал завоевать и Московию, и Турцию…

Эти планы, раскрытые о. Павлом Пирлингом, предусматривали также войны за овладение Кавказом, Персией.

Король считал, что военные действия против Москвы трудностей не представляют, т. к. правит государством русским больной и слабый царь. Планы короля нравились и поддерживались как папой Римским, так и иезуитами еще при Иване IV, имевшими виды на Москву.

После смерти Ивана Грозного польский посол Л. Сапега доносил Баторию, что Москва боится его и его интервенции.

Однако в Речи Посполитой была внутренняя оппозиция королю, а в Московии за спиной якобы тщедушного государя стоял сильный регент, который не желал уступать польскому королю Смоленск, Новгород, Псков и другие северо-западные русские земли.

И Баторий вынужден был продлить мирный договор Польши с Москвой до июня 1587 г., а затем и вообще с послом Михаилом Гарабурдой переслал московскому царю предложение (1586 г.) о вечном мире и династической Унии Москвы с Речью Посполитой.

Москва в ответ на притязания поляков решилась, в свою очередь, потребовать у Батория уступки Киева, Полоцка, Витебска и Лифляндских городов и тогда согласиться на условия вечного мира. О вечном мире не договорились, а продлили перемирие еще на два месяца, т. е. не до июня, а до августа 1587 г.

12 декабря 1586 г. король Стефан Баторий скончался, и Польша оказалась в тяжелой ситуации «бескоролевья», паны даже мысли высказывали о соправителе – царе Федоре.

В конце концов, московские нравы и традиции были далеки от польско-литовских, к тому же царь Федор был весьма православным человеком (как, впрочем, и регент Борис Годунов).

Партия Сигизмунда взяла верх, и его короновали в Кракове – в декабре 1587 г. на польский престол. Правда, Москва поимела в результате перемирие на 15 лет (с августа 1587 по август 1602 г.). Напомню, что король Сигизмунд был наследником и шведской короны, а его избрание польским королем давало Москве надежды на мир и со Швецией.