О последнем русском императоре (и его семье) написано очень много, драма его царствования и трагедия его семьи увековечены и в фильмах, а в 2000 г. от Рождества Христова Николай Кровавый и его семья канонизированы Православной церковью.

И хотя довольно прозрачна биография самого императора, даже его дневники сохранились и изданы, но непонятного (лично для меня) предостаточно: в его действиях и поступках.

Еще больше непонятного и даже именно загадочного в судьбах ранее названных царя Бориса I Годунова и императора Павла I. Я сознательно не написал фамилию Романов, к ней надо было бы присоединить и еще две – Голштейн – Готторпов. Так вернее называть после Екатерины II дом Романовых. Оба они были первыми и последними в своих именах и номерах.

Впрочем, о судьбе Бориса Годунова, его эпохе, о его детях, особенно дочери, хотелось бы поговорить особо и пространно.

Почему? Вроде бы эта фигура не обойдена вниманием историков и писателей. Даже наша гордость – национальный поэт Александр Пушкин написал о нем свою драму, посвященную памяти Н. М. Карамзина. Историк и был во многом вдохновителем создания этого произведения, которое благодаря оперному варианту известно во всем мире. И по всему миру разносит неверный взгляд на один из периодов русской истории.

Напомню разговор двух бояр в первой же сцене драмы:

Итак, в 10 строчках три раза поминается слово «злодей» для человека, которого должны величать на царство. Согласитесь, уничтожающая характеристика. А представьте, вы не знакомы с историей России и вам гений русской поэзии выкладывает словами врага Годунова – Шуйского, что Борис – злодей, губитель младенца, царевича Дмитрия. И опять же в уста Шуйского Пушкин вкладывает слова, уже цитированные ранее, в которых полуправда (часть правды).

Еще более убийственная характеристика для непосвященного. Более корректен и объективен Воротынский – боярин, князь, как и Шуйский, и потенциальный претендент на престол:

Прав здесь Пушкин, показывая, как играет старая княжеская спесь потомков Рюриковичей, которые при Иване Грозном лишились своих удельных княжеств: некоторые добровольно, некоторые благодаря опричнине, введенной Иваном IV.

Да, род Годуновых менее знатен, чем Воротынских, а тем более Шуйских. Этот род уходил корнями к Александру Невскому. Родословное предание гласит, что предком Годунова был ордынский мурза. Он приехал в 30-е гг. XIV столетия служить великому князю московскому Ивану Калите, был крещен и стал в миру Захарием. От него пошли также роды Сабуровых, Вельяминовых. Все они честно, исправно служили московским государям и этим гордились.

Да, Годуновы, Сабуровы, Вельяминовы не были вершиной московской знати, как Шуйские, Воротынские, Милославские. Однако представители этих родов как служили при дворце царском, так и попадали в думские чины. К этому времени Борис Годунов был боярином, шурином царя Федора Ивановича, и все это сделал Иван Грозный: он возвел в боярский чин своего царедворца, он женил своего слабоумного сына на сестре Бориса Годунова – Ирине.

Так что назвать вчерашним рабом и татарином Бориса Годунова, чей род уже два с половиной века служил московским князьям и царям, было не просто оскорбительно, а исторически неверно и некорректно для Пушкина. Но тут он, видимо, находился под влиянием своего старшего друга историографа Н. М. Карамзина.

Кстати, Пушкину, вероятно, был известен эпизод из семейных разборок Ивана Грозного в 1581 г. Согласно летописному рассказу Борис Годунов дерзнул войти во внутренние палаты государевы и заступиться за царевича Ивана, которого сумасбродный отец избил, как известно, до полусмерти, от лютых ран он и скончался.

Царь и заступника – Бориса – побил, нанеся и ему тяжкие раны. После своего «заступничества» Борис Годунов долго болел и лечился. Грозный, переживавший семейную трагедию и мучившийся гибелью сына, впоследствии простил Годунова, вернул к нему свое расположение и держал в близости к своей особе.

В силу такого расположения к нему царя Борис Годунов в день смерти царя занимал должности первых государственных сановников и именно поэтому принял участие в образовании правительства при наследнике Ивана IV, его сыне Федоре Ивановиче.

Составитель «Временника» XVII века дьяк Иван Тимофеев сознавался в своем труде, что не смог до конца понять и уразуметь его натуры. Загадкою явился царь Борис и для историка Карамзина, который патетически восклицал: «Холодный пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести: все безмолвствует вокруг древнего гроба!.. Что, если мы клевещем на сей пепел, если несправедливо терзаем памятью человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием или враждою?» Были у историка сомнения?..

Этим же вопросом задавался и другой историк, современник Карамзина и Пушкина – Михаил Петрович Погодин, который уже в николаевскую эпоху – в 30-е гг. XIX века сделал попытку, говоря сегодняшним языком, реабилитировать Бориса Годунова. В своих лекциях и в печати (он издавал журнал «Московский вестник») Погодин с явной симпатией и более объективно, причем первым из историков, описал фигуру царя Бориса и его деяния.

Хотя его взгляды на этого государственного деятеля расходились с Пушкиным, он печатал отрывки из драмы «Борис Годунов» в своем журнале. И пушкинское талантливое произведение подвигло московского профессора на написание драмы из более ранних времен «Марфа Посадница». Пожалуй, впервые истинным героем произведения стал народ.

Сам Пушкин высоко оценил драматическое произведение своего московского приятеля и современника, он писал в рецензии: «Автор “Марфы Посадницы”имел целию развитие важного исторического происшествия: падения Новагорода, решившего вопрос о единодержавии России. Два великих лица представлены ему были историею. Первое – Иоанн, уже начертанный Карамзиным, во всем его грозном и хладном величии, второе – Новгород, коего черты надлежало угадать.

Драматический поэт, беспристрастный, как судьба, должен был изобразить столь же искренно, сколько глубокое, добросовестное исследование истины и живость воображения юного, пламенного ему послужило, отпор погибающей вольности, как глубоко обдуманный удар, утвердивший Россию на ее огромном основании. Он не должен был хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. <…> Не его дело оправдывать и обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине. Исполнил ли сии первоначальные необходимые условия автор “Марфы Посадницы”?»